Яма

там же купил мотоцикл, на котором гонял по станице, возил девок и давил детей; только про бабку забыли, так что она лежала в своей кровати недовольная и ворчала. Сам Кондрат наконец почувствовал себя большим человеком; купил костюм, затем в доме затеяли ремонт, - из города выписали специалистов, сплошь нерусских; а вскоре Кондрат воплотил и давнюю мечту, - купил громадный японский внедорожник, с кондиционером и литьем. По вечерам в доме Кондрата гасили свет и на всю станицу зажигался нездешним огнем громадный плоский телевизор, купленный в городе за большие деньги; окна дома тогда облепляли соседские мальчишки, чтобы посмотреть диковинную штуку. Антон иногда выбегал с топором и отгонял их, так что те бросались в рассыпную; за этим каждый раз наблюдала Антонина, долго смеялась и кидала вслед мальчишкам мелкие камешки.

Началась, наконец, и у Феклы новая жизнь. Уж не сиживала она больше у окна с семечками и если глядела на дорогу, то только затем, чтобы проверить, не свалился ли в яму новый пленник. В станице ей завидовали, уж не говорили больше, что дети ее «изверги», а кланялись, встретив на улице, на что та только важно проходила мимо, не замечая. Даже старую сворю подругу, Фаину, Фекла не хотела больше пускать за порог, порешив, что нечего водить знакомства с кем попало. Та, однако же, часто приходила к воротам, топталась на месте в надежде, что ее впустят, а так как в последнее время и Антонина не обращалась к ней с абортами, та совсем приуныла. Антонина же выглядывала в окно, дразнила и смеялась, и зачем-то показывала Фаине куклу. Кроме нее, к воротам повадился также и старик-сосед; этот жаловался, что Кондрат отобрал у него гусей, ходил по домам и сетовал на несправедливость, так что вскоре всем надоел и стали его выгонять. А затем к ним присоединилась еще и учительша, которая приносила с собой портрет покойного супруга, выла и причитала под окнами, жалуясь, что оставили ее без кормильца. Но и этого ей было мало; вскоре она придумала подбрасывать в дом Кондрата долгие бессвязные письма, в которых слезно умоляла назначить ей хоть какую-нибудь компенсацию; Антон и Антонина смеялись, читая их, а затем отправляли бумагу в печь. Со временем эти письма становились все бессвязнее и бессвязнее, и вскоре вовсе превратились в бессмысленный набор букв - впрочем, написанный все тем же красивым ровным почерком.

По станице, меж тем, ползла дурная молва; уж знали, что пропадают в станице люди, знали, кто виноват и где искать, но говорить боялись и властям не жаловались. Запретили строго-настрого детям ходить по проклятой дороге, сами обходили за версту, но в яму все-равно кто-нибудь, да падал. Кондрат так же прятал половину денег в погребе, где сидел довольный от человечины Игнат.

4

Как-то раз угодила в яму девка; нашел ее там сам Кондрат рано утром. С виду она была совсем еще девочка, с волосами черными и длинными, тонкая и гибкая. Оказалось, что девка была из цыган, - на краю станицы обитал немногочисленный табор, - но не цыганка, а непонятно кто; говорили, что ее украли еще в детстве, чтобы та выпрашивала милостыню; по-другому говорили, что украли ее не так давно, будто затем, чтобы выдать за какого-то цыганского барона; еще говорили, что мать-цыганка нагуляла ее от русского, так что ее прятали от лишних глаз. Так или эдак, было непонятно, но выяснилось, что табор в тот же день снялся с места и выкуп, значит, платить было некому.

- Да обухом по голове и к Игнату, вот и все дела! – нервничала Фекла, когда Кондрат задумался над тем, что делать с девкой; та пока сидела в сарае.

- Да подожди ты… - ворчал на это Кондрат.

Ночью он пошел в сарай, чтобы допросить девку. Та ответила, что зовут Аглая. Кондрат отвязал ее; казалось, та и не думала бежать. Только тогда Кондрат заглянул ей в глаза; те были большие, черные, бездонные… К утру Аглая была уже в доме.

