post mortem

меняла  свое  название  даже  для
взрослых:  становилась  "Дерибасовской".  Она  первой  в  городе
примеряла  на  себе  американские  джинсы,  первой  прослушивала
японские  магнитофоны   и   первой   демонстрировала   импортные
возможности, расположенного на ней универмага. Чекороно знал  ее
до мельчайших  подробностей,  но  не  знал  в  какой  конец  ему
направить  свои  отечественные  ботинки.  "На  ловца   и   зверь
бежит!"- воскликнул бы он на  этом  месте  года  два  назад,  но
сейчас... - Что  делать  ему  сейчас?  ".  На  него  надвигалась
одноклассница - Наташа! -столько лет просидели за одной  партой.
Она как всегда пропеллером раскручивала на руке  яркую  сумочку.
Времени на размышление не  оставалось  и  Чекороно  не  осознано
сделал шаг в сторону: перегородил ей дорогу.
  Она  "разочаровательно",  как   будто   выходила   к   доске,
округлила глазки.
  - Вам что?
  Ну что ей мог сказать Чекороно? "Что?" Но  сказал,  удивляясь
отстраненности своих дум от произносимых слов:
  - Девушка! Давайте познакомимся...
  Она отступила  назад,  критически  осмотрела  его  с  ног  до
головы. Чекороно видел, как в ее глазах разгорался  гомерический
хохот, но она продолжила вполне сдержанно:
  - Английских шпионов у меня еще не было...
  А Чекороно мог бы напомнить ей  слова,  которые  она  шептала
ему на ухо во время проводов в  армию:  "Вернешься,  увидишь!  Я
тебя обязательно отобью у Ольги!" Не узнала...
  - Спасибо тебе, девушка!
  Она  хмыкнула  и   вновь   завертела   свой   "дерибасовский"
пропеллер...  А  ведь  Чекороно  не  шутил,   он   действительно
благодарил ее за то, что она не узнала. Есть надежда: не  узнает
мать, не узнает Ольга. А это значительно упрощало  ему  жизнь...
"Жизнь? Не  жизнь  теперь...  Тогда  что?..  Тогда...  упрощение
решения  поставленной   задачи!"   Снова   дохнуло   ненавистным
"афганцем".
  Тропинка к родному дому явно не  дружила  с  лопатой,  тонкой
ниточкой в одну стопу, ныряла мимо  безразличной  калитки  через
щербатый забор сразу к крыльцу.
  Серые  обветшалые  наличники  на  окнах,  сколотый  с   одной
стороны шифер - крыша  худая,  как  раз  над  его  комнатой;  за
стеклами черные провалы без  единого  цветочка  на  подоконнике.
Над трубой слабый дымок -"жива мать!"
  Знакомо  стукнул  засов;  недовольно  запела  дверь  и...  на
крыльце появилась - мать.  Его  мать!  Только  очень  маленькая!
Только очень худенькая. С черной косынкой на  голове.  И  очень,
очень белая, как нетронутый снег. Мать! Его мать!
  Чекороно всем телом подался вперед, но она  вовремя,  ох  как
вовремя! Отановила его вопросом:
  - Вам кто нужен? Смотрю из окна, а вы стоите и стоите...
  - Я че-че... - но тут  же  спохватился,  вытащил  паспорт  из
кармана, медленно, еле справляясь с волнением прочел:
  - Афанаскин Георгий Валентинович...
  - Паспорт? Я и так верю. Вы  ошиблись,  я  дом  продавать  не
буду...она развернулась, чтобы скрыться за дверью.
  - Мама! - он видел как дрогнула ее спина.
  Что он наделал! Он и  ее  погубит!  Но  через  мгновение  был
спокоен.
  - Мама Володи Малинина? Я служил с ним...
  Она чуть задержалась  на  пороге,  но...не  остановилась,  не
обернулась,  скрылась  там,  внутри  коридора,  и   уже   оттуда
донесся, как ему показалось, безразличный голос:
  - Проходите...
  Чекороно  не  один  раз   проигрывал   встречу   с   матерью.
Подготовился  к  тысяче  неожиданностей:  нащупывал  в   кармане
коробочку   с   нитроглицерином,-   "у   нее    такое     слабое
сердце",загодя проверил исправность телефона-автомата,  "окраина
пока добежишь до него",- проиграл даже отказ  от  гостеприимного
чая, настоянного  на  мяте.  Ко  всему  подготовился,  но  не  к
равнодушию." Не могла она забыть, не могла! Ей  очень  плохо..."
Две ступеньки на крыльце вторили в такт его  мысли:  "Пло-хо..."
