Каждый вечер, перед тем, как отправиться спать, Саша старался уговорить маму оставить включенной лампу в спальне, и, если это удавалось, то еще ничего, можно было пережить ночь. Электрический свет как будто обозначал присутствие других людей рядом, пусть отдаленную, но все-таки родственную связь с дневным светом, обещание того, что тьма не проникнет через окно, через щели в его спальню, как бы защищенную неким заклинанием. Когда мама оставалась непреклонной, последним шансом было расплакаться, начать топать ногами, ударить слабым кулаком по стене, но, если за день он совершал какую-нибудь провинность, если у мамы было плохое настроение, или, что самое худшее, это был тот день, когда она решала перевоспитать его и отучить от дурных привычек, никакой плачь и никакая истерика не могли помочь.
- Ты уже взрослый! – обычно говорила в такие моменты она, повысив голос, и это означало, что на этот раз свет точно отключат, что спорить не было смысла.
Впрочем, даже в таком случае оставались шансы на выживание.
Во-первых, прямо под окном его спальни, за паутинчатым узором тополиных веток, как раз в то время, когда он ложился в постель, зажигался уличный фонарь, свет которого, - неживой и холодный, но все-таки свет, - проникал и в спальню, так что можно было перетерпеть. Кроме фонаря, её освещали так же фары автомобилей, которые в эти часы часто заезжали через арку во двор. Свет вместе с шуршанием шин врывался в спальню, снимал с занавесок неровную копию, проползал по стене, по мебели, по потолку, и всякий раз Саша с любопытством отслеживал его путешествие. За окном еще долго слышался шум, но потом мотор глушили, хлопали дверцы, затем эхом отдавались шаги, и часто Саша думал о тех смелых, сумасшедших людях, которые решались в это время выходить на улицу не смотря на опасность, которой себя подвергали. Вскоре все стихало, как будто затягивалась какая-то дыра, и дворик снова погружался в глухое беззвучие.
Но главным спасением в эти часы был фонарик, обычный карманный фонарик, включавшийся поворотом ручки. Это была очень простая, привычная вещь, днем Саша даже не вспоминал о нем и не брал в руки, но какое же значение он обретал ночью! На его струйке света, в небольшом участке освещенного пространства, заключенном в расплывчатый круг, сосредотачивалось, кажется, все внимание, все существо Саши в то ночное время, когда мир погружался во тьму, как будто провалившись в какую-то бездну. Но не тьмы и не бездны боялся Саша, он тогда уже прекрасно знал, что тьма всего лишь следствие, всего лишь среда обитания для какой-то странной, непонятной и опасной формы жизни, которая являлась ночью и присутствие которой он так прекрасно чувствовал, оставаясь один.
Днем мир был безопасен и приятен, в нем не было ничего такого, что следовало бы опасаться. И даже раньше, очень давно, когда он спал с мамой, ночь не пугала его, он еще ничего не знал и не понимал, это было доброе и славное время. Теперь же, когда его на долгие часы оставаляли наедине с ночью, Саша понял, что в это время в мир приходят ужасные существа, а тьма нужна лишь затем, чтобы скрыть их присутствие.
Ночью в мир приходил Кто-то, Кого все боятся, настолько страшный и наделенный таким могуществом, что в трусливом человеческом языке даже не находилось для Него имени. Саша никогда не видел Его, но точно знал, что Он есть. Только изредка Саша вскрикивал от ощущения Его присутствия, и это означало, что Он был совсем рядом, возможно, даже тут, у окна. Мама, услышав его крик, вбегала в спальню, зажигала светильник, и он с радостью прятался в ее испуганных объятиях, тем не менее понимая, что и это не спасение, что когда-нибудь наступит момент, когда никого не окажется рядом и Он все-таки придет.
Кроме того, в темноте оживали так же и бесы, мелкая нечисть, подвластная Ему, которая шуршала ночью по углам, шпионила, сторожила под кроватью. Этих существ можно было разглядеть, например, на подоконнике, или заметить их шевеление в темноте, если очень хорошо всмотреться. Даже днем эта нечисть обитала в чуланах, подвалах, чердака, одним словом там, где копилась тьма, и именно поэтому такие места внушали страх. Бесы были, конечно, не так опасны, как Кто-то, но и их все же следовало избегать. Не дай Бог, если посреди ночи нужно было идти через всю квартиру в туалет! В таком случае, он подвергался тройной опасности, нечисть караулила и тут, и там, так что поход оборачивался опаснейшим путешествием. Тут уж никак нельзя было обойтись без фонарика, да еще, добежав по холодному липкому полу до кровати, нужно было как следует закутаться в одеяло, проследить за тем, чтобы в постели не оставалось пустот, в которой нечисть могла бы сокрыться, пошарить под подушкой, и вот только тогда можно было попытаться уснуть.
В темноте подолгу приходилось ворочаться в постели. Слух наполнялся самыми разнообразными звуками – шуршанием нечисти по углам, пьяными голосами с улицы, глухим и далеким, как через толщу воды, гудением железнодорожного вокзала. Из-за этого-то вокзала, из-за шума проходящих поездов Саша одно время совсем не мог уснуть; все ему казалось, что поезд проходит совсем поблизости, прямо под его окнами, что это какой-то необычный, волшебный поезд, и выглянуть в окно мешала только боязнь нечисти, которая могла подкараулить. Так что он прислушивался и воображал этот поезд, но потом понял, что это только ночь исказила все звуки и оттого кажется, что поезд проходит где-то рядом, что это нечисть, может быть, внушила ему мысль о волшебном поезде затем, чтобы выманить его из постели.
