Бардо дождя

потолка.
  - Антон Шандор Ла Вей! Вот так, малыш...
  Откладывает книгу. Подходит к печке и, прихватив полотенцем за раскалённые ручки, снимает кастрюльку с супом.
  - Бурду мою похлебаешь?
  Принюхивается, блаженно зажмурившись.
  - Сегодня аппетитная бурда получилась. На заброшенном огороде я раздобыл пару картофелин, а потом, заприметив высохший на августовском солнышке хвостик, выкопал и луковицу. Небольшую, но на суп хватило. К сожалению, масла у меня нет, даже синтетического, оттого применить древний метод улучшения заправки при помощи пассировки, я не смог. С мукой, кстати, та же история, что и с маслом. В общем, бурда не слишком сложна по составу, не богата всевозможными ингредиентами, не облагорожена заморскими специями, но...
  Зачерпнув чёрной от времени мельхиоровой ложкой жидкость с краешку кастрюли, попробовал, причмокнув радостно, и завершил речь радостным восклицанием:
  - ...Но всё же вкусна необыкновенно! Присутствие натуральных продуктов в сей кастрюле помогло чуду свершиться, и при минимальных затратах бедный сумасшедший учёный сможет, пожалуй, предложить своему гостю вполне приличную похлёбку, которую я, понятно, лишь в силу природной кулинарной скромности именую 'бурдой'. Кстати, тарелки у вас с собой, конечно, нет?
  Гость пожал плечами. И вздохнул.
  - Так я и знал! - воскликнул старик. - Люди совершенно разучились бродяжничать! Когда я покинул свой дом, то, помимо флеш-карт с записями, прихватил ещё и кружку, чашку, две пластиковых тарелки, складной ножик и деревянную вилку, которую когда-то на досуге сам вырезал из вишнёвого поленца. Сначала хотел вырезать две вилки, но уж больно много дерева ушло в расход... Да, и ложку! Чудесную алюминиевую ложку тоже взял с собой. Она, кстати, до сих пор цела. А у вас, молодой человек, и ложки с собой наверняка нет! Я прав?
  Гость виновато опустил голову.
  Старик великодушно махнул рукой.
  - И ладно! В конце концов, превратности бродяжьей судьбы учат не только мудрости и смирению, но и отказу от совершенно излишней при таком образе жизни брезгливости. Будем с аппетитом хлебать бурду одной ложкой из одной кастрюли. Потому что взятые мной когда-то из покинутого дома тарелки слишком мелкие и для супа совершенно не годятся. Сам-то я ем прямо из кастрюли, которую когда-то нашёл в покинутом доме на краю Рублёвской пустоши... Да!
  Он подвинул гостю табуретку.
  - Вместо стола, как видите, вот эта деревянная коробка... Так что устраивайся сам, в меру изобретательности. А я стоя... При моём росте это не проблема.
  Гость благодарно промычал что-то невнятное в ответ. После чего попытался пристроиться на табуретке, бывшей одновременно косолапой (ножки её были нерадивым столяром развёрнуты под совершенно неподобающими табуреточным ножкам углами) и колченогой (ибо ножки, к прочему, были ещё и разной длины, что при отсутствии весовых нагрузок было практически незаметно, но при наличии таковых - заметно весьма).
  Пару раз чуть не упал на пол, едва не утратив равновесие в битве с непокорной мебелью.
  Но потом всё же устроился. И замер в полной неподвижности, глядя прямо перед собой на сбитую из едва оструганных досок стену барака, на которой в полном беспорядке и нарочитой бессистемности развешаны были закреплённые ржавыми канцелярскими кнопками и гнутыми из медной проволоки крючками семейные, посеревшие от многослойной пыли фотографии.
  - Семьёй моей любуешься? - осведомился старик.
  Черпнул ложной суп и, сделав глоток, передал её, обгрызенной ручкой вперёд, гостю.
  Тот промолчал в ответ. И даже не кивнул в знак согласия, хотя смотрел явно на фотографии, а не на что-нибудь ещё.
  Впрочем, на что ещё можно было смотреть?
  Иных украшений на стене не было, если, конечно, не считать таковым висевшую в углу на гвозде плетёную из красной ивы корзину, заполненную до краёв сухим зверобоем и крапивными стрелами.
