глупые взрослые старались ему помешать, - ночью он оказывался один на один с недовольной нечистью, требовавшей отдать должок. Тогда особенным спасением был включенный в спальне светильник, но даже тогда нечисть скоблила когтями по стенам, стучала и лезла в окно, шевелила занавесками, и внутренним голосом Саша обещал Кому-то выполнить условия договора, брал на себя двойную нагрузку, и было ясно, что чудовище слышит его. Иногда, впрочем, в моменты помутнений, когда дневные дела отвлекали его целиком, он сам совсем забывал о рисунках, поэтому ему приходилось придумывать для себя какое-нибудь наказание. Больше всего он боялся не за себя, а за маму, ведь, чтобы окончательно поработить Сашу, Он мог забрать и ее. Ее жизнь целиком была поглощена дневными заботами, она ничего не знала и не понимала, - как она будет в Его ледяных объятиях? Нет, он не мог этого допустить, а поэтому должен был рисовать, каждый день рисовать.
Взрослые ругали его за то, что днем он ходит вялый после бессонной ночи, мама иногда прятала от него бумагу и карандаши и заставляла гулять на улице, где Саша не знал, чем себя занять, или устраивала допросы, где ему приходилось хитрить и выдумывать небылицы.
Несколько раз в году он с мамой и бабушкой ездил на кладбище, далеко, куда-то за город через лес, на большом старом автобусе, всегда полупустом, так что можно было выбрать место поудобнее и долго смотреть в окно, в котором проплывали придорожные деревья, какие-то строения, столбы, которые можно было разглядеть, если следить за чем-то одним, - иначе все мешалось в мутный разноцветный поток. Если дело было зимой, они шли к нужной могиле через сугробы, так что снег попадал в носки, можно было замерзнуть, а если нет, шлепались по грязи и пробирались через траву. В том месте, которое они каждый раз не без труда находили, лежал под землей дедушка, которого Саша видел очень давно и почти совсем не помнил. Поэтому там, на кладбище, он не чувствовал почти ничего, кроме скуки и усталости. Бабушка каждый раз сильно плакала, и ему почему-то странно и немного стыдно было видеть, что в таком привычном слабом существе прятались такие сильные чувства. Мама тоже плакала, а он под каким-нибудь предлогом старался отойти и погулять по кладбищу, разглядывая могилы и фотографии на надгробиях, тоже, впрочем, без особого интереса. Ему было неловко за себя, за маму, за бабушкины слезы, за то, что ему удавалось заплакать только если очень хорошо постараться, и он с облегчением ждал той минуты, когда, собрав вокруг ограды мусор, они возвращались на остановку, к тому же автобусу, где снова можно было сесть поудобнее и смотреть в окно, где крутился тот же мир, но уже в обратном порядке. Могилы тогда совсем не трогали Сашу и он только смутно понимал, что кладбище это странное, очень странное место.
Но он заплакал, когда умерла бабушка.
Это случилось осенью, как раз в то время, когда второй год нужно было идти в школу, она сначала заболела и ее положили в больницу, это случалось уже много раз и Саша совсем не испугался, но потом начало происходить что-то необычное, чего никогда раньше не было, как будто в самом воздухе повисло некое напряжение, как какая-то сетка, и все стало совсем не так, как было до этого.
Сперва ему говорили, что бабушка уехала, но он не поверил и чувствовал какой-то подвох, уже понимая, что случилось что-то, о чем нельзя было спрашивать, как будто рот связывал какой-то молчаливый запрет. Только в самый последний момент, перед днем похорон, мама взяла его за плечи и сказала ему, что он уже взрослый, и Саша понял, что так оно и было, хотя никогда не думал об этом раньше.
Не думал он раньше и о том, что такое смерть, она казалась ему чем-то бесконечно далеким, что никогда его не коснется.
Саша вспомнил своего отца, которого, как и дедушку, видел очень давно, но помнил совершенно по-другому, и при каждом воспоминании о котором чувствовал странный толчок в грудь, как будто его била невидимая рука. Он не умер, «пропал без вести», и когда-то Саша был уверен, что «пропал без вести» значит «уехал куда-то очень далеко, а куда – никто не знает», а поэтому он может в любой момент вернуться, если захочет. Он даже спорил со своими более сведущими ровесниками на этот счет, доказывая им свою правоту. Поэтому он никогда не связывал отсутствие отца со смертью, смерть казалось только странной неприятностью, которая почему-то коснулась дедушку да еще тех людей, что лежали на кладбище. Только со временем он стал понимать, что это не совсем так. Но все же эта таинственная неизвестность, в которой пропал его отец, обещала возможность некоего чуда, неожиданного возвращения, которое Саша смутно ожидал, сам того не сознавая. Но и она со временем поблекла, как будто потеряла свою магическую силу, а вместе с ней и мысль об отце.
И вот, узнав о смерти бабушки, Саша снова стал думать о нем.
От дня похорон в памяти Саши осталось какое-то неразборчивое темное пятно, как сгусток какой-то тяжелой липкой жижи, в которой все увязало. Гроб сначала стоял в зале, к нему подходили какие-то люди, среди которых он изредка узнавал соседей, а Саше казалось, что он видит какой-то небывалый сон. Бабушка лежала как-то особенно тяжело, как человек лежать не может, и не верилось, что это она, и Саша плакал, хотя мало понимал, что происходит вокруг, слезы лились по какой-то неизъяснимой внутренней потребности. Потом гроб вынесли на улицу, падал холодный осенний снежок, и снежинки ложились на бледное лицо бабушки, но не таяли там, как, казалось, были при этом должны, и лежали до тех пор, пока мама не смахнула их рукой. Это казалось необычным и странным. Уже под вечер поехали на кладбище, снова было много людей и снова падал снег. Над кладбищем зависало бесцветной облачной массой тяжелое небо и было очень холодно.
