Бардо дождя

даже не плакал. Сидел с каменным... мне так казалось, что с каменным лицом.
  Потом встал и ушёл из собственного дома. И бродил, бродил без цели, без дороги, без мыслей, без будущего. Вот так...
  И что, они следили за мной? Как они...
  Провожу ладонь по затылку.
  Где-то на моём теле метка? Они вшили мне метку, пока я был в тюремном блоке?
  Может, и выпустили потому, что нашли место для меня в своих планах. Иначе гнить бы мне вечно в...
  Впрочем, мне и так от распада не убежать. Нигредо, чёрт бы его драл!
  - И ты решил просто сдохнуть? Просто так? Бездарно и бесполезно? Потеряв всё и простив врага? Воистину, ты лучший из противников. Твоя рожа достойна хорошего плевка!
  'Профессор' кривится, на этот раз - подчеркнуто брезгливо.
  - Ничтожество! Ты даже не смог похоронить её! И его - своего сына. Да, у тебя мог бы быть сын! Мы и это знаем. А ты не знал? И не узнал бы никогда! Что ты сделал? Вот так просто и незатейливо - спятил и убил себя. А он? Этот гонщик... Он жив! И будет жить!
  Секунду 'профессор' держит паузу.
  Шарик горькой гуттаперчи пробивает горло. Я сблёвываю зелёную лужицу на пол.
  Офицер шипит кошачьи и тянется к кнопке вызова.
  Но замирает под строгим взглядом 'профессора'.
  - Покажи! - командует тот.
  Офицер рисует ладонью какой-то сложный зигзаг и от кнопки ведёт к панели управления. От волнения выбирает явно не тот масштаб отображения фотофайла и...
  А почему, собственно, не тот масштаб? Может быть, именно тот, что надо. Тот, что и был запланирован. Задуман.
  Предусмотрен хитрым их планом.
  ...и в воздухе, заняв едва ли не четверть объёма комнаты, возник вдруг в красновато-оранжевом тумане портрет бледнокожей той гадины с прозрачными, тонким серым ледком подёрнутыми глазками, вмиг уставившимися - прямиком на меня!
  Голого, сдыхающего, засунутого в прорезиненный больничный мешок.
  Но не было в этом ноябрьском взгляде торжества. Триумфа - не было. Светлые кристаллики хрустящей шуги, смешанная с белым речным песком вода. И по краям, спрятанный, но выплывающий, упорно выплывающий из-под снежной каши - страх.
  Почему-то вижу его. Тогда, четыре месяца назад, не заметил. Но увидел - сейчас.
  - Помнишь его? - спрашивает 'профессор'.
  Киваю в ответ.
  - А теперь слушай меня внимательно. Это твой шанс. Шанс изменить судьбу. Нет, не эту, которую ты уже загубил. Ту, другую. Которую мы тебе выдадим из наших тайных запасов. Смерть - просто перемена тела. С потерей памяти, полной или частичной. Мы поможем сохранить память и станем твоими проводниками в мире Перехода. Понимаешь, о чём я говорю? Понятен тебе смысл моих слов?
  Нет, мне ничего не понятно. Я не понимаю, о чём говорит этот странный тип.
  Морщу лоб. Нет, дурной из меня актёр. Ничего не получается с имитацией мыслительного процесса.
  Усилия приводят лишь к тому, что усиливаются приступы тошноты. И жидкость, теперь уже почти бесцветная, снова течёт через горло, обмазывая губы липкой слизью.
  - Борется организм, - удовлетворённо замечает 'профессор'. - Так, пожалуй, ещё два десятка часов протянешь. Если верить нашим мудрым и многоопытным докторам. А они много чего такого повидали...
  Хочется спросить, чего же 'такого' повидали эти доктора. И что за сделку (именно сделку, не иначе) предлагает умирающему от рициновой отравы наш гуманный конфедеративный Комитет. И ещё хочется попросить офицера, чтобы отпустил меня... ну туда, где друг-унитаз...
  Потому что, похоже, одной лишь рвотой дело не ограничиться. Упрямый зверь-организм очень хочет жить.
  - Так что же, Тимофей? - включается в интересный наш разговор офицер. - Отомстим ублюдку?
  Он кивает на изображение прозрачноглазого.
