закрашенные заново вытертые светлые полосы. Недавняя союзница стыдливо прячет глаза, откинувшись в темноту, а редактор, указывая на безликую карту, всю в хаотических пятнах вулканитов, апломбно речёт:
- Многие из геологов, да и не только они, но и некоторые… - он выразительно посмотрел на меня, и я тоже спрятался в темноту рядом с Алевтиной, - …геофизики сомневаются в поисковых возможностях геофизических методов. Именно здесь, - он ткнул коротким тонким и очень розовым пальчиком в схему, - на этом участке мы докажем скептикам раз и навсегда, - он прихлопнул по схеме впечатляющей ладошкой, - что они, мягко говоря, заблуждаются, - и опять смотрит на главного скептика, который забился со стыда далеко в угол. – Здесь мы имеем в наличии все признаки богатейшего промышленного месторождения, - подождал, пока мы достаточно навостримся, чтобы услышать впервые о них, и рубанул, - а именно: интенсивную и большеразмерную аномалию естественного поля и вторичные геохимические ореолы…
- А если бы их не было? – не успеваю придержать подлый язык, некстати вздумавший перечить местечковому тех-оратору. Чувствую, как и Алевтина качнулась вперёд-взад, намереваясь что-то сказать, но интеллигентно сдержалась, спрятавшись ещё дальше в темь.
- Если бы да кабы… - презрительно глядит на мелкотравчатого оппонента авторитетный щуплый теоретик и не продолжает, надеясь, что я в курсе про грибы. – Неужели не ясно, что аномалия ЕП свидетельствует о размерах месторождения, а ореолы только о наличии промышленной минерализации? – Он смотрит на меня осуждающе, как на законченного тупицу. – Тебе известно что-нибудь о зональном строении месторождений и рудных тел? – Мне известно, но если в этом сознаться, то, не дай бог, заставит рассказать, а рассказчик из меня аховый, запутаюсь в трёх терминах, начну кипятиться без пара, и вообще опасаюсь мыслительского подвоха и оттого отвечаю неопределённо:
- В общих чертах…
- Вот именно! – издевательски констатирует мои дилетантские знания мой руководящий воспитатель, и в тоне слов его столько сарказма, что впору провалиться сквозь жерди. – Может быть тогда тебе известна, хотя бы в общих чертах, научно обоснованная и общепринятая гипотеза, поддерживаемая подавляющим большинством ведущих научных кадров наших головных институтов, утверждающая, что рудные объекты региона – месторождения и рудные тела – заключены в сульфидный чехол, имеющий в качестве индикатора скрытого оруденения наибольшую мощность в головной части рудных образований?
- Первый раз слышу. – Алевтина рядом хмыкает, она-то знает, что не в первый, мы не раз и не два обсуждали эту пресловутую гипотезу и пришли к общему знаменателю о её несостоятельности. Но сейчас мне вовсе не хочется встревать в научную полемику, в которой всегда одерживают верх не талант и знания, а должности и звания. В этом я убедился на конференции.
- А туда же! – грубит, распаляясь, пропагандист передовых научных идей. – Аномалии естественного поля фиксируют именно эту головную сульфидную минерализацию глубоко скрытых месторождений, и в этом суть поисковой значимости геофизических исследований. – Трапер согласно мотает кудлатой головой, а Алевтина опять шатается, но молчит. – Поэтому, - продолжает Коган, - первые две скважины мы задаём под вычисленную нижнюю кромку аномальной сульфидной минерализации, чтобы сразу вскрыть основную промышленную минерализацию. Геологическая обстановка на участке благоприятствует, - мы все взглянули на схему и все сразу поняли это, - развитию месторождения на большую глубину. – Алевтина так закачалась, что слышно стало, как заскрипели то ли напряжённые кости, то ли жерди под тощим задом. – Вся площадь, - объясняет мыслитель, - сверху закрыта нейтральным вулканическим покровом, под которым следует ожидать развития осадочного фундамента, вмещающего оруденение. – Конечно, следует, иначе – труба!
- А если не вскроем? – опять встряло моё бескостное трепало, опередив тормозящий сигнал недоразвитой мозговины.
