Война без героев

картечь.
— Огонь!
Семёныч коротко рванул шнур, далеко откинув руку назад, чтобы её не задело и не изувечило замком при откате…
Ствол дёрнулся… Грохот… Пушка подпрыгнула… Земля дрогнула, зашевелилась, Вихрь земли…Звон в ушах и удушье…
Замковый, как автомат, открыл замок, лязгнув металлом, и выбросил гильзу, в которой дымил догорающий порох. Гильза с лёгким звоном упала на землю.
— Картечью… Заряжай!..
Палили артиллеристы вовсю. Но и со стороны красных, откуда-то с деревенской площади, тоже открыли огонь. Снаряды красных ложились совсем близко от «шарабана». Близкие взрывы необстрелянному расчёту были в диковинку. Из уст парней то и дело вырывалось: «Эх, как близко!» или: «Как ловко красные стреляют!».
Неподалёку от пушки спорили два приданных для охраны пушки бывалых солдата:
— Трехдюймовка ихняя.
— У них трёхдюймовок нет.
— А ты алхитектор? Всё он знает, что есть у красных и чего нету.
— Ого, жаба квакнула.
— А вот тут ты прав, бомбомет квакнул.
Лида пряталась за спину коновода Сашки, который в некотором отдалении от пушки держал лошадей, и с каждым взрывом попискивала подобно мышке.
— Вы бы, барынька, сели бы вон там… Надёжнее бы, чем за мной прятаться, — бубнил смущённый Сашка, ощущая, как девушка то и дело тычется лбом в его вспотевшую от волнения спину. Сам он тоже побаивался взрывов.
Чернозем на распаханном поле после дождя сильно размяк, большинство осколков рвавшихся вокруг гранат зарывалось в мокром черноземе. Вверх летели лишь фонтаны грязи, обдавая, как из душа, орудийные номера.
Чтобы принудить красных умерить свой пыл и прекратить сильный обстрел, Росин выпустил по церковной площади несколько зажигательных шрапнелей. В воздухе над площадью вспыхнули белые дымки разрывов. Церковь запылала ярким пламенем. Цепи белых бросились в атаку и легко выбили красных из села.
Старая Яблоневка — небольшое мордовское село. Здесь отряд остановился, чтобы дождаться сообщений от разведки и спланировать дальнейшие действия. Население села отнеслось к смене власти доброжелательно. По—видимому, ушедшая советская власть их мало радовала.
Вечером сельские девушки развлекали солдат танцами. Солдаты и девушки быстро перезнакомились, знали и звали друг друга по именам, многие из девушек были не прочь породниться со своими завоевателями.
Танцевали девушки под гармошку кадриль, мало чем отличавшуюся от той, которую еще так недавно танцевал на юнкерских балах Росин. Почти те же фигуры, только девушки танцевали их одни, без кавалеров, и не сказать, что с великой грациозностью. Чуть приподняв одной рукой подол юбки, бросая в сторону солдат гордые взгляды, девушки стараясь превзойти одна другую в исполнении танца.
Юнкер Росин галантно поддерживал Лиду под ручку в рядах зрителей и больше косил глазом на свою даму, чем смотрел танцы.
Стоять в Старой Яблоновке на полумирном положении орудию долго не пришлось.
Большой отряд красных, заняв Окатную Мазу — село, лежавшее верстах в пятнадцати северо—западнее Хвалынска, устремился к Хвалынску, создавая угрозу тылам отряда полковника Махина.
Махин отдал приказ небольшому отряду белых под командой капитана Касаткина, состоявшего из сводной роты и кавалерийского взвода, во что бы то ни стало удерживать занятую им позицию, обещая скорое прибытие подкрепления.

— В передок! Вперёд, рысью — марш!
Хорошо накормленные кони рванули вперед
Орудие юнкера Росина под прикрытием конного взвода из дивизиона есаула Салянского, астраханского казака, переменным аллюром неслось на выручку капитана Касаткина. Лида, как теперь уж повелось, сидела на передке рядом с коноводом, крепко уцепившись за какую-то железяку.
