Из детства Игоря Красильникова

Игоря.
Но, по мнению Игоря, фото, выбранное Графом, никуда не годится. Лицо у него напряженное и тревожное, ему недостает естественности, и от этого вид какой-то дурацкий, будто он изумлен. Здесь он такой, какой есть. Куда ни шло - другая фотка на контрастной бумаге без полутонов, где его внешний вид соответствует тому, каким его представляют.
- Дело твое, - бурчит Граф. – Но себе я оставляю именно эту.

Иона
           
После того вечера, проведенного у Графа, Игорь стал мечтать о фотоаппарате. Но отец привел в дом мачеху. И его жизнь круто изменилась.
Когда была жива мама, она выспрашивала у него, какой подарок он хотел бы получить на день рождения. Так ему подарили кляссер для почтовых марок. А на тринадцатилетие -  модель брига, выполненную мастером. Но тогда он не знал, что лучший подарок – это фотокамера! Правда, они жили бедно. Но скажи он маме о своей мечте, она бы что-нибудь придумала.
Мачеха была не такой. Пилила отца, если он что-нибудь покупал Игорю. И тогда отец в угоду ей притворялся, будто у него никогда не было сына.
В такие дни Игорь уходил из дома, слонялся по пирсам.
В тот вечер он опять был в порту. Дул норд. Временами дождь переходил в мокрый снег. Смеркалось, и по ту сторону залива, на косе, зажглись в домах огоньки. Сгорбившись, Игорь сидел на кнехте. И когда он увидел Графа, то сжался еще больше, надеясь, что тот пробежит мимо, не заметит его. Но глаз у Графа был зоркий.
Игорь не знал, что в тот день его мачеха клепала на него директору школы. Мол, пасынок связался с хулиганом по кличке Граф и совсем отбился от дома. Просила принять самые строгие меры.
Это была ложь! И Граф прямо заявил об этом дерику, бывшему начальнику исправительно-трудовой колонии, когда тот его вызвал на ковер. Граф видел, что Игорю живется нелегко. Не потому, что он был беден, как церковная мышь, и никогда не имел денег даже на кино, а потому, что он был неприкаянный. Возможно, рассуждал Граф, отец его любит, и наверняка любит, да что толку.              
- Ну, вот и ты, - сказал Граф, подойдя к другу. – Пошли в «Лагуну». Я должен тебе кое-что сказать.
Игорь заартачился. Но Граф цацкаться не стал и чуть ли не силой затащил его в заведение, пользующееся дурной славой.
В ярко освещенном кафе пахло сложным запахом жареного мяса, табака и пива, приглушенно звучал блюз. Граф повесил на спинку стула свою торбу с оттрафареченным пацификом и уверенно подошел к стойке с выставкой бутылок. И стоявшая за стойкой Наташа, красивая блондинка, похожая на актрису Ирину Мирошниченко, налила ему в стаканы «портвешка», наградив Графа не только улыбкой, но и двумя конфетками «Ласточка».              
- Ну что, махнем не глядя! -  вернулся Граф. - За наших отцов.
Они выпили. За соседним столиком трое докеров свирепо расправлялись с отбивными, стуча ножами по тарелкам. От запахов пищи и выпитого портвейна у Игоря кружилась голова. Но голод был не так мучителен, как стыд. Ему было стыдно от того, что Граф нашел его в порту в собачью погоду. И что хуже всего, он узнал о его жизни.
- Верно, я многого не понимаю, - сказал Граф, с восхищением поглядывая на докеров, сосредоточенно жующих челюстями. - Но сдается мне, что твоего отца поглотила твоя мачеха, как кит Иону.
- Это как? – спросил Игорь. Щеки у него пылали.              
- Да был один бедолага, -  откинулся Граф на спинку стула. - Звали его Иона. И он не захотел выполнять то, что велел ему Бог. Ну, короче, решил смыться на корабле. Но моряки того корабля, на котором плыл пассажиром Иона, попали в страшный шторм. Чтобы облегчить корабль, они стали рубить мачты. Выбрасывать за борт груз из трюмов. А там - Иона. Они схватили его: «Кто ты, тра-та-та, такой?» Иона признался. Моряки решили, что это он навлек на них беду и кинули его за борт. И шторм утих. А Иону проглотил кит. В чреве у кита он пробыл три дня и три ночи, как за кошмарный сон. И Бог его простил. И кит выплюнул его на сушу...
- А мачеха, – шмыгнул носом Игорь, затравленно озираясь.- Зачем она поглотила отца?            