- Не городи ерунду! – вспылил мыслитель.
- Я и не ерундю городню, - заволновался и я, и все облегчённо рассмеялись.
- Что ты прицепился со своим «если», как Фома неверующий? – успокоился Лёня. Мне и самому стыдно за себя. Вот сидят умные люди, спрятали глаза и мысли, внимают и молчат, а я всё лезу, куда не надо. Совсем ещё пацан необтёсанный. С другой стороны, очень интересно узнать, как мыслитель вывернется, когда потерпит сокрушительное фиаско. Не может быть, чтобы не продумал пути отступления, иначе какой же он мыслитель? – Пойми, - толкует мне и себе, - мы проверяем не только аномалии, но и авторитетную гипотезу. Ну и что, если не вскроем? – успокаивает сам себя. – Хотя я убеждён в обратном. – А я убеждён, что врёт как сивый мерин. – Отрицательный результат – тоже результат. – Вон что! Вот это зигзаг! – И истина рождается не в голословных утверждениях, - это он кому? мне или авторитетным научным кадрам? – а на неопровержимой фактуре. – В науке такой нет – всё замылят гололобые дядьки с пролысинами. – Для неё одинаково важны и положительные, и отрицательные результаты, любой из них приближает к истине. И не наша вина, если гипотеза не оправдается. - Понятно стало, куда бежать потом. – Не вскроем месторождения, мы всё равно на пути к истине. – Мудро, ничего не скажешь. – А вообще-то, - заключает, - советую, пока ты молод и неопытен, искать пути не к гипотетической истине, которая тебе непонятна, а к материальной точке зрения ведущих научных специалистов и опытных руководителей – не прогадаешь.
На том и закончился наш совет. На следующий день, когда мы по темноте вернулись с профилей, гостей след простыл, а вместе с ними и Алевтины, добросовестно выполнившей свою миссию.
Собрал я парней и толкнул зажигательную речугу. Говорю, что надо сдохнуть, а сделать проклятый участок за десять дней, иначе нас съедят с этим самым и креста не поставят. Завтра, мол, мы с Валей на рогах кончим магнитную съёмку, а послезавтра – всеобщий простой, кроме меня, Бугаёва и ещё кого-либо по жребию. Мы, втроём, будем делать две новые электрические схемы из облегчённого и непромокаемого провода с катушек, а потом вжарим двумя бригадами. Все от радости закричали «ура!» и в воздух панамки бросали.
- 4 -
Моё слово – кремень: сказал, кончу в начале августа, и кончил – 13-го. На следующий день срочным нарочным отправил Бугаёва к Траперу с журналами и разрешил замученному парню с бичами поквасить с недельку в родном посёлке, пока я перебазирую его хлам на Детальный-2, а свой – на Угловой. Сулла ушёл за Горюном, остальные удрали на речку, а я хожу по опустевшему стойбищу как неприкаянный, делать ничего не хочется, думать – тем более. Полнейшая апатия и прострация, хоть ложись и изображай йога. Ухайдакали вороного крутые горки! С утра ещё, с налёту думал сбегать проведать Уголок – раздумал, начал зачем-то мыть ноющие ноги, одну вымыл, другую – расхотелось, вытер так, пошёл, обречённо шмякнулся на спальник. В мозгах сплошная калейдоскопическая круговерть из всякой чепухи, как после тяжёлой пьянки, в которой никогда толком не бывал. Взялся за борщ, открыл банку, понюхал, нашёл силы поморщиться, отставил. Так и свихнуться от безделья недолго! Завыть, что ли? Неохота…
Пришёл кормилец, притаранил две здоровенные кетины, волочащиеся хвостами по траве, умело вспорол белоснежное брюхо, вывалил, помогая пальцами, икру в миску – смотреть противно, чуть не вырвало. Ни зародышей, ни варёной красной рыбы терпеть не могу, она такая сухая, жёсткая и безвкусная, не сравнить с нежным тайменем или ленком, не говоря уже о царской форели. Головы и хвосты Сашка отнёс далеко на помойку, и там они не залежатся – охотников хватает и сверху, и снизу: сойки, сороки, лесные вороны, мыши, хорька видели, а пара соболей и не думает прятаться, убеждённая в полной летней безнаказанности.