Прибыли к Окатной Мазе в разгар боя. Со стороны села, перед которым по обе стороны дороги на Хвалынск лежала цепь сводной роты белых, отчетливо доносились винтовочная стрельба и пулемётные очереди. Изредка бухала из своих пушек стоявшая где-то за селом на хорошо закрытой позиции четырёхорудийная батарея красных. Стреляла с большими перелётами, разрывов выпущенных ею снарядов никто не видел.
Красные вышли из села и медленно пошли в наступление, стараясь обойти белых с фланга.
Кони лихо вынесли пушку Росина на левый фланг сводной роты. Сняли пушку с передка. Коновод и Лида отвели лошадей в небольшую лощинку. Пушку изготовили к стрельбе, установили прицел.
— Гранатой, заряжай! Огонь!
Перед цепью красных поплыло белое облачко разрыва. Прибавив прицел, Росин выстрелил ещё раз. Снаряд разорвался у самой цепи красных. Не давая времени опомниться наступающим, Росин выстрелил три раза подряд. Разрывы пришлись по наступавшей цепи. Солдаты сломали цепь, заметались из стороны в сторону.
Ещё три выстрела гранатами и три — шрапнелями.
Где-то неподалёку затарахтел пулемет. Над пушкой засвистели пули. Определив на слух, откуда стреляет пулемёт, Росин сделал туда три выстрела шрапнелями. Пулемёт умолк.
Батарея красных открыла беглый огонь в сторону орудия своего врага. Красные, вероятно, не видели, откуда стреляет пушка белых, поэтому стреляли по площадям. Их снаряды ложились рядом с пушкой, а четыре гранаты разорвались в нескольких шагах от пушки, осыпав осколками орудийную прислугу. К счастью, никого не ранило.
Но орудие ни на минуту не прекращало огня, что сбило красных с толку. Красные подумали, что стреляют мимо, и перенесли огонь пушек немного дальше в тыл белых, принявшись долбить снарядами пустое место.
— Прекратить стрельбу! — скомандовал Росин. — Пусть думают, что накрыли нас.
Едва красные перестали стрелять по пустому месту, орудие белых вновь открыло огонь по цепи противника. Батарея красных с новой энергией принялась стрелять по пустому месту и основательно вспахала снарядами поле за пушкой юнкера Росина.
Вдруг из леса, расположенного вдоль огромного поля позади артиллерийской позиции, выскочило не менее двух эскадронов красной кавалерии. Не перестраиваясь в лаву, почти сомкнутой колонной, с шашками наголо кавалерия мчалась на стоявший у Хвалынской дороги обоз белых, до которого от леса было не менее четырёх верст.
Командир пехотной полуроты белых рассыпал бойцов в цепь, с револьвером в руке повел их в сторону красных. Из-за большого расстояния открывать огонь из винтовок было бесполезно.
— Орудие на передок! — скомандовал Росин.
Номера быстро надели орудие на пригнанный ездовым передок. Лида села рядом с возницей, расчёт пристроился на лафете пушки. Росин вскочил верхом на переднюю лошадь, дал посыл коням. Кони рванули в галоп, и орудие с радостно улыбавшейся прислугой, а по сути — с самарскими ребятишками, не успевшими толком разобраться, что такое война, не успевшими понять, что на войне убивают, покатило наперерез красной кавалерии. Упряжка обогнала цепь пехоты, проскакала еще немного вперед, выехала на увал, сделала красивый выезд на открытую позицию.
— Пушку к бою! — скомандовал юнкер Росин.
Через несколько мгновений пушка открыла беглый огонь шрапнелью прямой наводкой по проскакавшим уже полпути эскадронам красных.
Росин так удачно взял прицел, что от первой выпушенной шрапнели несколько всадников слетели с коней, а остальные, круто повернув, пустились наутек в сторону леса.
Пустив им вдогонку еще несколько шрапнелей, орудие снялось с позиции. Опьяненные успехом самарские ребятишки покатили догонять красную кавалерию, мчавшуюся по дороге в Окатную Мазу. Выехав на следующий увал, лихое орудие опять стало на позицию и открыло огонь по цепи противника у леса, чем привела вражескую пехоту в смятение.