- Ну как «зачем»? – снисходительно посмотрел Граф на своего наивного друга. -  Красивые женщины, -  вспомнил он  темно-малиновый рот и тонкие лодыжки полной мачехи Игоря. - Часто питаются терпеливыми мужьями, как говаривал Ги де Мопассан. Я, например, никогда не женюсь. Ну его к черту. Посиди, я куплю что-нибудь похавать. - Нет, нет, - испугался Игорь. – Я сыт.
- Зато я голоден, - отрезал Граф и небрежно вынул из внутреннего кармана своего плаща пачку червонцев. - Так что гудим! Я угощаю. А тебе неинтересно: откуда я накрошил такую кучу капусты?
- И откуда? - свел брови к переносью Игорь, чтобы удержать взглядом лицо Графа, куда-то поплывшее...
- Та-а поиграли у Сквайра. И я выиграл полтинник. Он открыл свой треклятый сундук. Достал, что постарее. «Золотые хиты» Элвиса Пресли. И опять попал. Видел бы ты его! Трясется, как этот... Короче, он решил отыграть. И выставил «Монастырскую дорогу». И я опять выиграл. Гнусавого Пресли я толкнул одному дяде за четыре пять. А битлов, естественно, оставил себе. Сквайр сейчас бегает по городу. Хочет меня убить, - рассмеялся Граф.– Так что пожевать надо бы...
И Граф купил две порции пельменей.
- Давай, хряпай! – сказал он. – И радуйся жизни.
Выйдя из «Лагуны», Граф закурил сигарету, встав спиной к ветру. На его руке болтался холщовый мешок. Двинулись дальше, мимо фонарей Набережной, убегающих вдаль до самого моста.
- А родители твои как, что ты куришь?  - спросил Игорь, потому что молчать сделалось неловко.
- Ну как... Борются. Мама вот книжку мне на днях приносила. Бестселлер некоего Сергея Воробья. Называется «Никотин-убийца». Так там фотка есть. Легкие автора, похожие на два куска угля. Короче, он пишет, что в детстве любил пускать мыльные пузыри из дедовой трубки. Прибежит он из садика и скорей к трубке – выдувать пузыри. А в них колбасились человечки. Потому что залежи, черт знает чего в трубке его дедушки, вызывали у него глюки. Пузыри лопались. Человечки исчезали. Он смеялся. А прикол в том, что эти сизо-радужные пузыри ему казались реальней, чем садик, где его била воспитательница за то, что он не хотел после обеда спать. А я стал курить только со второго класса...          
- А отец?
- Ну, батя... он у меня парторг на почтовом «ящике». Короче, человек системы, а это прямая дорога к нехорошим привычкам. Выпивши, он просит, чтоб я врубил «Желтую подлодку». И ему по барабану, что эта песня битлов была гимном парижских студентов, восставших за мир и правду. А на своей оборонке он штудирует черные списки рок-групп, клеймит позором безнравственный андеграунд и хаос капиталистического товаропроизводства. А? Каково ему? Ох, елы-палы, - стукнул себя по лбу Граф. -  Совсем забыл, он мне сегодня штаны американские притащил. Зацени!
И Граф вытащил из своей сумы джинсы фирмы Wrangler...
- Ух ты! – ахнул Игорь. – Настоящие!
- А то. Распределяли по парткомам. Но мне они маловаты. А тебе будут в самый раз.
- И сколько? - голос у Игоря дрогнул.
- Что «сколько»? Стоят что ли?
- Ну да.
Граф почесал репу.
- Короче, зарплата рабочего порта.
И вдруг неожиданно для самого себя сунул джинсы Игорю:
- Держи, чувак. Дарю!
- Нет, зачем? Я не возьму, - залепетал Игорь, заложив руки за спину, ей-богу, как малое дите, которому втюхивают ядовитую пилюлю.
- Предложи Сквайру. Он точно купит...
- За Сквайра не волнуйся, - вдруг обозлился за свой купеческий жест Граф. -  У него папаша дипломат. Понял? Не то в Зимбабве. Не то в Сингапуре. Так что его отпрыск получает из-за бугра не только пласты, но и шмотки. Ну, что ты за чудик такой! Бляха муха! – хлопнул он Игоря по костлявому плечу. – Ему дарят фирменные портки, понимаешь, а он как этот... Позволь мне сделать тебе подарок! А то ведь могу передумать. Мне двести рябчиков не помешают. Держи, говорю! И все чувихи  твои!
И тут произошло то, чего Граф не ожидал. Игорь вдруг попятился, прямо, как от нечистой силы, и разве что не побежал.
- Ну и черт с тобой! – крикнул Граф в спину удаляющегося друга, одетого в клетчатый пальтуган, из которого он давно вырос.
- Эх, жизнь бекова! – в сердцах сплюнул он, вспомнив, как мачеха Игоря щеголяла в новой беличьей шубе.