Она указала на лавку у окна,  а  сама  села  за  стол,  на  свою
традиционную  табуретку,  чтобы  удобнее  было   управляться   с
самоваром. Самовара не было, не было и Ольгиного  стула,  а  его
стул стоял... с накинутым на спинку еще до  армейским  пиджаком.
Чекороно хотел  сесть  поближе,  но  остановленный  ее  дрожащей
рукой, опустился на прежнее место.
  - Вы такой немолодой. Наверное офицер?.. Она не  смотрела  на
Чекороно: смотрела немигающими глазами в  окно;  не  смотрела  в
окно, смотрела дальше: за  улицу,  за  дома  напротив.  Чекороно
понял: она смотрела в никуда.
  - Я сегодня вернулась от Володи...
  После ранения он не написал ей ни одного письма.  Ни  ей,  ни
Ольге. Своей рукой писать не было сил; чужой не доверял. Знал  -
плохи  у  него  дела.  "  О  смерти,  конечно,  сообщили,  а   в
могилу...- он теперь не  сомневался  в  этом  -  снова  накидали
камней..."
  - О человечки! - простонал Чекороно, но она,  к  счастью,  не
слушала его.
  Ее слова устремлялись в  след  за  взглядом,  и  ей  не  было
сейчас дела ни до Чекороно,  ни  до  его  рассказов.  Он  затих,
вслушиваясь в бледный, без капельки окраски, голос.
  -  Хорошо  ему  там...  Оградка,   памятник   обещали.   Леша
внимательный такой просил фотографию для  музея...  Что  Бог  не
делает - все к лучшему. Я одной ногой к нему  собираюсь,  а  там
отец все-таки...
  "Отец? - Было. Было еще чем удивить Чекороно.  На  вопросы  о
нем она всегда отвечала коротко: "Нет у тебя отца. Мать есть!  А
отца не было и нет!.."
  Она,  не  останавливаясь,  продолжала  завязывать  узелок  за
узелком.
  - Присмотрит думаю... Красивый был, добрый. И  сейчас  такой.
Полный...и директор. А я страшненькая такая была, одна  в  доме,
и на миру, осталась. Мама  умерла,  а  отца  как  и  Володя,  не
видела. А Николай Иванович,  тогда  еще  Коленька,  на  практику
приехал, у меня квартирантом был. Уехал, а я и рада... Не  знал,
что Володя мне  остался.  Одной  мне...  Так  и  жила...  Хорошо
учился,   учителя   встречали   довольные.   На   одежду     сам
зарабатывал...
   Неожиданно голос ее  пропал.  Бескровные  губы  периодически
обнажали скупую  щелку  между  собой,  смыкались,  застывали  на
какое-то время, словно набираясь сил, и с  дрожью,  от  великого
напряжения, снова отталкивались друг от  друга,  не  издавая  ни
единого звука - единственные живые движения на восковом лице.
  Чекороно  слышал  недовольное  брюзжание  лавки  под   собой,
слышал и другие звуки населявшие этот дом: были и  знакомые,  на
которые и внимания то раньше не  обращал,  но  засевшие,  теперь
это очевидно, крепко в памяти; были и новые, удивительные  -  от
мерцающей свечи в углу перед иконой...
  Темные,  проникающие  под  высоким  лбом   глаза   оживлялись
красно-желтым огоньком, раскачивались вслед за ним,  увлекая  за
собой   и   всю   многостолетнюю   мудрую   голову,   обугленную
неотступным раскаленным солнечным диском. Два  перста  требовали
тишины  и  умиротворения.  И  мать  покорялась  им  -  беззвучно
шевелила губами.
  День за окном неуклонно менял свой облик: еще белый у  самого
снега он постепенно серел и поверх крыш уже  ни  в  чем  не  мог
удержать на  себе  скользящего  взгляда.  Тени  вокруг  Чекороно
наезжали друг на друга, сплавляясь в  одну  густую  и  тревожную
гущу. Слегка выступающая на ее фоне, фигура  матери  отталкивала
от себя возможные вопросы, а против  его  главного,  занесенного
еще с порога: "Об Ольге?" - казалось восставал каждый предмет  в
доме, каждая его частичка, каждая трещина...
  Чекороно нарочито громко прокашлялся. Мягко  запели  в  ответ
оконные стекла; огромный медный таз на  стене,  из  года  в  год
терпеливо ожидавший своего золотого времени: поспевания  ягод  в
саду,  ответил  глухим  старческим  колоколом;  свечной   огонек
заметался  в   предсмертной   агонии,   готовый   при   малейшем
неосторожном  движении  сгинуть  навсегда.  Сгинуть валы без  единого  цветочка  на  подоконнике.
