Когда звезды стали ярче

––Увертливый, чтоб тебя! Добивай уже свои стрелицы, скоро за заказом придут!
А? Что? Ну все, понял. Пробовали заснуть, сидя на холодном каменном полу под грохот молота? А я смог…  А что, работы много, отдыхаю мало, и не работой единой жив человек…
Усевшись на жесткий каменный выступ, прикрытый крысиной шкуркой, я ловко собираю воедино все части механизма. Хитрое переплетение пружин и изогнутых пластин превращается в неплохое оружие крестовидной формы, с удобной рукояткой, метающее сразу несколько гарпунов, самовзводное и легко перезаряжающееся. А еще я умею чинить любые двигатели и механизмы. Урвик, брат мой, может изготовить любую деталь, и несколько подмастерьев на подхвате тоже кое-что могут…
Прилаживаю удобную витую рукоять из кости. Нет, по кости я резать не умею, резчицы в нашем печальном городе отдельно. Потому приходится заказывать рукояти у Ункани, так зовут резчицу по кости. Она не так давно прибыла из Мореона—города подземного моря—и теперь работает вместе с теткой Юйвой. Хорошо помню, как я ее увидел в первый раз. Подошла совершенно незаметно, и только потом проявилась в тени базальтовой стены.
––Ты занят? Сколько берешь за ремонт шлифовального механизма?
––А Юйва где?––удивился я.––Обычно резьбой по кости занимается она.
––У нее ноги болят, потому и меня отправила. Но я тоже хороший костерез. Ункани Полутень, кстати.
Двигатель, вращающий шлифовальную пластину, я починил сразу же, при ней. Все это время резчица смотрела на мои руки и чуть ниже шеи, пока не сказала задумчиво:
––Вижу, ты любишь красивые вещи… Сделаешь мне такой же камень?
Это она про украшение—зеленый камешек, отполированный до мягкого блеска и озерной прозрачности, подвешенный на шее на тонкую цепочку и забранный в изящную оправу: завитки тонкой проволоки складывались в имя «Оррин». Подписываться полностью—Оррин Увертливый—было лень… Для нее я бы таких вещей сделал хоть тысячу, это я понял сразу.

Я поднимаю на уровень глаз зашлифованную пластину—я их все проверяю, ровные ли. В тусклом свете отражается осунувшаяся, чуть вытянутая физиономия, бледная до синевы, с огромными красными глазами. Ну, глаза как глаза, в подземных городах у всех такие, а красные—потому как в кузнице работаю. Уши оттопырены, как у всех чистокровок. Волосы необычного золотого цвета почти до плеч, и я их собираю в хвостик, чтобы не мешались. Говорят, в прежние времена, когда солнце еще не погасло, люди выглядели по-другому.
Так, вот эту стрелицу сделаем помощнее, под тяжелый гарпун. С такими на крокодила ходить хорошо. Здесь несколько зарядов не нужно, одного хватает. А гарпуны пусть закупают отдельно, у Ункани.  Как разберусь с ножами, надо сделать резчице браслет и украсить его от души, у меня как раз жемчуг есть, для Ункани ничего не жалко.
––Увертливый, дай пожевать, умираю!
Ничего страшного, это Птиц. Он происходит из рода летучих мышей. Разумеется, мутированных. Во время Угасания их вывели специально для разведки—летуны стали гораздо умнее, даже умеют произносить осмысленные фразы…
Я поднимаю руку, и Птиц шумно пикирует из-под каменного свода, зацепляется тонкими лапками за рукав куртки из кротовьего меха, повозившись, складывает пушистые коричневые крылья и внимательно таращится на меня. Я говорю «таращится», потому что эти мыши—зрячие, в отличие от всех остальных. Высказывание «слепой, как летучая мышь» приводит в ярость любого летуна. Огромные и выпуклые, как жемчужины, глаза блестят на мохнатой сморщенной мордочке, то и дело принимающей самое пакостное выражение. Несуразно большая голова с огромными острыми ушами явно перевешивает.
