Незамеченный Таити

      НЕЗАМЕЧЕННЫЙ  ТАИТИ

                         Роман

     В качестве иллюстраций приведены картины автора.

                                Предисловие.

Мысль написать роман о художнике возникла у меня еще в 90-х годах прошлого (страшно сказать!) столетия. Тогда я даже написал более двухсот страниц, из которых, впрочем, в предлагаемом читателю варианте, использовал не более двадцати. Тогда разрозненные темы, которые хотелось бы развить в романе, почему-то никак не складывались в цельный сюжет.
И вот, по прошествии полутора десятков лет от одного моего знакомого последовало искушающее предложение приблизительно следующего содержания: «Мне всегда нравилась книга “Мастер и Маргарита”. Давай с тобой напишем ее продолжение!»  Говоря откровенно, предложение это не слишком вдохновило меня.  Во-первых – о каком продолжении могла идти речь, если в той книге все герои уже умерли?  Во-вторых – я никогда не верил (и продолжаю не верить), что продолжения знаменитых книг, тем более, написаннные другими, последующими писателями,  могут стать хотя бы на четверть столь же успешными и интересными, как оригиналы.
Но искушение запало в душу: слишком уж заманчивой была личность предлагающего соавторство и его финансовые возможности при публикации и рекламе готового произведения. Необходимость включать некоторые мысли и идеи состоятельного соавтора в текст романа, после некоторой литературной обработки их, не казалась столь уж обременительным условием.
С моей стороны тоже было одно, но обязательное,  условие соавторства: хотя в основу сюжета  будет положен один из вариантов явления Дьявола  герою романа,  это не будет продолжением  популярного «Мастера и Маргариты».
Условие было принято  и будущие соавторы ударили по рукам.
Но разногласия, как  выяснилось  вскоре, непреодолимые, возникли уже при определении профессии главного героя. Я видел его художником. И только им!
Тема живописи была мне понятна и близка с самого детства. Здесь я слепо придерживался совета одного моего знаменитого наставника по литературе: « Пиши о том, что знаешь!»  К тому же, в памяти немым укором лежали те, начатые когда-то и брошенные, 200 страниц  «романа о художнике».
Да и литература прошлого уже описывала закупку Дьяволом душ  писателей, ученых, композиторов, алхимиков и даже богословов.
Мой  соавтор категорически настаивал на том, чтобы герой непременно был руководителем отдела в ИФРАН (Институт философии Российской академии наук).
Не найдя компромисса уже в первой главе, решили (почти мирно) разорвать  наши творческие отношения, и дальше каждому писать свои романы уже самостоятельно. Тем не менее, не могу не выразить своему несостоявшемуся соавтору благодарность за то, что он подтолкнул меня  вернуться к давно задуманной теме, и написать «роман о художнике».
И вторая – важнейшая часть этого предисловия, ради которого оно, собственно, и  написано:
образ, выведенный в романе под именем «Владимира Николаевича», придуман моим отцом. Отца  я и сделал прототипом этого героя. Потому, все размышления Владимира Николаевича, приведенные в романе, так или иначе, в письменном или устном виде, в то или иное время в жизни были высказаны мои отцом – Владимиром Ильичем Гацуцыным. Упомянутые Владимиром Николаевичем статьи и книги («Лето 1971 года», «Кукулькан.Равноденствие.Тень-змея.Зачем это нужно?»; «Нуклонная структура ядер химических элементов», «Библией поверянная история», «Долгая дорога к храму») действительно существуют и были написаны и размещены в Интернете отцом.  Мною они использованы с его согласия. Пользуясь случаем, хочу еще раз искренне поблагодарить его и за  материалы, и за это согласие, и за постоянное участие в обсуждении, буквально, каждой страницы романа.  Конечно, роман все равно бы был написан мною и без такого доброжелательного участия.. Но это было бы уже совсем другое произведение. Потому, кто может действительно считать себя полноправным соавтором романа «Незамеченный Таити», - так это мой отец.
А его оригинальные  статьи  и книги, при желании, можно найти в Интернете, и, в частности, на страницах упомянутого мною в романе интернет-журнала «Непознанная Вселенная».  
Пожалуй, это все, чем мне хотелось предварить книгу.
Дальше слово читателю.
                                             Гацуцын В.В.  



                           ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«Второе пришествие из Божественного сна о Гавайях, в шесть часов, как обычно, завершившееся копьем».


                                                    1.

