Из детства Игоря Красильникова

стал носить для самообороны, но в первую очередь - для внутренней уверенности в своих силах.
Однажды он подрался в школе. Была большая перемена, и Граф с приятелями вышли на улицу покурить. А в это время на школьном крыльце, осатанев от безделья, отиралась шпана во главе с Кусой, местным вожаком. Выбрав своей жертвой Игоря, Куса стал наносить ему легкие, но чувствительные удары то по плечу, то в живот.
- Брось, Куса,  -  мягко сказал Граф, увидев, что в глазах у Игоря засветилась знакомая ему обреченность. - Он не курит.
И ударом  ногтя выбил из своей пачки сигарету, предложил ее Кусе.
Куса не отреагировал и ударил Игоря ладонью по щеке. Не сильно ударил, но унизительно. Игорь взорвался. И покалечил бы пропитого Кусу, если бы его не оттащили.  Шпана, видевшая драку, решила, что этот псих может дать по башке хоть колом, хоть кирпичом. И больше не трогала его. Но после этого случая в школу зачастила инспекторша из детской комнаты милиции.
- Человека чуть не убил. Так он и нас поубивает в один прекрасный день, – шипела мачеха отцу.
А Игорь лежал в своем  закуте с учебником математики на груди и мечтал о лете, когда он сможет вырваться на косу к бабушке. Но когда он подсчитывал дни, месяцы, то ему казалось, что лето никогда не наступит. Таким долгим был туда путь. И давило даже не это, а то, что завтра тягомотина начнется сначала и будет продолжаться столь же зловеще и бесконечно, как бесконечны все эти дни, оставшиеся до лета. Казалось, что печаль навечно поселилась в его сердце.  
А на другой день его чихвостили на родительском комитете. Вместе с Женькой Суржанским, его одноклассником, они стояли на «лобном месте» возле школьной доски.  Педагоги характеризовали их как двоечников и нарушителей дисциплины. Дяди и тети из комитета покачивали головами. Женька, попривыкший к таким прожаркам, ковырял пальцем дырку от гвоздя в крышке учительского стола, отколупывая кусочки зеленой краски, под слоем которой лежал слой синей. Получался остров. Невольно следя взглядом за Женькиным ногтем с траурной каймой, Игорь мысленно включился в этот процесс, порожденный тоской. И новый шквал нотаций обрушился на их стриженые головы, вернув их с небес на землю. Было решено: установить за ними бдительное наблюдение.
И вот члены родительского комитета, - пара-тройка отцов семейств и тучная женщина с выпуклыми глазами, - стали наведываться к ним домой во главе с инспекторшей. Гости рассаживались на стульях, обитых зеленым потертым плюшем, и начинался допрос. Проработки в школе – это одно, а дома на глазах у мачехи и отца, совсем иное: пытка более мучительная, более постыдная, чему не подобрать слово.  
А дворовые пацаны только того и ждали, когда к ним придут незваные гости, чтобы  устроить под окнами Красильниковых спектакль.
Так было и в тот осенний вечер, когда Игоря увели под конвоем домой.
-Игорь! Выходи! Пузырь раздавим! – нарочито хриплыми, что называется, пропитыми голосами, орали они во дворе.
- Ох, ох, - зловеще качала головой красивая инспекторша. – И ты, значит, пузыри пьешь?
- Игорь! Да где ты там! Мы уже пьем! -  завывал Витька Скачок.
Отец Игоря вышел на балкон и, перегнувшись через перила, не зло крикнул, чтобы ребята прекратили ломать комедию.
- Ладно, дядя Ваня, - засмеялись пацаны. –  Это шутка! Больше не будем...
Но не расходились.
                                   
                                     Все косы твои, все бантики,
                                     Все прядь золотых волос, -
                       
Вдруг ударил по струнам гитары Граф.
                                   
