Бардо дождя

поправил Кузьма. - Правителя свободных территорий Борис Бук зовут. Только он правит ни черта. И ничего не решает. Сидит где-то в Дубне да указы по вирт-кому шлёт, так что на каждом экране его рожа вперемешку с рекламой. А толку никакого. Бургомистры и старосты кондоминиумов никакого внимания на него не обращают. Говорят, скоро и налоги правительству переводить откажутся...
  - А снег у вас и вправду полгода лежит? - спросил оживившийся (и даже по-мальчишечьи заёрзавший на стуле) Калигула. - И от холода реки замерзают? Я когда учил географию...
  - А я ничего не учил! - отрезал Кузьма. - Всего без учёбы добился, природным талантом. Снег у нас и вправду полгода лежит. И реки замерзают. Я в детстве в подвале неделями сидел. Особенно зимой. Бывало, на улицу носа не казал. Чтобы не замёрзнуть. И чтобы эти, стражники, не прихватили.
  Император удивлённо вскинул брови.
  - А отчего, торговец, стражники должны были тебя схватить? В детстве ты вёл себя дурно?
  - Как мог так и вёл! - рассердился Кузьма. - Отец пил беспробудно и помер, едва мне три года исполнилось. Мать пошла... В общем, далеко пошла. К двенадцати годам остался я один на свете. Без семьи и родственников. Из квартиры за неуплату выкинули, вот и скрывался... Таскал, что плохо лежит, конечно. Оттого с законом были проблемы. Тогда ещё, представь себе, закон был! Сейчас за воровство либо сразу убьют на месте, либо - ничего уже не будет, если за руку не поймали. А тогда могли в работный дом отправить, либо в трудовую колонию. А там сироте - не выжить. Кормёжка скудная, бьют больно, а резервов у организма - никаких. Кожа да кости. Вот и прятался по подвалам... Я тогда и решил, что нужно стать богатым. Обязательно стать богатым! Тогда можно будет...
  Кузьма вздохнул.
  - ...на перинах спасть. Или на воздушных кроватях. Слышал о таких?
  Император замотал головой.
  - Это такие...
  Кузьма был в технике не силён.
  - ...В общем, там снизу воздух дует и ты на потоке воздушном лежишь. Мягко так!
  Кузьма кошачьи-блаженно зажмурился. И, зажмурившись, просидел секунды три.
  - Но главное, думал, что любить меня будут. С деньгами! Буду кому-то нужен, ну там - друзья появятся, родственники. И ничего...
  Развёл руками.
  - Ничего не вышло. Любви, вроде, много. Баб то есть. И нет её. Глупо, однообразно... Без чувств. Сперва забавляло всё это, возбуждало даже. А теперь...
  Махнул рукой.
  - Тоска!
  И глянул вопросительно на императора.
  - Ну что, Гай, понравилась история мальчонки? Про меня всякие пакости рассказывают, конкуренты слухи распускают, будто деньги свои я начал зарабатывать разбоем. А я ведь... По карманам шарил, было дело, но ведь по-человечески пожить хотел. Да уж, пожил... Сижу теперь в избушке, посреди горящего леса, выпиваю с каким-то императором...
  И вдруг побледнел и глянул на Гая с испугом. Взгляд его стал кроличий, дрожащий.
  А Калигула, не обращая на случившуюся с собутыльником перемену в поведении, будто вдохновившись рассказом, добавил от себя:
  - У меня тоже детство было не из лёгких. И тоже приходилось таиться, и чувства таить... И думал я, что пройдёт тяжёлая пора, и жизнь изменится к лучшему, и будет власть, и власть принесёт любовь. Власть пришла, но любви не было. Ненавидели, завидовали, интриговали. Улыбались и плели заговоры! Так хотелось быть искренним, открытым, тёплым, раскрыть людям объятия, прижимать их к своей груди, быть простым как ребёнок, как счастливый и шаловливый малыш... Но одни кинжалы вокруг! Кинжалы и злоба! Безумная, безумная страна! Куда лезут, куда?.. Мне хотелось смеяться над потугами моих недоброжелателей захватить место принцепса и узурпировать его полномочия, потому что им неведомо было проклятие власти и не понимали они, в каком сумасшедшем государстве они пытаются захватить эту власть. Каким хищным сборищем жадной и эгоистичной аристократии пытаются они управлять, и в какую бездонную яму сползают вместе с ней! Ни одного, достойного любви... Нет, любила... Любила одна женщина... Но и это ушло. Вместо любви пришёл страх. И вот он-то не предал, не оставил меня. Он до сих пор со мной. И сидит, вместе с нами. А уж какие гадости про меня рассказывают!.. Слушал я тут одного историка, тоже из северных стран прибыл...