Звенел будильник, служивший Герману уже Бог знает, сколько лет. Будильник этот  достался ему  из жизни, которую он определил для себя называть, как «жизнь до потопа». По приезду в Москву, «свободным художником» ему удалось стать не сразу. Для начала пришлось устроиться в ИФРАН (Институт философии Российской академии наук). В трудовой книжке его оформили как научного сотрудника, на самом же деле работал он художником-оформителем. Сектор философии естествознания, к которому официально был приписан Герман, «за развитие идеи позитивизма в научном познании окружающего мира» получил к одному из Новых годов довольно большую премию. Герману, как сотруднику сектора, тоже, конечно, полагалась часть премии, но поскольку сотрудником он был не совсем настоящим, а только числился таковым, то ему решили подарить будильник.
С тех пор  поменялось многое и много раз, и один только будильник  прошел
с Германом через всю эту жизнь. Ну, а попутно и через все вытрезвители Московской области.
Будильник давно растерял шесть из своих семи мелодий, и потому теперь был всегда настроен на одну оставшуюся – «Турецкий марш» Вольфганга Амадея Моцарта, сегодня, с половины восьмого утра повторяемую в течение часа через каждые десять минут.
Сегодня он уже в пятый раз запускал свой сиплый рингтон, а Герман все не мог заставить себя не то, чтобы встать, но хотя бы просто поднять веки. Он только с ужасом предчувствовал ту минуту,  когда подняться ему все же прийдется.
Сознание приходило к нему не все сразу, а какими-то тягучими зыбкими частями. Оно шло медлено, издалека, приближалось скачками, дрожало, не давалось в руки.
Вот сейчас он встанет, и к горлу  -  о, как хорошо он знал эти ощущения!- тут же подкатит удушающий комок. Мир закружится, затрещит вместе с разваливающейся на части головой, а во рту будет такое, что не приведи Господи! - И такое на весь день. И
хорошо, если бы только на один.  В последние годы похмелье не отпускало его уже основательно - по нескольку дней кряду.  И Герману только и оставалось, что бороться с ним древним и – как ни искали, а другого не нашли – единственным способом лечения, который мудрый Воланд назвал «лечением подобного подобным».
Герман, по-прежнему не открывая глаз, пошарил рукой под кроватью, ткнулся в мягкий бугорок свалявшегося там мусора, брезгливо стряхнул его, стал шарить дальше,  но только сбил пустую бутылку из-под дешевого красного вина, которое они пили вчера с Татьяной. Бутылка упала, потом с неспешным, дребезжащим  звоном выкатилась на середину комнаты, и остановилась, упершись в старый, отроду не покидавший своего места половик.
Первой мыслью Германа было позвать Татьяну и попросить ее сбегать в палатку для поправки здоровья – деньги наверняка должны были еще остаться после продажи последней «зимки» (так в его кругах называли картины с зимними пейзажами). Но тут Герман вспомнил, что вчера звонил Давид и просил забрать картину, которая уже больше года висела в его галерее непроданной.
Давид Исакович Балон был хозяином небольшой галереи «Даис» в Чертаново, куда Герман время от времени пристраивал свои картины для продажи.
Наверное, если бы слово «продажа» услышал сейчас Давид, он посчитал бы его неуместным. Давид брал картины Германа очень неохотно – причем, стервец, старался показать это всем своим видом. Но его вполне можно было понять: - надежды на их продажу не было ни малейшей.
Вообще-то,  положа руку на сердце, Давид считал Германа очень приличным художником – и цвет он умел подобрать здорово, и грамотно рядом с ним поместить другой - так, чтобы краски не спорили между собой, а гармонично дополняли друг друга, и акценты  расставлял умело, а в композиции ему вообще не  было равных.  Словом, все, казалось бы, было в этих картинах, но по какой-то неведомой причине продавались они крайне плохо.  И в этом было бы еще пол-беды, но ведь они так подолгу висели на стенах  галереи!  А за аренду каждого квадратного метра этих самых стен  московские власти драли с Давида совершенно бесстыдные суммы.
Давид уже много раз – и намеком, и прямым текстом – просил Германа не приносить ему своих картин, но всякий раз при виде несомненно талантливого, но отчаянно бедствующего Германа, его сентиментальное еврейское сердце брало верх над рассудком, и Давид, в очередной раз горестно вздыхая, брал картину, заранее зная все, предстоящие ему с этой картиной муки. И то ли пил Герман оттого, что плохо продавался, то ли плохо продавался оттого, что пил – но что было, то было. А чего стоило Давиду дозвониться до Германа, чтобы потребовать забрать очередную зависевшуюся картину! – Ведь тот если не был пьян, значит у него не было денег на телефоне. Но чаще всего, когда Герман видел, что звонит Давид, он попросту не брал трубку – в общем-то, справедливо полагая, что в галерее картину купят скорее, чем если она, лишенная рамы и снятая с подрамника, будет валяться дома, свернутая в один из бесчисленных  рулонов. Но Давид давно работал в своей области, и хорошо знал весь небольшой и немудреный перечень уловок художников, картины которых не пользовались покупательским спросом, и потому, в совсем уж крайних случаях, звонил своим безденежным визави с чужих номеров. Давид знал, что такой метод действует безотказно всегда, потому что бедные художники, когда видят на своем мобильнике незнакомый номер, неизменно попадаются на один и тот же крючок - надеются, что им звонит новый заказчик или покупатель.
Таким, поневоле не слишком чистоплотным, но все же простительным образом Давид вчера сумел дозвониться до Германа, и тому теперь ничего не оставалось, как поехать и забрать картину. Теперь тянуть время  уже не имело смысла.  В конце концов, в том, чтобы испытывать до бесконечности нервы Давида тоже было мало резона: в других галереях картины Германа давно вообще перестали брать.
Конечно, один спасительный вариант всегда оставался в арсенале, в принципе, любого художника – и хорошего и плохого – это Вернисаж на Крымском Валу. Но там были свои нюансы, о которых рассказ еще впереди.
Итак, как ни тяжело было сейчас Герману начинать это утро, встать все же пришлось.
Удавшийся не с первой попытки подъем, испортила мысль, что сейчас, на похмельную голову, надо будет преодолеть получасовой путь до платформы, потом еще больше получаса тащиться на электричке в Москву, там в грохочущем метро с двумя пересадками как-нибудь добраться до Чертаново...  Словом, оставалось только лишний раз помянуть нехорошим словом, в общем-то, ни в чем не повинного Давида с его таким неуместным звонком. А когда сквозь замызганное окно Герман увидел, что на улице хлещет плотный осенний дождь, он понял, что день начал не задаваться с утра.