                                      На блузке литые кантики
                                      Да милый курносый нос, -
           
Заблеял Скачок, начисто лишенный слуха, но стараясь петь жалостливо и с душой.
«Вот же гады», -  оскалился Игорь как волчонок, загнанный под красные флажки. Но тут прыснула в кулак и мачеха, сидевшая на диване: уж больно трогательно гундосили песню о прошедшей любви пацаны.
- Плакать надо, а не смеяться, -  осуждающе покосилась на крупные колени мачехи тучная женщина с толстыми кривыми ногами. – Что будем делать, товарищи?
И  пытка продолжилась, но Игорь понял, что для него она окончена, вдруг увидев внутренним взором, лицо матери. И как она старательно выводит карандашом  на борту парусника: никогда не сдаваться. Но буквы получились все равно не ровными. Мама, наверно, плакала в тот момент...
- Игорь, к тебе обращаются!..
Он вскинул голову, и на минуту все оцепенело живой картиной. Отец стоял, прислонившись к стене, смотрел на мачеху; мачеха невозмутимо наблюдала за расправой, совершавшейся над пасынком. И чуть позже все опять пришло в движение. Инспекторша застрочила протокол. Заерзали на скрипучих стульях плотные дяди. Не понимая, почему он подонок, как ему внушают, Игорь двинулся с места. В прихожей сорвал с крючка свое пальто. И выбежал вон...
- Молоток! Давно бы так! – сказал Граф, сидевший с гитарой  в окружении дворовой шпаны.
Кто-то сунул Игорю бутылку «чернил». Игорь отпил глоток. Граф взял со скамьи свою торбу с пластинками: «Пойдем, поможешь мне».
И они с Графом идут в общагу к одному любителю рока.
-  А это тебе за работу, сопряженную с риском, - говорит Граф, когда они через  два часа выходят из общежития, и сует в карман Игорева пальто мятые рубли, которые заплатил клиент за перезапись пластинок.
Игорь отказывается, полагая, что он охраняет друга не ради бабок. Но Граф кричит:
- Ты мой компаньон! Так что не парься! И копи на фотоаппарат.
Потом Граф еще несколько раз отстегивал ему «охранные». Когда Игорь ходил с ним на «пятак», в укромное место в Приморском парке, где любители рока продавали пластинки, и где, чуя деньги, не дремали гопники.  Но Игорь деньги не копил, а проедал.
Так и пролетела зима.
...Подошел автобус. Шофер, лысый, усатый кавказец в клетчатой рубахе, побежал в диспетчерскую. Отец стал шарить по своим карманам. Игорь подумал, что он ищет письмо от «Монте-Кристо» (он не сомневался, что это послание написал Граф), но отец вытащил бумажник.
- Здесь пятьдесят,  - отсчитал он купюры.- Вам с бабушкой, на житье-бытье.
- Спасибо, -  взял деньги Игорь.
- Порядок на корабле, - улыбнулся отец.
И открытая улыбка отца действует на Игоря так заразительно, что он тоже начинает улыбаться, мгновенно забыв о плохом, и они глядят друг на друга, как, наверно, никогда еще не глядели и как уже не будут больше глядеть никогда.
Вернулся шофер.
- Бывай, сынок, - поцеловал отец Игоря.
- Пока, папа.
Игорь зашел в автобус, сел на сиденье. И освободившись от опеки отца, почувствовал себя свободным. Перед тем, как автобус развернулся на площади и выехал на шоссе, он увидел залив. Опустив голову, отец шел к месту, откуда ходил паром. Игорь простил ему все.