Каждый раз он чувствовал, что был в спальне не один. Вещи наблюдали за ним; те тоже оживали, меняли форму под покровом темноты, и, если очень долго всматриваться, можно было заметить, как вон тот шкаф, например, едва заметно вздрогнул, будто беззвучно чихнув (что неудивительно было при сквозняке), а та книжная полка едва успела встать на место, заметив, что за ее перемещением следит со своей кровати встревоженный Саша, который только притворялся, что спит. Временами ему становилось совсем невмоготу, уснуть не получалось, и, набравшись смелости, созвав на помощь последние остатки мужества и переведя дух, Саша зажигал фонарик, вставал с кровати, подходил к окну, и, положив руки на холодный, казавшийся влажным подоконник, выглядывал на улицу.
То, что он видел, казалось ему дном океана на очень, очень большой глубине. Глыбы домов темнели, как руины затонувших кораблей, во дворе, как скаты, зарывшиеся в ил, дремали машины, и все вокруг как под многокилометровой толщей воды утопало во тьме, ледяной и безжизненной. Вдалеке гудел железнодорожный вокзал. Где-то там, блуждая над спящим городом, был Кто-то, - вон же горели Его глаза как две далекие, страшные звезды, - заглядывал в окна домов, шарил своими ручищами, и каждый раз забирал кого-нибудь с Собой, унося людей в Своих безразличных холодных объятиях, - куда же? – Саша не знал этого, наверное, никто на свете не знал.
Со временем Саша научился задабривать нечисть. Спасение пришло с самой неожиданной стороны; он понял, что нечисть нужно изобразить на бумаге. Поначалу это было непросто, приходилось подолгу просиживать за столом, мочить слюной карандаши, отчего во рту копился неприятный привкус, но со временем у него стало получаться. Целыми часами, когда остальные дети галдели и играли, Саша прятался в каком-нибудь углу, никого к себе не подпуская, и рисовал, рисовал своих чудовищ, потому что это было единственным спасением. Взрослым не нравились его рисунки, хотя они и признавали его талант, но он пропускал их причитания мимо ушей. Со временем Саша убедился, что во всем мире может быть он один понимал, какой ледяной ужас, какой чудовищный кошмар является в мир ночью и какая трагедия зависла над ним. Он был занят такой ответственной, такой изнурительной работой, все его существо было поглощено борьбой с нечистью, а взрослые просили нарисовать какого-нибудь глупого котенка, какую-нибудь розочку для девочек, которых, так как делать было нечего, он рисовал, жалея, что приходится растрачивать драгоценные силы на такую чепуху. Они хвалили его и вешали рисунки на стены, а он снова принимался за своих чудовищ.
Мелкие бесы, нечисть, отнимали у него совсем немного времени. Нужно было изобразить на бумаге несколько как можно более отвратительных фигур с горящими глазами и разверзнутыми пастями, и, в принципе, работа была закончена. Этих можно было рисовать на чем угодно, - на тетрадных листках, на газетах, на каких-то обрывках, так что со временем в доме не осталось ни одного клочка бумаги, где Саша не поселил бы очередного беса. Чудовищ рангом повыше можно было рисовать тут же, но на них приходилось тратить чуть больше времени; они занимали побольше места, взгляд их был поужаснее и в пастях было побольше клыков.
Совсем не так дело обстояло с Кем-то.
Кто-то требовал к Себе больше внимания и альбомной бумаги.
Саша начинал с ровной черты внизу рисунка, из которой вырастали крошечные дома, деревца, холмы, железнодорожный вокзал - эта часть изображала спящий, испуганный город, над которым целой горой возвышалась исполинская, чудовищная фигура Кого-то. Она представляла из себя сгусток тьмы, принявшей отдаленно человеческие формы. Глаза Его горели, как две далекие страшные звезды, ноги утопали в рыхлой податливой почве, где-то по пояс болтался хрупкий лунный диск, а небесный свод едва доходил до плеч. Иногда Саша сам ужасался тому образу, который создавала его фантазия, и на него находило тревожное ощущение от мысли, что Кто-то только обретал силу, воплотившись в его рисунках, что Саша, сам того не осознавая, подпитывает Его мрачное могущество, но это была единственная плата за пусть нетвердую, пусть временную, но все-таки безопасность. Рисунки, которые удавалось сохранить, он складывал в столик в своей комнате, ведь одним из условий было то, что их никто не должен видеть; в противном случае приходилось рвать и все начинать сначала.
Даже когда его записали в художественную школу, где, общими усилиями, скучные преподаватели, похожие на врачей, старались направить его очевидные способности в правильное, нужное им русло, Саша не забывал о своей борьбе. Там, в этих бесцветных натюрмортах, где-нибудь в складках ткани или в тени, он прятал маленького монстрика, беса-надсмотрщика, боясь тратить силы на пустоту. Если его бес оказывался обнаруженным, взрослые, восхищавшиеся его искусством, начинали беспокоиться и пороть чепуху, в школе, в которую он к тому моменту уже пошел, его часто водили в кабинет к «психологу», очень скучной толстухе в очках, которая утомляла его бесчисленными расспросами и часто просила что-нибудь нарисовать для нее, и даже тогда хитрый Саша умудрялся в своем притворно-наивном рисунке спрятать очередного маленького беса. Ни в коем случае он не должен был говорить о своей борьбе, о страшной тайне, которую знал, о силах, которые тревожили его и не давали покоя, ведь еще неизвестно было, как повела бы себя нечисть, узнай об этом. Саша со временем смирился, что во всем мире он был совершенно один.
Так Саша получал защиту, но только на один день. Если рисовать почему-нибудь не удавалось, -