––Ну так мы будем кормиться или нет?––вопит Птиц, широко разевая рот, усеянный мелкими зубами.
зверюшки  получились не только умными, но и такими вредными, что просто ужас. Птиц, например, не признает никого, кроме меня, да и со мной ведет себя не то чтобы очень. А вот пожевать действительно пора! Я откладываю в сторону инструменты.
Запустив руку в немаленький мешок с пожитками, валявшийся в углу, я извлекаю промасленный сверток. Что тут у нас? Сушеные грибы, несколько ломтиков копченой рыбы… По-моему, должно остаться немного мяса. А, вот оно.
Тремя пальцами на кончике крыла Птиц аккуратно берет кусок гриба и довольно щерится. Я подъедаю все, что было в свертке, и запиваю странной на вкус, но очень полезной водой из минерального источника. Да, от такой еды не раздобреешь! Неудивительно, что я такой хрупкий! А вот Урвик—настоящий великан: надо мной возвышается на полголовы (хотя рост у меня нормальный, пять футов, говорят, до Угасания люди были и шести, и семи футов, но это было очень давно), и выдающейся ширины, может меня на плечи положить и только ноги чуть-чуть свисать будут, а пальцы толщиной чуть не в мое запястье. Волосы у него гладкие, цвета глины, и стянутые в косичку, а кожа чуть темнее и очень крепкая—ножом не проткнешь, сколько раз сцеплялся с подземными тварями и выходил без царапины. Таких по праву называют Камнекожими, и это самый редкий тип чистокровок. Попасться ему под руку—не соберешь своих костей, но ближе Урвика у меня никого нет. Конечно, родители пребывают в добром здравии, но они далеко—по древнему обычаю, некоторых детей переправляют в другие города для поддержания чистоты крови. Выбор пал на нас, но я не жалуюсь, ведь неплохо живем!
––Оррин, ну скоро там?
Я срываюсь с места, схватив в охапку сразу все стрелицы. Не удержавшись на рукаве, Птиц едва не шлепается на пол на пол, но успевает поднять себя в воздух и высказать, что он думает о таком обращении. Я не слушал—Птиц готов скандалить по любому поводу.
Ай, больно-то как! Летающий подлец сделал-таки свое черное дело, мелькнув прямо перед глазами—из-за него я не вписался в поворот и приложился об угол, а мастерская-то прорублена в твердом базальте!
––Вот. Держи обещанное,––я протягиваю брату стрелицы, и он принимается аккуратно раскладывать оружие на простом, но добротном столе. Здесь мы храним уже готовые вещи—к стенам зеленоватого базальта прикручены стеллажи, освещенные лампами, в их свете загадочно блестят инструменты, оружие и части механизмов. Чуть дальше—рабочие помещения с горном, паровыми молотами и прочим, я туда не заглядываю, основное время провожу в своем закутке.
В мастерскую один за другим входят охотники, в прочной одежде из крокодиловой кожи, за спинами подвешены гарпуны, а на плетеных поясах—духовые трубки. У одного из них—с узким остроносым лицом и подрезанными пепельными волосами, вечно падающими на глаза—на поясе повязан яркий платок, а на шее, на цепи—отполированный лиловый камень в изящной оправе, моя работа. Этого я хорошо знаю, на редкость хитрый тип, но душа у него добрая. Отзывается на имя Зарн. Говорят, в старину носили два имени—собственное и родовое, но когда детей стали отдавать в другие города, это потеряло смысл. Считается, что мы все одного рода, и к имени добавляют определяющую способность, способности у всех разные. Охотник прозывается Зарн Остроглазый—видит в темноте не хуже кошки и никогда не промахивается. А уж по части где чего добыть ему и вовсе нет равных. Знает, где растут самые вкусные грибы и водится самая толстая рыба.
––Ну как, готово?––спросил он.
––Если у вас готово серебро, то у нас готовы стрелицы,––ухмыляется Урвик.
