Копчёный и другие (повесть)

только для своих.
     -     Марго, я очень постараюсь стать своим. И не из-за пива. У меня другие мотивы.  
     -     Это комплимент?
-    Да.
- Ну, тафай.
- И добавь коробку шоколадных конфет.
- Лутше маринофанных грипочков.
- И маринованных грибочков!
     Приняв пакет, с обновлённым и дополненным содержимым, расплатившись, Тихон направился к выходу: - Ждём!
- Не тута, там клатофка, - улыбнулась Маргита
- А, ну да. Темно тут у вас! – и вышел.
     Маргита повернулась к стеклянной стойке, заглянула в неё, повертелась, уперев руки в бока: - Королеффа!







Глава 8.

У «Кондратия»


     За магазином, отстранясь от чахлых кустов, в тени редких, весёлых берёзок, светло и почти по-домашнему образовался питейный пятачок. У огромного, живописно-корявого, голого, без коры пня – прозванного неизвестным остроумцем «Кондратием» – пристроилась пара самодельных лавочек. Из составленных друг на друга кирпичей и перекинутых между ними досок.
    Самое народное и демократичное кафе - сколько таких по России - почти никогда не пустовало. Не смотря на общедоступность, привычного для таких мест мусора здесь не было. За этим следил местный дурачок и философ Аллилуйя. Скромно-доброжелательный, с неизменным  выражением глубокой задумчивости на плоском лице, Аллилуйя, помахивая по земле лиственничным веничком, тихо приближался к расположившейся у пня компании. А, приблизившись, впадал в неистовство, поднимая своим веником настоящую пыльную бурю.
    Тут надо было сказать: «Ну-ну, не пыли. Присаживайся с нами, угощайся. Да за нами прибери». Аллилуйя переставал махать, присаживался сбоку – на землю, говорил: Всем аллилуйя! Выпивал, угощался, улыбаясь, вслушивался в общий разговор, потом высказывал одну из своих загадочных фраз и, дождавшись удобного момента, незаметно уходил.
    Откуда явился, Аллилуйя и почему здесь прибился – чёрт его знает. Он был не из местных. Его считали юродивым – в том высоком смысле, который принят на Руси. Некоторые из его речений пересказывались и трактовались всерьёз. Чем непонятней были его слова, тем глубже смысл в них вкладывали. А если учесть, что говорил он не столько на русском, сколько на каком то птичьем языке, то это и вовсе повергало местных пьяниц и их кумушек в трепет.
     Тихон и Валера, обогнув магазин, вышли на поляну к «Кондратию». Оба они здесь уже бывали, но не часто. Доступный им будничный мир месяцами ограничивался территорией коптильни. Это нисколько не томило и не угнетало их. Напротив, суетные волны внешнего мира лишь слабым рокотом транзисторных новостей напоминали о себе. Такой образ жизни Тихон прокомментировал строчкой из любимого Высоцкого: Дайте же мне свободу – что я с ней делать буду? А Валера, почему-то всё чаще вспоминал армию, к службе в которой, в отличие от интерната, относился тепло и с ностальгией. Стремнины новых течений не манили, запахи злых ветров не будоражили. Битые перебитые, эти люди упали в свою тихую заводь. Подарки розданы, чудо произошло – они до сих пор живы.