  - Да, у меня была семья, - с гордостью сказал старик. - Вот жена...
  Он показал на одну из фотографий.
  - Памятный снимок... Очень дорог для меня. Это было на моём шестидесятилетии. Великолепный зал в дорогом ресторане. Множество гостей, тосты, поздравления, подарки, аплодисменты, поцелуи, цветы и торжественные гимны... Рукопожатия, похлопывания по плечу и так далее, так далее... Подумать только, каких-то семь лет назад всё было именно так, я не шучу! Да, какие уж шутки... Видишь, малыш, брошь на её платье? Даже сквозь пыль лучится! Ещё бы! Между прочим, с изумрудом. Мой подарок, да... Тогда я ещё мог позволить себе такие подарки. Мог позволить себе иметь семью... Да что семью, жизнь! Интересно, рискнёт кто-нибудь из моих тогдашних гостей протянуть мне руку, преодолев естественное чувство брезгливости? Или похлопать по плечу, не боясь переселения блох с моего живописного наряда на вычищенный слугами элегантный и солидный офисный костюм или министерский мундир? О, меняется жизнь... Я не утверждаю, что к худшему, вовсе нет! Она просто меняется. И, если уж быть честным перед самим собой, то надо признать, что разительная перемена образа жизни была следствием сделанного мною выбора. Добровольного и сознательного, между прочим... И ещё между прочим замечу, что вы уже сдали пять глотков, в то время как я - всего один!
  Старик отобрал ложку у гостя (с некоторым трудом, так как гость, совершенно неожиданно для себя почувствовав голод, ручку ложки выпустил с неохотой и даже попытался промычать что-то грозное, переросшее в лёгкое, сдержанное и быстро прекратившееся рычание).
  - Нет уж, теперь моя очередь! - заявил старик. - Ты плохо ведёшь себя, малыш. Ты совершенно не обучен хорошим манерам и не умеешь вести себя в гостях. И ещё, как я вижу, у тебя явно не все дома. Как сказал бы один из моих бывших друзей, доктор Гельм, у тебя, любезный, посттравматический шок психогенной природы. Не знаю, что этот мерзкий и жлобский мир сотворил с тобой... Подозреваю, что нечто очень, очень нехорошее. Но даже это не даёт тебе права лишать меня обеда! Так, именно так!
  Старик нарочито медленно, с расстановкой, сделал ровно пять глотков и вернул ложку гостю, который всё это время, вывернув голову, смотрел на хозяина грустно-молящими дворняжьими глазами, большими и чёрными.
  - Надо сохранять чувство собственного достоинства даже в самой,.. - начал было хозяин стариковское нравоучение.
  Но потом махнул рукой.
  - А ну его, это достоинство! Очередной мираж, глупость, самообман. Правда?
  Гость, прихватив зубами горячий кусок картофелины, замычал от боли.
  - Вот, вот,.. - продолжил старик. - Одно мучение с ним. А я вот, малыш, пытался его сохранить. Глупо, да? Тем более глупо, что поначалу на него никто и не покушался. Социальный статус надёжно защищал от покушений. А потом... На горе себе, сделал открытие. Открыл дверь, ты понимаешь? Дверь туда...
  Старик, сложив ладони лодочкой, развернул их, словно створки ворот. И подмигнул гостю.
  - Понимаешь?
  Гость, помедлив немного, протянул ложку хозяину.
  - Я не об этом, чёрт тебя возьми! - вспылил старик.
  И, схватившись за сердце, начал ходить туда и сюда по маленькой комнатёнке с необычной для его возраста резвостью, шумно дыша и бормоча что-то вполголоса.
  Примерно через минуту, успокоившись, подошёл к окну и краем рукава провёл по мутному стеклу.
  Прошептал: 'Опять тучи собираются... Оно и понятно, поясницу просто так ломить не будет...'
  Подошёл к коробке, где, сжавшись в смущении, всё это время сидел не сводившись с него глаз гость.
 
  И разрешил великодушно:
  - Доедай, у меня... Аппетита отчего-то нет, совсем нет.
  И спросил безо всякой надежды получить ответ:
  - Неужели совсем не интересно, что же за дверь я открыл?