- Сашка, - спрашиваю вяло, - тебе чего-нибудь хочется? – Может и мне того же захочется.
- Ухи, - отвечает, не задумываясь, - из свежатины. – Счастливец! Тоска! – Куда мы теперь? – интересуется.
- На скалу, - радую.
- Лишний раз на речку не сбегаешь, - сожалеет. Мне бы его заботы. Согласен сейчас на любые. Пойти вздрыхнуть, что ли, на всю катушенцию? В палатке духотища, в самый раз забыться.
А не удалось. Слышу натужное лошадиное дыхание вперемежку с попёрдыванием и звяканье подков о камни. Горюн? Так рано? Ура! Бодро выскакиваю, а это не он. Три абсолютно незнакомых, с избытком навьюченных, лошака, облегчённо всхрапывающие и мотающие мордами в соображении конца пути, и четыре незнакомых, изрядно навьюченных, мужика, тяжело отдыхивающиеся и смахивающие пот, льющий с бровей, носа и подбородка густой капелью. Все семеро в мыле. Один первым тяжело сбрасывает рюк с торчащей из него длинной ручкой молотка, утирает пот с широкой белобрысой морды в жарких розовых разводьях и идёт ко мне с протянутой широченной короткопалой дланью.
- Привет! – Дима! Кузнецов!
- Привет! – радуюсь, наконец-то приличным, гостям. – Какими судьбами?
- Вашими, - отвечает, оглядываясь, и, увидев оставшиеся каркасы палаток Кравчука, спрашивает: - Свободны? – Киваю головой. – Михаил, - обращается Дима к одному из своих, - давай туда, - и снова ко мне: - Так это ты взбаламутил весь район? Где тут ваше сверхместорождение? – тихо смеётся, тоже рад встрече. – Ну и видик у тебя, прямо как африканский эбеновый божок, видел таких? – Я всё видел и всё знаю.
- Видел, - отвечаю, лихорадочно роясь в эрмитажных воспоминаниях.
- Такой же худой и коричневый. Над сеткой до пояса будешь выпрыгивать. – Кому что, а у Дмитрия всегда одно на уме – волейбол: и хобби, и образ жизни. – Чего площадку не сделали? – Только её нам и не хватало.
- Как-то, - оправдываюсь, - не собрались. Торопились участок кончить, чтобы вам передать. Ты-то, - спрашиваю, - чего на лошаках припёрся, дороги не дождался? – Он с остервенением снимает потную энцефалитку, а под ней – бело-розовая в красных пупырышках необъятная спина и мощная выпирающая грудь без единого волоска. Может, и есть какие, но такие светлые, что и не видно. Мне бы такие телеса вместо эбеновых.
- Теперь, - отвечает, - и не дождёшься.
- Что так? – беспокоюсь за всесоюзный объект, неужели месторождение отменили по новейшей научной гипотезе.
- Рыба на нерест пошла, - объясняет, успокаивая, Дмитрий, - до конца месяца никто не будет работать.
- Чего она, - удивляюсь, - поперёк дороги, что ли, валит?
- Поперёк кармана, - уточняет, ухмыляясь, Кузнецов. Вот те, на! Приехали! Мы-то, ухайдакиваясь, торопились к началу месяца, подгоняемые мыслителем, сделали, как и обещали, а выходит, что весь наш кровавый пот коту под хвост? Обидно донельзя, а ничего не сделаешь: мы – такие замухрышные винтики в разогнавшейся поисковой махине, что если даже и свернём шею-резьбу, то мало кто и почухается. В нашем социалистическом производстве всегда так: сначала «давай-давай!», а потом почему-то встали, а то и вовсе забыли, зачем начинали. Зато всё по плану, у нас их тьма разных: пятилетний, годичный, квартальный, месячный, встречный, уточнённый, коллективный, индивидуальный, технический, социально-политический… Их столько, что чёрта с два запомнишь. Вот и приходится вкалывать на
