Копчёный и другие (повесть)

Копчёный уронил-таки голову на дружеское колено и, подняв разбегающиеся глазки, посмотрел на капитана, ища поддержки и успокоения.
    Томилин пил мелкими глотками, прикрывая глаза, убаюкивая дневное раздражение. А когда открывал, смотрел далеко: на проклюнувшееся разноцветье в вечернем небе, дрожанье воздуха над прогретой листвой, силуэты деревьев становящиеся резными.
    Копчёный, перехватив его взгляд, тоже стал смотреть в снизошедшую благодать вечернего умиротворения. Настроение у него вновь и уже окончательно переменилось. Один глаз пополз выше другого. Копчёный пустил слюну и улыбнулся. Ему было хорошо. Так, улыбаясь, и заснул.






Глава 5.

Выдавленный тюбик

   
     Валерий Петрович, Нина Ивановна и Тиша сидели на пустых ящиках под навесом. Изредка поглядывая на пыльные, истекавшие сумерками сиреневые кусты, обсуждали странное происшествие. Собственно «происшествие» здесь видел только один Петрович. Он поделился увиденным с коллегами и теперь хотел знать их мнение.
     - А ничего тут странного нет – лениво протянул Тиша. Он сидел без рубашки и, помахивая квёлой веточкой, хлестал себя по плечам, гоняя комарьё и мошек.  
     - У тебя никогда ничего странного нет. Помнишь, Федя Рукосуев, когда он в прошлом годе утонул на речке, а потом через три дня объявился? Как ни в чём не бывало. Ходил по домам, жрал ханку и рассказывал людям про царство подводное,  чего с ним там приключилось. Так все удивлялись, один ты не удивлялся. Только пить с ним отказался, побрезговал. Я, мол, из подводных обитателей только рыбу люблю, утопленниками не интересуюсь. У всех нормальная реакция - чудо! Один ты – циник.
     - И то верно, гусь ты Тишенька, - поддержала Нина Ивановна. Тихон только ухмылялся, качая головой.
     - Перестань махать! С тобой серьёзно говорят, – Валерий Петрович отобрал у него веточку и бросил её на землю. Лишённый веточки, Тихон принялся чесать синий кораблик, несущийся по острым волнам. Волны бились об островок мохнатых джунглей на его сильной груди.
     - Чего ты, в самом деле, Петрович! Я такого всякого навидался.… Теперь без удивления живу. Это раз. А во-вторых – Томилин, хоть и дорожный, но мент. У них мозги набекрень, точно знаю. Что им крендельком – то нам калачиком. Под их фуражку заглядывать – себе дороже. Так то!
     Мужики умолкли, но тут вступила Нина Ивановна: – А я, вот, слыхала, что водка с собачьим дерьмом от желудка помогает.
     - Что он его, как тюбик что ли выжимает? – опроверг Тиша. – Тут другое. Я одного «чалого» знал, он в БУРе с мышом дружил. И что?
     - И что?
     - И всё…Петрович сам говорил: симпатия у них.
     - Это, в каком смысле? – не поняла женщина.
     - Тьфу! Дура ты, Нина! – Тихон хотел уйти, но тут кусты затрещали и раздались. Из них вышел Томилин с Копчёным на руках. Спорщики вскочили, как по команде и замерли. Валера, округлив глаза, прохрипел: - Выдавил.… Как тюбик! Мать честная, Копчёный! – Губы у него затряслись.