  Отвернулся и отошёл к двери.
  А потом закричал, звонко и пронзительно:
  - А ведь многие жизнь бы отдали, чтобы получить ответ на этот вопрос! Понимаешь? Жизнь! Правда, почему-то забрали мою, вместо того, чтобы отдать свою...
  Гость открыл рот, роняя огрызок луковичной головки. И засмеялся - протяжно, длинно, монотонно. Никогда ещё старик не слышал такого раздражающего и одновременно вызывающего тревогу и оторопь смеха.
  Возможно, потому, что до недавнего времени не имел дела с людьми, тронувшимися рассудком.
  - Прекрати! - воскликнул старик.
  И гость послушно замолчал.
  И произнёс, ясно и чётко:
  - Жизнь - ничто. Л-и-п-ка-я! Липкая!
  Старик подошёл к нему.
  Положил руку на плечо.
  И, взглянув в глаза, предложил:
  - Может, и тебе дверь открыть?
 
  До лодочной станции они не дошли, хотя уже виден был глинистый берег пруда и слышен весёлый вёсельный плеск, сливающийся с плеском волн и свежий влажный дух летней воды доносил до них ветер.
  Но воздух потянуло и рвануло шквальным порывом, потемнело небо - и закапало небо, грозя вот-вот, то есть едва ли не в следующий миг, пролиться плотным августовским ливнем.
  - Бежим!- крикнула Катя.
  Сергей, подхватив сына на руки, кинулся к стоявшему на дальнем краю широкой парковой поляны и широко раскинувшему тяжёлые ветви старому дубу.
  - Корее беим, - заявил ему сын и тут же, как ни в чём ни бывало, начал засыпать прямо у него на руках.
  Сергей, забежав под покров узорчатых дубовых листьев, спиной прислонился к стволу и с сердцем, замершим на секунду в томительном испуге, смотрел, как жена бежит по влажнеющей траве, спасаясь от накатывающейся грозы.
  Но - успела, успела. Лишь несколько крупных капель попали ей на платье.
  И хлынул поток, такой плотный, что и края поляны, и недалёкий берег пруда, и граница леса и даже стоящие рядом деревья и всё за пределами очерченного спасительными дубовыми ветвями круга - всё утонуло, утонуло без следа, даже следов и теней после себя не оставив.
  А потом где-то близко ударила молния, подсветив ливень на мгновение пронзительным бело-голубым светом.
  - Ой!
  Катя плотнее прижалась к мужу.
  - Ты тёплый, я погреюсь...
  - Вымокла? - спросил Сергей.
  - Немножко...
  А потом, с беспокойством:
  - А в грозу не опасно под древом прятаться? Вдруг молния ударит?
  - Опасно, - честно признался Сергей. - Но куда теперь бежать?
  - Лучше уж вымокнуть,.. - с некоторым сомнением произнесла Катя.
  Но, глянув на быстро наклоняющиеся к земле под водопадным потоком ветви, решила:
  - Ладно, здесь уж... И почему ты в лес не побежал?
  - Не люблю я его, - признался Сергей. - Мусор там под деревьями, нехорошо там... И чего у нас так грязь любят разводить?
  Катя не ответила.
  Наклонилась к Мите.
  - Спит...
  - Точно, - перешёл на шёпот Сергей.
  Хотя понижать голос было излишне. Гроза бушевала так, что перекрыла бы и боевой слоновий крик вместе с рёвом иерихонских труб.
  Впрочем, барабанные раскаты грома Митю нисколько не смущали. На руках у отца он спал с самым мирным сопением, изредка почёсывая краем правого сандалия левую ногу.
  - Устал, - сказал Сергей. - С семи утра на ногах...
  - Не вышло с лодками...
  Катя улыбнулась виновато, словно нежданная гроза разразилась по какой-то её неведомой вине.
  - Да гроза скоро пройдёт, - быстро зашептал Сергей. - Правда! Такие грозы долго не длятся. Минут...
  Прикрыв глаза, сделал вид, что подсчитывает.
  - ...минут через десять пройдёт, или даже того раньше. Точно говорю!
  - И что?
  Нет, жену он не успокоил.
  - Лодки будут мокрые...
  -