- По хозяйству будет помогать, - нехотя объявил Кондрат. Был он необычно доволен и ко всем добр, - девка-то видно, - молодая, шустрая…

Фекла на это нахмурилась и задышала, но ничего не ответила.

С того дня появилась в доме Кондрата Аглая.

Была она, верно, шустрая и бойкая, по комнатам порхала с веником, как будто для удовольствия, и тратила пять минут там, где Фекле нужен был час. Но и тут, и там всегда Аглая молчала; только тихо пела, когда стирала белье. Фекла сперва только фыркала, глядя на нее, потом решила загрузить работой, но той было все нипочем; в каждом деле Фекла искала, к чему бы придраться, но и тут ничего не выходило; наконец, обвинила, что та ворует вещи; Кондрат все это пропускал мимо ушей. Тот понабрал Аглае каких-то шмоток, щипал и подмигивал у жены на глазах. Уж не Фекла, но Аглая наливала Кондрату кофе по утрам. Да и он будто переменился; душился одеколоном, брился каждый день, перестал по-зверски пьянствовать и пил только коньяк; Фекла думала, что Аглая околдовала его, подучившись тому у цыган; Антон и Антонина посмеивались, глядя, как «папаша чудит».  Сама же Аглая будто не замечала, какие бури она вызывает в доме Кондрата, тихо убиралась, тихо стирала, только негромко напевая; несмотря на подарки, ходила в своем белом легоньком платьице, в котором пришла и в котором смотрелась прекрасною. Антон пускал слюни, глядя на неё; у него на этот счет случился как-то раз с отцом недолгий разговор.

- А вот брошу тебя тут, старую, уеду в Москву, и пропадите вы все тут пропадом! – говорил иногда Кондрат, напившись коньяку, на что Фекла бесилась. Однажды в бессильном отчаянии она сказала Кондрату, что "выльет стерве в морду серной кислоты", и уж тут тот дал ей в ухо.

Со временем Аглая стала проводить свободные вечера у погреба, где сидел Игнат, сперва боязно, а затем без страху. Она давала Игнату каких-нибудь конфет, опускала свои чудесные гладкие ноги в погреб и пела. Когда она подолгу не подходила, Игнат начинал волноваться и выть, но та каждый раз возвращалась и снова опускала в погреб ноги, которые тихо гладил Игнат, и снова пела. Пела она странные, неземные песни.

Кондрат поначалу косился на это, но потом только умилился и решил, что Аглая старается для него; Антон и Антонина смеялись.

Однажды вечером к дому Кондрата подъехала длинная черная машина, каких в станице было не сыскать, остановилась возле ворот, скрипнув тормозами, и вышел из нее важный человек. Сперва не хотели открывать; Антон схватился разом и за нож, и за топор, но Кондрат подумал, и приказал Антонине впустить. Та посмеялась, но отворила.
Кондрат сразу узнал гостя; это был Пахом Тимофеевич, человек в районе известный и авторитетный, народный депутат, которого все почитали. Кондрат напрягся, увидев его на пороге своего дома. Тот поклонился и перекрестился на образа.

Пока Фекла и Антонина готовили стол, Кондрат поводил гостя по дому, похвастал новым ремонтом, большущим плоским телевизором. Пахом Тимофеевич, пока обошел дом, утомился и тяжело задышал; верно, была у него какая-то тяжелая внутренняя болезнь. Выглядел он, впрочем, и без того хмурым и молчаливым, и Кондрат с первых же минут заключил, что явился он по какому-то важному делу.

-По делу я к тебе пришел, Кондрат Кондратьевич, - веско заявил он, когда уселись за стол. Кондрат еще раз напрягся пуще прежнего и выпил коньяк, от которого гость отказался, сославшись на здоровье.

- Ты, Пахом Тимофеевич, человек важный и к такой милюзге, как я, просто так не пойдешь, - это дело известное. Выкладывай же, Пахом Тимофеевич, свое дело.

- Не подумай, что в обиду тебе сказал, Кондрат Кондратьевич. Всегда в любое время приду к тебе как гость и рад буду, но сейчас по делу.