  И тут только посмотрел он на Кузьму внимательно.
  - Отчего побледнел, торговец?
  Кузьма отпрянул от стола, сбивая стул на пол. Споткнулся, теряя равновесие.
  Схватился за край стола и прошептал, поражённый догадкой:
  - Эй, а я видел тебя. Мне подруга одна фотографии показывала. Ездила куда-то, в Европу, вроде. Из музея фотки были, как сейчас помню... И там... Вылитый ты!
  И, переведя дух, спросил:
  - Ты не помер случайно?
 
  Ночь, глубокая ночь.
  Так глубоко погрузились в ночь, на самое её дно, в самую глубокую глубину, что, кажется, и не всплыть уже, не подняться на утро, на поверхность, к солнцу, к красным птицам, к белому небу, не глотнуть рассветного холода, не поймать колкий свет сужающимися зрачками, не поднять головы, затылка не оторвать от подушки, ничего не сделать, не сделать уже ничего - только ночь, ночь.
  И сон.
  Отчего неровен сон?
  Отчего неровно её дыхание?
  Тимофей склоняется над женой.
  Раскрытым ртом ловит выдохнутый ею воздух.
  Кончиками губ прикасается к её щеке.
  И она приоткрывает глаза.
  И шепчет: 'Удиви...'
  - Что? - переспрашивает Тимофей. - Что-то нехорошее приснилось? Ты так стонала во сне...
  Она улыбается.
  - Наоборот... То есть, не то, чтобы наоборот... Не кошмар, Тима, нет. Просто очень, очень странный сон. Сама не могу понять, как такое могло присниться. Будто мы живём очень, очень давно. Кажется, сто пятьдесят лет назад. Или даже сто шестьдесят...
  Тимофей качает головой. И, повернувшись на спину, смотрит в потолок.
  Крупный, тяжёлый паук, медленно переставляя лапы, ползёт по потолку. Колеблемые сквозняком нити паутины свисают с чёрных, мохнатых лап.
  Ветер качает деревья. Деревья качают ветвями. Спать, спать...
  - А откуда ты знаешь, что в твоём сне мы живём сто шестьдесят лет назад? - спрашивает Тимофей.
  Нелепый сон.
  Тимофей смеётся.
  - Не смейся! - обижается Катарина. - Во-первых, меня нельзя волновать. Во-вторых, там... Там всё очень, очень необычное. Совеем не такое как здесь. Во сне мне всё кажется понятным и привычным, но вот проснулась... Да, нелепый сон!
  - Сто шестьдесят лет назад?! - восклицает Тимофей. - Вот уж точно, нелепость! Это же двадцатый век! Ты ничего не знаешь о двадцатом веке. И я не знаю. Мы понятия не имеем, как люди жили тогда... Но уж наверное не лучше, чем сейчас! Если мы...
  Он, приподнявшись, посмотрел на заваленную хламом каморку.
  - ...С моей страховкой и зарплатой так плохо живём, то уж представить страшно, как тогда жили! А ты говоришь, не кошмар! Там, наверное, и воды такой чистой не найти, как у нас. Очистители в Волоколамской пустыне только двадцать лет назад построили. Откуда тогда-то воду брали? Представить не могу!
  Катарина, повернувшись на бок, аккуратно положила свой большой живот на живот мужа.
  И прошептала:
  - Глупый Тима, покачай аккуратно ребёнка и послушай меня. Там всё не так, но совсем не плохо и не страшно. Если бы я попала туда не во сне, а прямиком из нашего мира, то конечно бы испугалась. Там какие-то странные парки, в которых безбоязненно гуляют люди, много деревьев, машины на колёсах, сладкий белый лёд, по воде плавают... на этих... деревянные такие штуки, в них сидят и плавают по воде... Очень весело! Там ещё пьют напиток ночью, он горьковато-сладкий... И разговаривают... Об...