Прощание

           
Шли, летели дни. Наступило лето. Игорь отбыл на косу к бабушке по матери.
На косу ходили паромы. Когда паром отчалил и, набирая скорость, вошел в залив, перед глазами Игоря стала разворачиваться панорама порта с лесом стрелок грузовых кранов. На дальнем причале стоял синий корабль «Волк Арктики». Оттуда доносились удары по железу. С писком метались чайки, хватая на лету кусочки хлеба, которые бросал им Игорь с верхней палубы. Отец, сопровождавший его, смеялся, как мальчишка, что-то выкрикивал, но глаза у него были грустными.
Прибыли на косу. Стали ждать автобус. Отец сходил в киоск, купил Игорю мороженое, а себе бутылку пива. Игорь ел мороженое, отец потягивал «Жигулевское». На той стороне, на доке, было написано красными буквами: «Тихий ход».
Они молчали.  
- Сын, то, что я должен тебе сказать, касается наших семейных неурядиц, - вдруг сказал отец, нарушив паузу. - Я не хочу, чтобы у тебя создалось впечатление, что я променял тебя на чужую женщину, что мой поступок неоправдан...
Голос у отца был неестественный, будто он проговаривал заранее выученный текст.
- Да все нормально, пап, - сказал Игорь.
         - Нет, не нормально, - крякнул отец. – Я думал Эльза Ивановна, твоя мачеха, поможет нам. Но она повела себя неправильно. Да и я, как тот Иона, - в сердцах махнул рукой отец.
Игорь был настороже и старался избегать какой бы то ни было реакции на его слова, но при слове «Иона» он вздрогнул.
- Пап, почему Иона? -  спросил он. - Ты читал библию?
- Нет, - опустил глаза отец. - Я получил письмо. И я хотел найти этого «Монте Кристо», так он подписался, и начистить ему морду. Но потом я перечитал письмо. Знаешь, там была правда. Но теперь все будет иначе, сынок. Я подал заявление в профком завода. На расширение жилплощади. Высотный дом уже строится. И года через два его сдадут в эксплуатацию. У тебя будет отдельная комната, сын...
И отец  отпил из бутылки.
Игорь молчал. Вспомнилось, как он бродил по улицам в желтых пятнах фонарей после того, как пацаны расходились по домам. А он домой не стремился: не хотелось встречаться с мачехой. Не хотелось видеть отчуждение отца. И вообще он не нуждался в чьих-то советах, а уж тем более в советах и указаниях чужой тетки. И он ждал, когда они поужинают и включат телевизор. Тогда можно вернуться, попить чаю, пройти в свой угол. Там, на книжной полке, стояла модель парусника. На его борту мама написала за неделю до своей смерти: «Помоги себе сам, сынок, и небеса помогут тебе».
В ту осень часто лили дожди. И он перестал бояться непогоды. Научился драться.
- Лучшая защита - это нападение, -  учил его Граф приемам самбо. - Бей всегда первым! А главное: уж если ввязался в драку, то побеждай.
Уроки Графа пригодились. Но дрался Игорь как-то обреченно, обескураживая противников равнодушием к боли. Хотя на самом деле было ему и больно, и страшно. Но что-то лопалось в нем, подобно натянутой струне, когда хулиганы, окружив его, требовали, чтобы он очистил карманы от мелочи. Что-то в нем происходило отчаянное и страшное. И он взрывался, готовый идти до последнего, а для этого годились любые средства. От камня до солдатского ремня с железной пряжкой. Этот ремень он