Следующие несколько дней как будто заволокло туманом, Саша не ясно понимал, что происходило с ним и вокруг, и чувствовал, что что-то очень сильно изменилось, и жизнь больше никогда не станет такой, какой была раньше. О рисунках своих он даже не вспоминал.
Больше всего ему не давала покоя всего одна только мысль; он не мог понять, как так случилось, что бабушка была, и вот ее не стало. Он часто слышал, что умирал кто-нибудь посторонний, но это совсем не касалось его, потому что он не знал тех людей, но бабушку он знал, прекрасно помнил ее голос, ее привычки, и почему-то казалось, что из-за того, что он так ясно помнил все это, она не могла так запросто исчезнуть. Он чувствовал, что тут кроется от него какой-то подвох, какая-то смутная загадка, к ответу на которую он то подступал, то, наоборот, отдалялся, но, несмотря на свое неведение, ему казалось, что он понимает больше остальных. И вот в какой-то миг он, наконец, нашел ответ.
Это случилось ночью, в постели.
Он тогда никак не мог уснуть, голова звенела от тяжких, назойливых мыслей. И вот тогда-то он с ужасающей ясностью увидел как будто всю картину целиком, от края до края. Он подумал об отце, о том, что с ним, видимо, случилось то же, что и с бабушкой, - и все понял. Это Кто-то унес их всех, - и бабушку, и дедушку, и отца, и тех людей, что лежали на кладбище. Вот для чего Он блуждал по ночам над городом, вот почему горели в высоте его глаза как две далекие, страшные звезды.
Ему стало вдруг страшно, уже по-настоящему страшно, по телу прошел неприятный озноб, а грудь сильнее чем когда-либо толкнула невидимая рука. Он заплакал, но не от страха, а из жалости, - из нестерпимой жалости ко всем людям, которых забрал Кто-то. Они совсем так же, как он, Саша, любили свои привычки, копили годами воспоминания, мечтали о том, что будет через несколько часов или дней, - но Кто-то просто пришел и забрал у них все это.
Саша понял, что большинство людей так же, как он сейчас, боялись и ненавидели Кого-то, но, так как не в силах были побороть Его, делали вид, что ничего не происходит, и со временем сами начинали верить, что им ничего не грозит. Но в какую-то минуту все это рушилось, просто и страшно, и удивительно было, что люди до сих пор не взбунтовались против такого жестокого порядка вещей.
Он понял, что даже те дни, когда он болел, были не просто днями временной слабости организма, которую каждый раз можно было вылечить таблетками, совсем нет, - это Кто-то шарил поблизости, ища возможность забрать его жизнь. Ему стало жутко от того, как, оказывается, он был близок от бездны все это время, совсем не понимая этого. У каждого человека был свой срок, это была только узкая и слабая полоска света в бесконечной тьме, похожая на свечение фонарика в спальне, и вот среди многих минут, из которых состояла жизнь, у каждого была какая-то особенная, последняя минута. Для других просто минута, а для него, - последняя.
Саша подумал, что если его срок был еще долог и тьма ожидала его где-то далеко впереди, то срок мамы намного, намного короче, и совсем близка для нее эта самая последняя минута, когда она умрет, и будет лежать в гробу так же, как бабушка, а потом так же будут падать снежинки на ее бледные щеки, в которых уже не будет тепла, которое могло их растопило. При мысли об этом в грудь ударило еще раз и кулаки сжались от немощного бессилия. Это была недопустимая, невозможная мысль.
Он понял, что должен что-то сделать, прямо сейчас, не откладывая, что не может просто так лежать в постели. Ему казалось, что в ту ночь он понял и узнал так много, что не сможет больше жить с этим.
Если все так боялись Кого-то и так избегали встречи с ним, то что будет, если он, Саша, добровольно отдаст Ему все, что Тот захочет? О, как глуп он был раньше, думая, что смерть можно задобрить какими-то глупыми рисунками! Он даже исцарапал себе руки, с мучительным стыдом вспомнив это.
Если он добровольно отдаст Ему свою жизнь, то не согласится ли Кто-то оставить в покое остальных? Ему стало приятно от этой мысли. Тогда и бабушка, и дедушка, и отец, и те люди, которые лежат на кладбище, вернутся, тогда мама никогда не умрет и все остальные тоже никогда не умрут. О, какая свободная и прекрасная это будет жизнь! На минуту он почувствовал горечь от того, что сам он не застанет этой жизни, что он будет единственным, кто будет лежать в земле.
Ну и пусть, - решил он, и снова почувствовал толчок в грудь.
Внутренним голосом он попытался спросить Кого-то; согласен ли Тот на такую сделку?
«Согласен» - послышалось ему в тишине, и Саша узнал этот жуткий, каменный голос, который принадлежал Кому-то.
Он решил, что нужно немедля действовать.
Тихо, чтобы не потревожить маму, он отыскал вещи, оделся. Свет от фонарика распугал встревоженную нечисть, вещи следили за ним с тихим изумлением, но Саша уже ничего не боялся, потому что повзрослел за эти дни.
Он пожалел о том, что не может разбудить маму и попрощаться с ней, но решил, что оно и к лучшему, и она не сможет остановить его и отговорить, тем более, он почувствовал, что теряет решительность. Он представил, как наутро она будет рыдать, узнав о том, что ее сын умер героем, и эта картина, несмотря на жалость к убитой горем маме, показалась ему приятной. Это придало ему смелости и он вышел из спальни.
На цыпочках Саша прокрался в коридор, снял с крючка куртку, не без труда отыскал ключи и отворил дверь. В коридоре было