  - Ему... Он ведь приказал охране вас избить? Оттащить вашу подругу в канаву? И бросить её там... Он достоин жизни? А вы смерти? Не поверю, что вы согласитесь с этим.
  Самое время задать детский вопрос.
  - Чего вы хотите? И кто вы?
  - Капитан Чегоди, - представился служивый.
  - Не-а...
  Совсем уже ребячьи болтаю ногой. Правой, затекшей ногой. И сплёвываю на пол. Они терпят мои пакости, жидкость выходит из меня... Должно быть, старательные у них тут уборщицы.
  - Не вы... Вот этот человек, что сидит в углу вашего кабинета. И говорит странные вещи... Кто он?
  - Да! - кричит 'профессор'. - Капитан, представьте меня! Но только уж по всей форме, без скороговорок и сокращений.
  Капитан встаёт. Поправляет китель.
  И чеканит:
  - Верховный маг Правительственного совета Свободных Российских территорий, доктор некромантии и некрологии, понтифик Транс-Реалии, магистр спиритологии, Верховный Мастер некронавигации и Господин Белого шара Анастасий Сабельев.
  Надо же... Столько званий, и каких.
  Тру губы ладонью. Стираю клейкий налёт.
  - Признаться, теперь уж совсем ничего не понимаю.
  А больше всего поразило то, что у странного этого типа фамилия заканчивается на '-ев'.
  Мне кто-то говорил (кто-то из едва знакомых приятелей, сослуживцев-письмоносцев Отдела торговых уведомлений, рассказывал давно и как-то между прочим, так что поначалу на слова эти и обратил внимания, но, выходит, всё-таки запомнил), что фамилии, заканчивающиеся на '-ов',
 '-ев' и '-ин' (кроме фамилии 'Георгин', весьма распространённой среди цветочников южных территорий) - очень древние. И встречаются крайне редко, поскольку из широкого употребления вышли лет сорок назад. И обладателей таких фамилий мало осталось, и принадлежит они, должно быть, к древним и славным родам, корнями уходящим к тем временам, когда бывшая ещё страною наша конфедерация свободных территорий...
  Ой, чёрт!
  Будто резаком полоснули по животу. Такая неожиданная, резкая, до слёз, до мычания - отточенной ножевой кромкой режущая боль.
  Срываюсь на крик:
  - Так что вам нужно от меня?! Что?!
  Капитан, смущённо переминаясь с ноги на ногу, косит в сторону мага.
  - Магистр Анастасий, тут вы уж сами... Сами скажите ему... Я в этих ваших делах ничего не понимаю.
 
  В старом доме на странной земле было тихо.
  Деревянный двухэтажный дом на краю поляны оплетён со всех сторон плотно сросшимися ветвями тёрна, сквозь густоту и непроглядье колючих побегов которого пробивались лишь толстые коричнево-зелёные стебли чертополоха.
  Дом, когда-то очень давно покрашенный бирюзовой, теперь уже выцветшей и выгоревшей до бледной, голубовато-серого невнятного оттенка краской, с фасада зарос виноградной пышной бородой, а боков - бешеным огурцом, свесившим с поката крыши тугие и колючие свои шары, наполненные созревшими семенами.
  Тыльная же сторона дома была ему не видна. Но, верно, и она заросла. Густо. Непроходимо.
  Почему-то он был уверен, что - непроходимо. Зелёным непроглядным, спутанным сплетением.
  Он не помнил, как прошёл через лес. И не понимал, как сумел пройти. Ведь казалось... Да что там казалось, и впрямь невозможно было пройти, пробраться, пробежать, пусть даже с закрытыми глазами, сжатыми губами и остановившимся дыханием сквозь этот горящий, полыхающий, потоками пламени залитый и высокими огенными столбами перекрытый лес.
  Горящий лес со всех сторон окружал поляну.
  И Кузьма никак не мог понять, как получилось у него пробраться через этот лес.
  И почему...
  Он коснулся волос.
  И почему не обгорели...
  Н провёл руками по одежде.
  И одежка без подпалин. Цела! Совершенно цела.
  И ещё...
  Он внимательно осмотрел ладони. Закатал рукав на левой руке. Пощупал кожу.
  Удивлённо покачал головой.