Над трубой слабый дымок -"жива мать!"
  Знакомо  стукнул  засов;  недовольно  запела  дверь  и...  на
крыльце появилась - мать.  Его  мать!  Только  очень  маленькая!
Только очень худенькая. С черной косынкой на  голове.  И  очень,
очень белая, как нетронутый снег. Мать! Его мать!
  Чекороно всем телом подался вперед, но она  вовремя,  ох  как
вовремя! Остановила его вопросом:
  - Вам кто нужен? Смотрю из окна, а вы стоите и стоите...
  - Я че-че... - но тут  же  спохватился,  вытащил  паспорт  из
кармана, медленно, еле справляясь с волнением прочел:
  - Афанаскин Георгий Валентинович...
  - Паспорт? Я и так верю. Вы  ошиблись,  я  дом  продавать  не
буду...она развернулась, чтобы скрыться за дверью.
  - Мама! - он видел как дрогнула ее спина.
  Что он наделал! Он и  ее  погубит!  Но  через  мгновение  был
спокоен.
  - Мама Володи Малинина? Я служил с ним...
  Она чуть задержалась  на  пороге,  но...не  остановилась,  не
обернулась,  скрылась  там,  внутри  коридора,  и   уже   оттуда
донесся, как ему показалось, безразличный голос:
  - Проходите...
  Чекороно  не  один  раз   проигрывал   встречу   с   матерью.
Подготовился  к  тысяче  неожиданностей:  нащупывал  в   кармане
коробочку   с   нитроглицерином,-   "у   нее    такое     слабое
сердце",загодя проверил исправность телефона-автомата,  "окраина
пока добежишь до него",- проиграл даже отказ  от  гостеприимного
чая, настоянного  на  мяте.  Ко  всему  подготовился,  но  не  к
равнодушию." Не могла она забыть, не могла! Ей  очень  плохо..."
Две ступеньки на крыльце вторили в такт его  мысли:  "Пло-хо..."
Она указала на лавку у окна,  а  сама  села  за  стол,  на  свою
традиционную  табуретку,  чтобы  удобнее  было   управляться   с
самоваром. Самовара не было, не было и Ольгиного  стула,  а  его
стул стоял... с накинутым на спинку еще до  армейским  пиджаком.
Чекороно хотел  сесть  поближе,  но  остановленный  ее  дрожащей
рукой, опустился на прежнее место.
  - Вы такой немолодой. Наверное офицер?.. Она не  смотрела  на
Чекороно: смотрела немигающими глазами в  окно;  не  смотрела  в
окно, смотрела дальше: за  улицу,  за  дома  напротив.  Чекороно
понял: она смотрела в никуда.
  - Я сегодня вернулась от Володи...
  После ранения он не написал ей ни одного письма.  Ни  ей,  ни
Ольге. Своей рукой писать не было сил; чужой не доверял. Знал  -
плохи  у  него  дела.  "  О  смерти,  конечно,  сообщили,  а   в
могилу...- он теперь не  сомневался  в  этом  -  снова  накидали
камней..."
  - О человечки! - простонал Чекороно, но она,  к  счастью,  не
слушала его.
  Ее слова устремлялись в  след  за  взглядом,  и  ей  не  было
сейчас дела ни до Чекороно,  ни  до  его  рассказов.  Он  затих,
вслушиваясь в бледный, без капельки окраски, голос.
  -  Хорошо  ему  там...  Оградка,   памятник   обещали.   Леша
внимательный такой просил фотографию для  музея...  Что  Бог  не
делает - все к лучшему. Я одной ногой к нему  собираюсь,  а  там
отец все-таки...
  "Отец? - Было. Было еще чем удивить Чекороно.  На  вопросы  о
нем она всегда отвечала коротко: "Нет у тебя отца. Мать есть!  А
отца не было и нет!.."
  Она,  не  останавливаясь,  продолжала  завязывать  узелок  за
узелком.
  - Присмотрит думаю... Красивый был, добрый. И  сейчас  такой.
Полный...и директор. А я страшненькая такая была, одна  в  доме,
и на миру, осталась. Мама  умерла,  а  отца  как  и  Володя,  не
видела. А Николай Иванович,  тогда  еще  Коленька,  на  практику
приехал, у меня квартирантом был. Уехал, а я и рада... Не  знал,
что Володя мне  остался.  Одной  мне...  Так  и  жила...  Хорошо
учился,   учителя   встречали