Увидев, как полурота белых поднялась и пошла в атаку, Росин снова скомандовал:
— Орудие на передок!
Упряжка сорвалась с места и помчалась по дороге в Окатную Мазу. Обогнала двигавшуюся вслед красным цепь сводной роты и первой ворвалась в село. На счастье, в Окатной Мазе уже не было ни одного красного. Не встретив сопротивления, упряжка пронеслась через село и, выехав из него, помчалась вслед за отходившим отрядом красных.
Ехали долго, не встречая ни белых, ни красных, пока не приблизились к соседней с Окатной Мазой деревне. Увидев толпившихся на далёкой деревенской площади красных, расчёт снял пушку с передка и выпустил по деревне несколько остававшихся шрапнелей и фугасов. Взяли пушку на передок и следом за отступавшими в панике красными ворвались в село.
Центральная площадь перед церковью была изрыта снарядами. Сама церковь разрушена. Горели дома, хлебные амбары, лабазы. В лужах свежей крови лежали убитые лошади. Одна лошадь под офицерским седлом была еще жива, хотя круп ее был изуродован осколками. Семёныч, качая головой и мрачнея от жалости, пристрелил её из кавалерийского карабина, который нашел неподалёку и взял в качестве военной добычи.
Лиза двумя руками закрывала рот, будто сдерживала рвущийся из неё ужас.
Как потом оказалось, большой отряд красных с батареей трехдюймовых орудий, вышедший из боя, намеревался остаться в деревне на ночлег. Но, перепуганный артиллерийским обстрелом, бежал в панике.
— Мда-а, — крутил потом головой капитан Касаткин. — Не было ещё в истории войн, чтобы одно артиллерийское орудие без прикрытия преследовало отходившего врага и выбило его из населённого пункта.
Он снял висевший на груди бинокль и протянул Росину:
— Держите, юнкер. Чтобы лучше видеть противника и точнее стрелять. Моя воля, я бы произвёл вас в подпоручики. Хорошо воюете!
Хвалынский отряд белых остался ночевать в этой деревне. Бойцы провели первую спокойную ночь после трехдневных боёв.
Ранним утром сводная рота ушла в разведку на поиски отступавшего врага.
Красные, не принимая боя, уходили по направлению города Вольска.
Осторожно окружив очередное село, сводная рота обнаружила в нем оставленную в арьергарде красную кавалерию.
Через некоторое время, к большому удивлению капитана Касаткина и всего отряда, сводная рота вернулась из разведки верхами на конях, с развернутым красным знаменем. Впереди теперь уже конных стрелков, подгоняемые их грозными окриками, уныло шли около шестисот красных кавалеристов и солдат вместе с четырьмя комиссарами, которых выдали сами же красноармейцы.
— Комиссаров расстрелять, — приказал капитан Касаткин, прохаживаясь перед выстроенными пленными.
Поручик Садальский отвёл комиссаров к стене дома, выстроил перед ними взвод.
— Раздевайтесь! — приказал комиссарам. — Поделитесь одёжкой и обувкой с моими солдатами.
Широкоплечий, с крепким торсом грузчика или молотобойца, с перекошенным от огромного кровоподтёка лицом комиссар раздевался неторопливо, небрежно бросал одежду куда попало. У второго, с наетой мордой и в шёлковом белье, глаза бегали и руки тряслись от испуга. Он раздевался торопливо, путаясь в одежде, пытался аккуратно свернуть её и сложить в стопку. Ещё двое, раздевшись и бросив перед собой одежду и сапоги, стояли, окаменев иссеро бледными лицами. Едва сдерживаемая паника проявлялась у них внутренней дрожью потемневших, округлив¬шихся глаз и обсохших ртов.
— Желающие могут спеть перед смертью «Интернационал», — усмехнувшись, предложил Садальский.
Желающих петь коммунистический гимн не оказалось.
— Что ж вы так бездарно воюете,