  Никаких ожогов. Ни пузырей. Ни пятен. Ни вздутий. Вообще - ничего. Светло-розовая кожа. Скорее, светлая. Просто светлая с еле заметным розовым оттенком. Кровь к ней почти не прилила.
  Он не чувствует жар.
  Кузьма опустил рукав рубашки. Застегнул пуговицу на рукаве. И продолжил путь.
  Путь? Какой путь?
  'К дому... Почему я к нему иду?'
  Странный лесной пожар.
  Нет запаха углей. Горящего дерева и вскипающей сосновой смолы. Не слышен треск погибающий в оранжево-алом пекле могучих стволов (а ведь охвачены, охвачены они пламенем! проступают тёмные контуры их сквозь огневую завесу!)
  И вообще...
  Он опять остановился. На миг. Прижал ладони к ушам. Отпустил. Снова прижал. И снова отпустил.
  'Что же это? Оглох?'
  Щёлкнул пальцами.
  И отчётливо различил на фоне ровного гула порождённый движением его пальцев отрывистый звук.
  'Но чтоже тогда происходит? Почему так тихо?'
  От лесного пожара...
  От пожара ли?
  ...исходил лишь ровный и негромкий, временами едва различимый, ровный и однотонный глухой гул.
  Словно однородный, искусственно синтезированный горючий материал размеренно и ровно перерабатывался поддерживаемым регулируемым поддувом пламенем в гигантской, наглухо закрытой створками топке, сквозь вентиляционные прорези которой и мог бы долететь до слуха оказавшегося рдом наблюдателя такой вот протяжный и глухой звук.
  Но лесное дерево не горит так! Не должно...
  И искры... Они должны лететь! Кружить в воздухе красным жалящим снегом! Они должны засыпать поляну!
  Кузьма втянул голову в плечи. Снова остановился и огляделся.
  Их нет! Нет! Нет искр!
  И ветер.
  Лесные пожары раздувает ветер. Пожары раздувают ветер. Вверх, к небесам...
  Кузьма запрокинул голову.
  ...Ветра нет. Воздух застыл.
  А над головой, и кажется - всего-то метрах в пятидесяти, тёмно-серая плотная пелена. Такая плотная, что на вид - будто матерчатое покрывало.
  'Это небо? На нём - ни единого отсвета. И от него свет не исходит. Тонет...'
  Кузьма опустил голову. И пошёл вперёд, к дому, решив больше уж не останавливаться.
  Хоть и не знал, зачем он идёт туда. Не знал, ждёт ли его в этом доме хоть кто-нибудь. Есть ли там хоть кто-нибудь. А если есть, то примет его этот кто-то. Или, скажем, прогонит.
  'А если прогонит, то куда идти? В огонь?'
  Идти было некуда. Возвращаться некуда. А впереди, по крайней мере, дом. Незнакомый, неказистый... быть может, и негостеприимный, но дом.
  Кузьма постоял у крыльца с полминуты. Негромко покашлял в кулак. Посмотрел на закрытые жёлтыми ситцевыми шторами запылившиеся до непроглядности окна.
  Отметил, что, не смотря на его появление и дружественное покашливание, шторы остались неподвижными.
  Либо хозяева его не заметили, либо не придали никакого значения его появлению у дома.
  'Либо никаких хозяев нет вовсе!'
  Кузьма, осмелев, быстро поднялся по опасно заскрипевшим под массивными ботинками ступеням, и, потоптавшись для приличия немного на крыльце, постучал в дверь.
  Выждал немного.
  Вятнув руку, постучал кончиками пальцев в ближайшее к крыльцу окно.
  Вытер запачкавшиеся пальцы о джинсы.
  Ещё с полминуты ждал ответа.
  'А ну вас!'
  И, повернув дверную ручку, потянул дверь на себя.
  'А если заперто?'
  Дверь подалась и с длинным печальным скрипом приоткрылась.
  Кузьма просунул голову в дверной проём и произнёс негромко:
  - Есть кто...
  Закашлялся от полезшей в нос многолетней пыли.
  Потом закончил фразу:
  - ...тут? Здесь?
  Задумчиво добавил:
  - Живой...
  'Типун мне на язык! А если тут покойник?'
  Кузьма слегка оробел и перекрестился.
  Покойников он не любил. Хотя ничего плохого они ему не делали. Разве только дурно выглядели.