    - Жидкое, - в тенёк. Мягкое, тоненько-тоненько – ломтиками. – Предвкушал Валера. Вдруг он резко остановился. Идущий за ним, задумчивый, под впечатлением нового знакомства, Тихон ткнулся ему в спину.
    - Во, блин, маралы, нашу траву топчут. Усмири. Я сумку подержу.
    Возле пенька, повалив одну из самодельных лавочек, театрально вскрикивая и принимая угрожающие позы, пихались плечами два индивидуума. Толстый и тонкий. Толстый, зловеще ухмыляясь, пытался боднуть малиновой шелушащейся лысиной тонкого в лицо. А тот ударял ногой в стоптанном сандале противника по голени. Пинки проходили без видимых последствий, и тонкий трагически взывал: - Пусть ты прав, но не ударить тебя не могу. Позволь!
    - Футы-нуты! – отвечал толстый, делая очередной выпад ядрёной башкой. Хрящеватый нос худого находился бы в большей опасности,  будь нырки толстяка более прицельны. А так он устремлялся неведомо куда. Видимо, последней его жертвой была та самая разрушенная скамейка. Иногда, если успевал, худой хватал пролетающего мимо оппонента за шиворот. Устанавливал перед собой и продолжал атаку. – Пусть ты не прав…  
   Тихон вздохнул и пошёл наводить порядок.  
   - Так, Вахмурка и Кржимелик, брэк!
    Во время очередного нырка лысого, Тихон ухватил обоих противников за шиворот и с треском соединил таки их лбы. Результат был мгновенный. Вмешательство третьей стороны прекратило междоусобицу. Горькое недоумение отразилось на лицах обоих аборигенов. Они, как бы, разом протрезвели. Глазами полными слёз смотрели друг на друга, безмолвно вопрошая: «Что же это? Как же это мы так?». Тишу вроде бы и не замечали.  
    Толстый выставил кривой указательный палец: - А у тебя, Степаныч, шишка растёт.
- Где, Вить?
- На лбу.
- Шишка не хрен, пусть растёт.  
    Худой взглянул на Тихона. – Вы, что, товарищ, по поводу столика? Так мы уже уходим. Лысый вдруг взъярился, с криком: - Гадство! Гадство! – кинулся в кусты. – Витя! Не надо! – худой убежал за ним.
    - Во, чудилы! – Валерий Петрович принялся восстанавливать лавочку, наводить порядок у «Кондратия». На пеньке был постелен предвыборный плакатик – кого-то, во что-то – с фотографией прохиндейского то мурла. На лбу у «мурла» стояла фаянсовая чашка, с надписью: Люби меня, как я тебя. Скомкав изгвазданный, заскорузлый плакат, Валера заинтересовался чашкой.
- Тишь, давай себе возьмём?
- Что ты всякий триппер в дом тащишь.… Оставь. Людям пригодится.
     Через пятнадцать минут натюрморт был готов. Застеленный свежей газетой, заставленный пластмассовыми стаканчиками и тарелками с нарезанной закуской, консервами, раззявившими рты, запотевшими бутылками – стол радовал глаз, манил.
     Отмахивая целлофановым пакетом назойливую осу, Валерий Петрович томился. – Ну, чего она не идёт? Может, начнём? По сто граммчиков?!
- По сто граммчиков? Ну, разве что для вдохновения…
- Только для вдохновения. Остальное потом. Ну, будь!
     Едва чокнулись и выпили, появилась Маргита. Она подошла и снисходительно, с высоты своего роста, произнесла: - Уже фыпиваете? Не тоштавшись меня, дамы?
- Марго! Трезвым общаться с такой девушкой, можно только женившись на ней.
- Что, такая страшная?
- Совсем наоборот, суперляля! Заливаю пожар. А то крышу сорвёт.… От вожделения.
     Марго была польщена. Валера и Тиша сидели рядом. Она присела напротив.
     -     Воштеление… Интересно, Тихон Аркатьевич, интересно!


   
Глава 9.

Разговоры, разговоры…
   

     Валера чувствовал себя не ловко. Выпивать с женщинами он любил, но там должно быть всё естественно. А это токование его раздражало. Что бы снять напряжение, он предложил: - Ну, давайте, что ли, за знакомство.
     - Мне – Фалера, кашется, - вина. А фы, Аркатьевич, полошите даме гриппочков.
     Взяв наполненный стаканчик, она встала, вознесясь – как показалось продолжавшим сидеть мужикам – головой в самое небо. Белый шар её причёски светился на фоне заката.
     - Ну, за фас, мальтчики! Аркатьевич, фы не запыли? Не расочаруйте меня. А ф фас,Фалера, я уже уверенна!
      - Оправдаю – мрачно буркнул Петрович и резко выпил. Как гвоздь забил.
      Как водится, первые минуты застолья – что-то вроде настройки оркестра, перед началом концерта. Всеобщий сумбур, не заостряющий внимания и не ласкающий слух. Визгливые вскрики ещё самостоятельных инструментов, беглое подтягивание провисших струн, поиск верной тональности.
     И вот уже кто-то плеснул вверх пригоршню нот, всем знакомого, сотню раз играного вступления – давайте, братцы! Пора!
     Запоздавший, смущённо улыбаясь и отвешивая поклоны, инстинктивно пригнувшись, торопливо пробирается к своему месту.
     Штрафнику выдайте «До»! Быстренько настроиться, догнать остальных. Вот и всё! Все в сборе. Дирижёр уже взлохматил редеющую шевелюру, взмахнул невидимой палочкой. Поехали!!!
     Так, так везде и всегда. И, слава Богу! А те, которые этого не понимают… Мы с ними не то, что в одном поле… Мы им вообще на наших полях срать не дадим.
     -    У меня сосед с соседкой – Валера похрустел огурцом, акцентируя паузу – муж с женой.
- Ну?!
     -     Вот тебе и ну. А тут  так разошлись в разборке по-семейному, что он ей глаз выбил. Правда перед этим она ему разделочной доской по башке врезала. Ну, подлечились они маленько оба. Этому, с башкой, уже ничем не поможешь, а курве я повязку на глаз сшил. Чёрную, с нашлёпкой, как у Кутузова. Шутейно, конечно. А она всерьёз: почему чёрную, а не в цветочек – не празднично. Это я к тому, что женщина – всегда женщина.
- Ну?!
     -     Вот тебе и ну! Давайте выпьем за хороших женщин, которые умеют радоваться жизни!
     -    И за хороших мушчин, которые не бьют женчин по глазам – строго добавила Маргита.
     Поулыбались друг другу. Выпили. Каждому было что сказать.