    Замешательство сменилось нервным смехом, впрочем, тут же оборвавшимся под грозным милицейским взглядом, когда Копчёный то ли чихнул, то ли икнул, судорожно втянув и вывалив обратно слюнявый розовый язык.
    - Куда его? Где спит высерок? – хмуро поинтересовался Томилин. Не дожидаясь ответа, зашагал к вагончику-бытовке, под старой липой.
    - Туда, туда! В бытовке под лавочкой, - Нина Ивановна резво взяла с места. Мелко колтыхаясь, вся, от тугого пучка на затылке, до крепких панцирных пяток – промчалась, легко обойдя капитана на прямой. Извернувшись на ходу и продолжая бежать задом на перёд, кричала Томилину в лицо: - Коврик у него! Там, там! В бытовке под лавочкой. Погоди Семёныч, я тебе дверку придержу. От её крика Томилин щурился, вжимаясь подбородком в грудь, как от встречного ветра.
    Из бытовки «гаишник» вышел один, насупленный, как обычно. На плече болталась портупея с кобурой. Прошёл, молча забрался в машину. Тиша и Валерий пялились на него. Уже тронувшись с места, высунулся над дверцей: - Почему кобыздох без ошейника? Чего он у вас? Собака без ошейника, что человек без паспорта. Не порядок. В следующий раз привезу. И уехал.
     Мужики переглянулись и зашагали к бытовке. Вошли тихо, как к больному. Внутри было сумрачно,  душно. Нина Ивановна сидела за столом, подпершись ладошкой, и смотрела под лавку. Валера присел на корточки.
     На вытертом половичке, не по собачьи, на спине, задрав вверх тонкие, нервно подрагивавшие лапки, спал Копчёный. Треугольная башка завалилась набок. Из открытой пасти – язык, как старая портянка. Один глазик, приоткрытый, цинково отсвечивал. Мощно разило свежим перегаром.
    Валера легонько потыкал пальцем раздутый, в рыжей шёрстке живот и констатировал: - Нажрался, вдребодан!
    Тихон, ухмыляясь, покачал головой. – Не трогай ты его, пусть спит. Нина Ивановна, ты ему водички налей. Где миска то псячья?
    - Сейчас принесу, - Валера вышел и направился к сирени. Обойдя кусты, вышел на полянку, критически осмотрелся. Заглянул за доски, где обнаружил десятка три аккуратно сложенных пустых пол-литровых бутылок. Хмыкнул и, подняв миску, с остатками разбухшего печенья, осторожно понюхал: - Бордель! Передёрнулся, ещё раз нюхнул и кивнул сам себе: - Форменный, под милицейской крышей. Сорвал пучок листвы и, на ходу протирая посудину, пошёл назад.
 Посреди двора раздумчиво дымил сигареткой Тихон.
- Тишь! Пойдем, вмажем?
- В «Теремок». Прогуляемся.
- Вот и я говорю. Сейчас, только миску отдам. Что мы хуже собаки?!
    Тиша не ответил.


Глава 6.

«Теремок». Клуб одиноких сердец
       
   
     Возле «Теремка» копошились, -  сливаясь, распадаясь, - две-три компании завсегдатаев. Всего человек  десять. Домой они не торопились. Им не хотелось покидать «клуб одиноких сердец Зурика Зарнаковича», им хотелось общаться. И очень не помешало бы повысить градус общения.
    Тиша с Валерой, игнорирую традиционные призывы «добавить и присоединиться», гордо прошествовали к стеклянной двери продмага. С опрометчиво наклеенным на ней, с уличной стороны, постером «ковбой Мальборо». Опрометчиво – потому что вы знаете, какие удивительные штуки пририсовывают подобным улыбчивым джентльменам. Художники за подобные фантазии получают деньги. Томящиеся похмельем мизантропы делают это исключительно в целях самовыражения. На определённой стадии душевной смуты, в каждом просыпается художник, мистик и анатом.      
    Валера шмыгнул в магазин, а Тиша придержал особо навязчивых страдальцев, что бы на руках не висли.
     - Товарищи, ваши притязания безосновательны. Общинно коммунистический строй не выдержал испытания жизнью! Ну, куда ты прешь,…  сопли подбери! А ты, товарищ, вообще, сейчас в рыло схлопочешь!
    Грубо? Да, грубо, – члены «клуба одиноких сердец» поняли, что это чужие люди, лишённые какого бы то ни было человеколюбия и романтизма. Угомонились, отхлынули и заняли прежнюю диспозицию – пообещав, встретится и разобраться.
    Появился Валера, с пакетом и брезгливым выражением лица.
- Тёплое, Тишь!
- Что тёплое?
- Всё. И водка и пиво.
- Кто там, Надя?
- Нет, новенькая, какая то. Оглобля белобрысая. Я ей говорю: дай из холодильника. А она – смотрит как на пустое место: я фам уше скасал-ла, тосфитанье.
- Что, вот так по козьему и говорит?
- Ну! Дефективная, какая то.
     -    Та-а-ак.… Ну-ка, дай. – Тихон перехватил рельефный пакет и решительно шагнул к двери в обитель неприветливой «оглобли».


Глава 7.