  Он зажмурилась, отчаянно пытаясь вспомнить.
  - Нет, всё из головы вылетело. Во сне я всё помнила, честное слово! Всё-всё! И знала, как всё называется, и всеми предметами умела пользоваться. Кажется... Мне на глаза попалась такая штучка с маленькими бумажными листами, которые переворачиваются. Каждый лист - это день. День прошёл - лист перевернули. Даты, так меняются даты...
  - Странная штука, - заметил Тимофей, стараясь дышать осторожно и плавно. - Зачем это надо, переворачивать каждый день маленький лист? Бумага - вещь дорогая и редкая, неужели нельзя другое применение найти?
  - Наверное...
  Катарина положила ладонь ему на грудь.
  - Наверное, это для учёта времени. Такая древняя штука для учёта времени. И там увидела мельком... Кажется, было написано 'семьдесят пять'. Наверно, год. Ведь у древних так же было тридцать дней в месяце, как у нас? И ещё пять с небольшим - на праздник Весны?
  - Не помню, - признался Тимофей. - Я в истории не силён. Да и не преподавали её нам. Учителя всё время менялись... Только устный счёт освоили. А там виртуальный учебник загрузили в память, на том всё закончилось. Файлов по истории там не было. Так мы...
  Паук, сорвавшись в раковину, затопал и загремел, двигая тарелки.
  - ...живём в том веке? Двадцатом? В Семидесятые годы? И тебе всё там знакомо?
  - Всё, - подтвердила Катарина. - Мы с тобой и там муж и жена. И мы не одни. У нас есть...
  Она замолчала, прислушиваясь к шуму.
  - Всё -таки надо было ту щель заделать. Пауки её расширили и лезут к нам. Они такие огромные! Я их боюсь!
  - Весна затянулась, снег поздно сошёл. Холод чувствуют, - сказал Сергей. - У нас тепло...
  Зевнул.
  - Спи, Кати... Обычный ночной...
  Закрывая глаза:
  - ...путаный, сказочный, неправильный... Сон такой, бывает... Мне вот приснилось, что на площадке глайдеров приземлился большой оранжевый шар... И мы с тобой... Нет, ну откуда ты можешь знать, что там было, в том веке?
  - Я не знаю, - призналась Катарина. - Ниоткуда и не знаю. Это всё неправда. Тогда вода была другой, воздух другой, другие люди... Носили странную одежду! Может, погуляем завтра, Тима? Тебе на уборку площадки только послезавтра. А завтра пойдём в город? Скучно здесь... И духота всё время, домишки скучены, воздух в проулке не движется!
  - Дём,.. - согласился Тимофей, уже почти провалившись в сон. - ём... улять... хр-р...
  Катарина очень тихо, одним лишь движением губ произнесла:
  - ..ещё там пьют молоко... Как удалось его получить? Дорогое... Мы, наверное, очень богаты там, в двадцатом...
  Глаза её закрылись.
  Она увидела темноту, в которой прыгали и мерцали редкие синие и тёмно-малиновые искры.
  Катарина протянула руки навстречу весёлым искрам.
  И тоже стала засыпать.
 
  Город начался неожиданно.
  Из чёрной земли выросли ослепительно-белые, будто из искрящегося снега вылепленные дома с тёмно-синими, декабрьскими глазницами окон.
  Ветер носил белую пыль по пустынным улицам.
  Никто из жителей не вышел встречать Пса.
  Город был пуст.
  Между снежных громад дули ветры, но дыхание их вовсе не было ледяным. Город был снежен только на вид.
  От земли исходил удушливый, печной жар. От стен - ледяноё холод. Смешиваясь, воздушные потоки образовывали странную, слоистую ветровую реку, где ледяные течения в мгновение ока сменялись огненно-горячими, и в целом воздух города выжимал тело, выдавливал и сушил его соки, и движение его рождало то мгновенную дрожь, то мгновенную же тяжёлую испарину.
  Но Пёс был ещё полон сил. Кажется, и сгинувший в болоте шаба отдал ему перед смертью часть своего огня. А болота - часть холода из непрогретых своих глубин.
  Потому двигался Пёс быстро, не сбавляя шаг, и пересекал город по неведомому ему, но безошибочно выбранному маршруту.
  На