- Ну…
- Отца я твоего хорошо знавал, - вместе по станице бегали еще детьми, - начал издалека Пахом Тимофеевич, прокашлявшись, - Ух был мужик! Ураган! Настоящий казак. Поэтому я к тебе не как депутат пришел, а как друг. Предупредить я тебя пришел, Кондрат Кондратьевич.

Помолчали. В соседней комнате собралось все семейство, чтобы поглазеть да подслушать; припали к щели в косяке Антон, Антонина, Фекла и бабка. Только Аглаи не было видно; та, верно, пропадала у погреба, потому что слышалось ее отдаленное пение.

«Знаем мы таких друзей» - нервно подумал Кондрат, глядя на важного гостя и обдумывая его слова.

- Говорят, людей ты в яму свою бросаешь и выкуп за них требуешь, и много уже душ сгубил. Дурная молва идет про тебя и твою семью, Кондрат. Надо это дело прекращать, - продолжал гость.

Кондрат нервничал; он думал: крикнуть Антона с топором, труп к Игнату, машину в лес и сжечь, и никто не найдет. Но затем успокоился и ответил;

- Ну, во-первых, Пахом Тимофеевич, в яму я никого не бросаю, а сами туда падают, а во-вторых, яма моя, и, значит, кто туда упал – тоже мои, и буду с ними делать, что захочу. И спорить тут не о чем. Власть же твоя проверить это дело захочет, то пусть приезжают, мы гостям всегда рады. А что предупредить зашел, - за это тебе, Пахом Тимофеевич, спасибо.

- Ну, Кондрат Кондратьевич, живи как знаешь. Бывай, - наконец сказал Пахом Тимофеевич и тяжело встал.
В дверях он столкнулся с Аглаей, появившейся неизвестно откуда. Пахом Тимофеевич случайно заглянул ей в глаза и тут же похолодел. Что было сил он унес ноги из дома, скрылся в машине, и приказал водителю гнать, - подальше, хоть куда, но только подальше от страшных аглаиных глаз…

Кондрат же допил в одиночестве коньяк и весь вечер был хмур и ни с кем не разговаривал, и ждал ночи, чтобы впустить к себе Аглаю. Одна только радость у него была, одно счастье. Только она во всем мире могла залечить его боль.


5

Сгущались, меж тем, над Кондратом тучи.

Уже давно доходили до властей смутные слухи и лежали в каких-то столах папки с делами о пропавших людях, но заниматься ими никто не хотел; в районе каждый день кого-нибудь грабили и убивали, так что прокуратура была завалена работой на несколько лет вперед. Впрочем, и так там никто не работал, целыми днями занимались черт знает чем, из здания давным-давно вынесли последний компьютер, так что до Кондрата никому не было дела. Тут уж помог случай; мальчишка, за которого получил выкуп, оказался чьим-то племянником, который, как выяснилось впоследствии, также был племянником какого-то очень большого чиновника не откуда-нибудь, но из самой Москвы, так что вскоре расследованию дан был ход. Зашелестели в кабинетах бумагами и заскрипели шариковыми ручками, из Москвы звонили каждый день и требовали отчеты, по ночам не спали и пили валерианку, дело росло, как снежный ком, и быстро вышли на Кондрата с его ямой. Затем подняли какие-то старые документы, выписки из больниц, допросили свидетелей, выяснили про учителя и про шайку Антона, запугивавшую потерпевших, за время расследования раскрыли еще пять убийств и несколько ограблений, за домом Кондрата установили круглосуточную слежку. Но для ареста Кондрата и его банды не хватало прямых улик, нужны были очевидные свидетельства; тут опять помог случай.

Кондрат к тому времени жил с Аглаей открыто, всех приучил обращаться к ней, как к своей жене, а Феклу вовсе грозился выгнать из дома. Та терпела это с бессильным отчаянием; уж не думала она больше выплеснуть сопернице в лицо кислоты; было что-то в этой маленькой ведьме такое, что никак нельзя было к ней подступиться. Та даже не