Королеффа Марго

   После улицы в павильоне было сумеречно и прохладно, как в заштатном музее. Безлюдье и тусклый проблеск экспонатов вдоль стен. Экспозиция нехитрого быта местного народонаселения. Пахло забывшими своё назначение предметами и сытыми мышами. Заплёванный пол, отсутствие настороженного взгляда смотрительницы, и нелепый, как «ново русское» надгробие, прилавок, со строгой табличкой «В долг не отпускаем» - вносили авангардистскую нотку в музейный антураж.
    Продавщицы-злодейки не было видно. Тихон смело шагнул к прилавку. Взяв с его поверхности привязанную верёвочкой «открывалку», отстучал по пластику международно-футбольное: ту-ту, ту-ту-ту!
    - По голофе сепе постучи! – продавщица была здесь. Белёсый перистый шар, похожий на искусственную хризантему, торчавший из-за коробок с чем-то консервированным, дрогнул, качнулся и начал подыматься, подыматься, подыматься…
    То, что Тихон первоначально принял за очередное хозяйственное излишество китайских дизайнеров, оказалось достойной головой, на достойном теле. Достигнув почти двухметровой высоты, шар замер и обернулся, явив нахмуренное детское личико на стройной шее и выпирающие ключицы, в вырезе безупречно белого халатика.
    Плавным движением худые руки с длинными пальцами сложились на невнятной груди. Голова чуть склонилась на бок. Взгляд бездонно-прозрачных глаз был снисходителен и уничижающь.
    Тихон на собственные параметры никогда не жаловался, что говорить – вышел ростом и статью. Но тут… Лунный подсолнух – подумал Тиша. Он был не сказать: очарован – восхищён!
    - Ну, что вылуп-пился, россианин?
    А голос?!
    В детстве у него был большой ключ тёмного металла от давно утерянного замка. Он носил его на бечёвке, повесив на шею. Иногда подносил  к губам, трогал языком - почему-то чуть солоноватый на вкус. Сложив губы «клювиком», напустив верхнюю губу над нижней, дул в узкое отверстие. Звук получался глуховатый, глубокий и нежный. Вспомнилось, повеяло чем-то тёплым, почти забытым…
    «Дурак Валерка: оглобля….  Фея!».  – Я вас хотел – сказал Тиша и сухо кашлянул.
- Вон пошёл.
- То есть, я вас спросить хотел. Про это… как его…. А, как вас зовут?! Меня Тихон Аркадьевич.
     -    Аркатьевич? Это уше кое-что. А то фсё Кольки, Петьки… таше стытно, феть лысые уше софсем.
- Ага,… ну да. А ты чего так странно говоришь? Не русская что ли?
- Со мной слошно. Отец латыш, мать эстонка, муш был русским.
- А теперь, что? Перестал быть русским? Не модно?
     -     Нет, мушем перестал пыть. А русский он по прешнему. Зофут меня Маргита, латышское имя – отец настоял. Хотя ротилась и шила ф Таллинне. Естчё фопросы?
     -     Маргита. А по отчеству вас обязательно?
     -     Нет. Женщину это старит. Мошно просто Марго - муш так насыфал. Привыкла, та-ше нрафится.
     -     Ну, всё путём! Где Марго, там и королева! – Тихон оправился от первоначального смятения чувств и вновь ощутил себя видным мужчиной. – Вы во сколько заканчиваете работу? Позвольте пригласить на небольшой банкет, в вашу честь.
     -     В восемь притёт Натя, стам кассу и сфопотна.
     -     Вот и чудненько! Значит в полдевятого! За вашим магазином, у «Кандратия». Знаете?
     -     Как не снать, - Маргита грустно смотрела на него. – Только фот что, Тихон. Я санималась греплей, акатемитческой. О русских мушчинах и мушчинах воопшче у меня слошилось опретелённое и не самое лутшее мнение. Не расочарофывайте меня. Мне мушика прихлопнуть – что муху.
     -     Марго! О чём речь, когда мы перейдём на «ты», вы убедитесь – джентльмены есть везде!
     -     Путем смотреть.
     -     Во-во! Только, Марго, предлагать королеве тёплые напитки – дурной тон. Тут заходил мой друг, тоже, между прочим, участник банкета. Остался в недоумении.
     -     Это такой, кургузый, неровно стришенный?
     -     Он самый.  
     -     Понятно. У нас холотное