Домик у моря

Домик бабушки стоял на гребне дюны. Ветра обдували его железную крышу, бревенчатые стены. Казалось, он был создан вместе с этим краем: синяя полоса моря, дорожка, бегущая вверх от маленькой пристани. Позади дома – яблоневый сад, а дальше - лес.
Бабушка жила в доме одна. Дед Игоря со стороны матери был рыбаком. Он утонул во время шторма. Или, как говорила бабушка, не любившая слово «умер»: ушел в  одинокое плавание. Игорю было тогда шесть лет и его не затронуло общее горе. Ему всегда казалось, что дед, в самом деле, ушел в море. Живет себе где-нибудь на острове и попивает любимое винцо из яблок, собственного изготовления. Он любил деда. И часто думал о нем.
...Увидев Игоря, бабушка Татьяна Кирилловна, с черным платком на плечах,  всплеснула руками:                
- Горюша приехал! Вырос-то как, боже мой...
На цепи радостно повизгивал косматый и добродушный пес Пират. Вставал на задние лапы, пытаясь лизнуть Игоря в лицо. Подбежал Санек, рыжий котяра с порванными в драках ушами, потерся о ногу Игоря. Все здесь было, как всегда, родное, ясное.  
- Бабуль, это тебе, - достал из своего рюкзака какую-то коробочку внук.
- Да не уж-то сам сделал...
- Да ты открой, сундучок-то, бабушка!
Татьяне Кирилловне никак не удавалось подцепить изуродованным артритом пальцем крышку сундучка. Игорь радостно ждал. Сундучок он смастерил в школе на уроках труда. На крышку изделия он прикрепил якорь, вырезанный из латуни. А внутрь положил самое дорогое, что у него было: брошку мамы с зеленым камнем, похожим на глаз.
Наконец крышка поддалась, и бабушка, вынув брошку покойной дочери, прижала ее к сердцу. На ее бледно-голубые глаза навернулись слезы. А Игорь уже окидывал двор ревнивым взглядом: что здесь изменилось, пока его не было? Флюгер в виде протрубившего ангела мертво указывал на West. Валялась в траве килем вверх тяжелая дедова лодка.
Сели обедать.
Татьяна Кирилловна не знала, чем накормить внука, хотя Игорь уже съел целую тарелку блинов, обильно политых маслом. Налив ему в кружку морса из черной смородины, она осторожно стала расспрашивать его, как ему живется в городе. Но внук погрустнел. И она сменила тему. Однако мало-помалу выяснилось, что Горюша расположился в кладовой. Чтоб меньше было неудобств, пояснил внук, так как они живут в тесноте, и от этого происходят всяческие ссоры. А когда к отцу с мачехой приходят гости, он с вечера ложится спать на кухне. А потом, после ухода гостей, переходит в свой угол, перетащив на скорую руку свою постель на раскладушку. Одно время он пробовал спать на кухне, но там всякие запахи, пахнет сигаретами, которые курит мачеха, виднеются в полумраке стулья и стол, и все это – вызывает грустные воспоминания. А в кладовке ему спокойнее. Правда, зимой там промерзает угол, рассказывал внук. И по утрам ему не хочется просыпаться от пестрых снов.
Тут  Игорь осекся, увидев, что бабушка прижала конец своего платка к глазам. И сообразив, что сболтнул лишнее, он стал уверять ее, что в кладовке стоит электрический обогреватель, и, когда бывает холодновато, он его включает.
Но врать ее внук не умел.
Теперь, слава богу, стояло лето! И Горюша, городской картофельный росток, преображался на глазах. Лицо его покрылось загаром, и в его глазах появились веселые огоньки, какие, бывало, плясали в глазах у его деда, когда тот возвращался домой с уловом. Да и она, пережив зиму с горем пополам - одна хворь отцепится, другая прицепится - будто сбросила годы, увидев внука не во сне, а наяву.
После завтрака Игорь поливал огород, что-нибудь мастерил в сарае, где был дедов верстак. И уходил  удить  рыбу со свай старого моста, разрушаемого временем и стихиями.
Мост, вдающийся в море, напоминал ему хребет дракона. Того самого дракона, которого победила веселая девушка-великанша, дочь местного рыбака, насыпав из камней и песка спасительный вал, чтобы отгородить заливом часть моря. И дракон, повелитель ветров, издох от собственной ярости, лишившись возможности топить суда в заливе, защищенном косой.
Теперь сказки о морских драконах, что рассказывала ему бабушка на сон грядущий, остались в прошлом. Но церемониал подготовки ко сну оставался все таким же. Бабушка закрывала ставни на окнах, запирала изнутри наружные двери, задергивала занавески на стекле. И когда все меры безопасности были приняты, то Игорю казалось, что машина времени его перенесла в детство. Где он опять утопал в упругой массе перины, от которой веяло жаром. Мерцала в углу лампада, освещая лик Богородицы; а справа высился на диване профиль бабушки с белыми волосами