Охотники расхватали оружие и принялись его внимательно рассматривать.
––Почему рукоять такая странная?––презрительно кривится один из них.
И ничего не странная, рифленая и с углублениями под пальцы.
––А ты подержи, почувствуй, какая удобная и не скользит,––не растерялся я.
––Что за металл такой?—удивляется другой.
Странный? Я просто применил более совершенную обработку, вычитал в старинном трактате.
––Не нравится—давай меняться,––предлагает Зарн, не спуская с лица ехидной улыбочки.––Тебе-то все равно, а мне приятно будет.
Он берет усиленную стрелицу—с широченной перекладиной, и витой рукоятью, и протягивает совсем еще юному, круглолицему чистокровке, на котором охотничья одежда висит мешком. Тот застенчиво улыбается.
Охотники без лишних разговоров выгребают из карманов небольшие медные и серебряные слитки, на которых выбито Всевидящее Око—знак чистокровок.
––Оррин, ты с нами на крокодилов, как собирался?––уточняет Зарн.
Я оглядываюсь на брата. Тот одобрительно кивает, широко ухмыляясь.
––Доводить пока нечего, так что иди. Но учти, вечером придется еще поработать.
––С вами,––отвечаю я, смахнув со стеллажа кистенишко на длинной ручке и подвесив на пояс.  Оружие я себе сделал сам, и постарался от души—кистень получился очень удобный и не особо массивный, но достаточно увесистый, чтобы отбиваться от подземных тварей.
Ничего удивительного в том, что я при оружии, за камешками лучше всего выбираться за пределы города, но в одиночку ходить не стоит, вот я и падаю на хвост охотникам, они не против. На этот раз мы собрались на дальнее озеро—ловить крокодилов. Съедобных крыс, овец с густой шерстью и некоторых других полезных существ выращивают на подземных фермах, но некоторые слишком велики либо агрессивны для приручения.
Я запираю за собой дверь из листового железа с выбитым на ней «Мастерская стальных братьев» и иду вдоль улицы, целиком прорубленной в базальте. Под сводами прилепились тусклые лампы, забранные решеткой, а на стенах расползлись яркие пятна лишайников и колонии бактерий, очищающих воздух, вдоль стен растут светящиеся грибы на клумбах с кованым ограждением. Некоторые из них художественно выковал Урвик. Каждый чистокровка занимается одним видом ремесла и одним видом искусства. Вон, кстати, один старательно вырисовывает на стенах удивительно ярких бабочек. На улицу выходят вделанные в скалу двери—чаще всего металлические, поскольку крысы лезут везде. Иногда попадаются двери в виде частой медной сетки на жесткой раме, ох, не завидую я обитателям—временами ощутимо сквозит, то ли с  поверхности выносит промерзший воздух, то ли, наоборот, из глубин.
А вот и лавка костерезов, ее сразу видно по узорчатой двери и забранному слюдой оконцу, за которым выставлены статуэтки тончайшей работы. Ункани не видно, только тетка Юйва, закутанная в вышитую крупными бусинами шерстяную мантию, протирает окно.
Границу города патрулируют полосатые кошкоподобные создания с отравленными когтями, на их спинах наросли длинные шипы, а хвосты украшают тяжелые костяные набалдашники. В старые времена этих зверей вывели для защиты, с чем они и по сей день неплохо справляются. В незаметных нишах засел небольшой отряд с духовыми трубками, многозарядными стрелицами нашей работы,  а так же плетями с подвешенными на концах зазубренными клинками. Лучшего оружия у чистокровок нет. Говорят, какое-то оружие, созданное еще до Угасания, пылится в палатах Совета Старейшин, и вроде бы способно убивать звуком или стреляет смертоносными лучами, но никто не знает, так ли это на самом деле, а главное—пользоваться им никто не умеет. А защищать себя надо не только от многочисленного зверья, но и от отребьев, извечного врага чистокровок.
Если в городе стены еще кое-как выровняли, то за его пределами начинаются