- Я то шестнатсати лет тумала, что фо фсём финофаты русские.
- Потом других виноватых нашла?
- Нет, не то. Потом мы с репятами уфлеклись путешестфофать автостопом.
- А! Заплечные, что ли?
     -    Фалера, по морте? Так фот, гте мы только не пыли. Фесте плохо. А много гте естчё горасто хуше, чем у нас ф Эстонии. Чьто же так? Етешь – красифо, вольно. Сойтёшь с машины: ну там село, горот – мрак! Люти страшные, групые, злые. Затчем? Так хорошо, шифите! Нет, по уши ф терьме, копейки сфои считают, ресать труг труга хотят. Я много естила, потом наркотой балофалась. Зафясала. Потом, этого типа фстретила – моего мужа, пыфшего. Тумала: плейбой, супер, окасался терьмо.
     Приехал, фесь из сепя. Иномарка, костюмтчик, молотой, солитный, красифый. Закрутили. Потарки, угостченья. Поехали со мной.… Замуж беру.… Ах, я летала! Парила. Правта, мне уже тогда кое-что ф. нём не нрафилось, но тумала – люплю, прифыкну. Уснаю получше, прифыкну. Уснала, дура!      
Тихон, до того спокойно покуривавший, проявил живой интерес.
- Чем обидел?
- Опител? Кута ему опитеть – расочарофал!
     Тихон вздрогнул.
     -    Фам понятно?
     Тихон налил себе сразу пол стакана, выпил. Его нижняя губа обиженно поползла вперёд, глаза зло прищурились. Он покосился на Валеру.
- Нам слишком сложно? Нам надо проще? А то не поймём? Ты понял?
- Мы тёмные.
- Во-во!
- Мы глупые.
- Во-во!
- Мы ветошь протирочная.
- Во-во!
- Ребьята! Ну, затчем фы так?! Я не хотела. Я не так. Я хотела…
- Она хотела! Да, Валер?!
- Они все хотят.
- А мы, как это?
- Ветошь протирочная.
- Во-во!
     Замолчали. Каждый смотрел перед собой. Первым не выдержал Тихон.
     -    Я, Марго, между прочим, когда-то давно даже студентом был. Правда, два курса всего. Читал много. Кино знал, особенно комедии французские. Геологом хотел стать.
- А потом?
     -    А потом – суп с котом. Дурак был, хотел от жизни взять всё и сразу. То, что брал, пылью обернулось. А меня за хобот и в стойло. Теперь вот здесь осел. И, кстати, Марго, не жалею. Я, когда ни будь, уеду отсюда. Но только когда почувствую – пора.… И может быть не в одиночку. Но это не просто: кругом все такие разочарованные, сморкнуться некуда – в разочарованного попадёшь!  
- Я же исфинилась. Тихон, Фалера?!
     -    Да ну вас на хрен! – Валера разлил водку по стаканам. - Марго, вино курям отдай, или на утро оставь. Поехали. Мировую!
     Выпив, отдышался, потянулся за сигаретами.
     - Вот и помирились. Молодцы. У меня рассказ из жизни есть, как раз к такому случаю. Значит.… О, пардон, это, что ещё за чучело? Э-э, не