Дурное побуждение

ускоренного досмотра, а затем я подошла к другой стойке, предварительно раскидав книги по пакетам, а пакеты спрятала под стойкой. Новая девица была душевная, простила мне 12 кг. перевеса, а пакеты она не увидела, и я прошла, не заплатив НИ КОПЕЙКИ!!! Правда, пришлось таскать в руках 12 кг. по аэропорту, но я даже от радости их не чувствовала. Пошла в "Дьюти фри" и на твои деньги купила себе классные джинсы, которые еле-еле прикрывают попу, и косметику в Дьюти Фри….
Своей группе я высказала все, что о них думаю. Вот так!

…Я очень благодарна тебе за время, которое мы были вместе в Израиле – в холодном Питере это очень согревает.
Ты классный любовник, многие молодые не сравнятся с тобой, уж поверь мне, я, к сожалению, эксперт.
Ты мне снился сегодня, мы занимались любовью. Хотелось проснуться, приготовить тебе завтрак. Спасибо, что ты у меня есть...!
Не пиши мне сдержанных писем, я вот тебе пришлю о сексе, на днях обещаю!
Пожалуйста, держись, я люблю тебя.
Целую1000 раз.
Твоя, Н".

Мои газетные очерки о русских в Америке имели успех, и в январе 2006-го меня снова послали туда, на этот раз в Кливленд. Эту поездку было уже легче перенести, так как Ника всё равно находилась в Петербурге, а не в Израиле. Мы не уставали переписываться. В её письмах снова зачастили слова "люблю", "скучаю", "целую", "твоя", они стали теплее. Правда, большинство писем были очень короткими, но, может быть, она была слишком занята.

"Вчера смотрела фильм о Бродском и Венеции, ужасно расстраивалась, что не мы в этом городе. Остаток дня эта мысль не давала мне спокойно работать".

Ника убеждала меня, что гению, вроде Бродского, не обязательно хорошо одеваться; достаточно, если модно одета его молодая жена. Когда я вернулся в Иерусалим, меня ждало письмо: "Я так завидую твоей жене; хотела бы получить тебя такого "изголодавшегося".
Как-то я послал Нике свою фотографию. "Милый, ты офигенно красивый мужик! Хочется не смотреть, а целовать и трахать".
Для меня же важно было занять её мыслями о себе и своих делах, отвлечь от питерских мужчин. Естественно, это не всегда удавалось. В феврале она неделю не отвечала на мои звонки и эсэмэски, а когда я, наконец, дозвонился, выдумала историю про неоплаченный телефон. Позже выяснилось, что у них в школе появился новый папа. Ника вступила за него в борьбу с учительницей иврита. Она, разумеется, победила, но тут же охладела к новому любовнику. Я догадался об этом случае только через полгода, по её обмолвкам.
На следующий день после возвращения в Израиль у меня умерла мать. Она болела давно, и мы были готовы к неизбежному. По еврейской традиции похороны состоялись в тот же день. Денег это не стоило, в Израиле такие вещи берет на себя мэрия. А в Петербурге её тело бы сожгли. Пока я сидел "шива" (семь дней траура), дверь в квартиру не запиралась, никто не звонил, отворяли, входили, присаживались: родные, друзья, сотрудники по работе, соседи. Почти никто из них не знал маму при жизни, и только мы с сестрой помнили её как активную, доминантную женщину, главу семьи.  Из синагоги принесли свиток Торы, десять мужчин молились у нас дважды в день. Я говорил Кадиш. Электронная почта была забита выражениями соболезнования. Написала и Ника:

"Бедный Мика,
Боже, какое горе!
Конечно, я понимаю, это не к месту, но, вот, и у нас умер любимый хомяк. Мы с сыном захоронили его в картонной коробке на еврейском кладбище".

В марте судьба забросила меня в Богом забытую Пензу, встречаться с читателями, которые меня никогда не читали и не прочтут. «Вопросы есть»? – спросил я после своего выступления перед пенсионерками. Одна поинтересовалась: «А вы случаем не холостяк»? «На что я трачу своё время?», - промелькнуло в мозгу. Председатель общины Гринберг, местный бизнесмен средней руки, сопровождал меня повсюду и запаивал водкой. Мы ужинали в ресторане "Семь сорок" с гигантским маген-давидом на потолке. Пища была, конечно, не кошерная, как и публика, как и вся атмосфера.

«- Жаль, что ты не останешься на шабес.
– А что, в ресторане отмечают субботу?
– Конечно, отмечают. Вечером обязательно устраивают шоу и стриптиз!».

Дома Гринберг показал мне коллекцию антиквариата, собранную без всякой системы и понятия, наугад и по случаю.
"Вот кузнецовская чашка, вот старинная грузинская сабля, " – купил в комиссионке. "А это откуда"? – я указал на серебряное блюдо изящной чеканки. "А это вообще краденное, вор принес". В подпитии он делился секретами своего коммерческого успеха:

"Меня ещё папа учил. Будут на тебя наезжать, в милицию не ходи и киллеров не нанимай. Возьми две тротиловые шашки, обмотай шнуром и сам брось конкуренту в форточку. Так вернее".

Я так и не понял, была ли это только пьяная шутка.

В начале апреля я снова летел в Петербург, чтобы четыре неполных дня провести с Никой. "ХОЧУ ВИДЕТЬ ТЕБЯ КАЖДЫЙ ДЕНЬ".

"Конечно, я постараюсь быть с тобой всё свое время, кроме ночи – вряд ли получится. Я приду в воскресенье, и в понедельник, и во вторник, и в среду до твоего отъезда".

Теперь наши петербургские встречи проходили не в гостинице, а на съёмной квартире на станции метро "Василеостровская". Отремонтированный фасад дома свидетельствовал о новой эпохе процветания, двор и лестничные клетки застряли в годах перехода к рыночному хозяйству. Ника приходила ненадолго, по пути к свекрови, жившей неподалёку. Я почти никому не звонил и не выходил на улицу, чтобы до Йорика не дошел слух о моем приезде. Из-за конспирации я растерял профессиональные связи и лишился некоторых друзей, которые не могли взять в толк, почему я их игнорирую. Мы оба бесконечно уставали от этих коротких свиданий, неистового секса и изнурительных выяснений отношений.
В те дни я впервые снял её обнаженную. Потом мы сидели в греческом ресторане "Олива" на Большой Морской, пили вино и ели средиземноморские блюда. Официантка сфотографировала нас; ведь у нас практически не было фотографий, на которых мы вдвоём. Получилось замечательно: Ника в черном тонком свитере с серебряной вышивкой на воротнике и кулоном на шее, волосы зачёсаны и собраны назад, я, с южным загаром, в синей рубашке, обнимаю её за плечи; она прильнула головой к моей шее. Перед нами два бокала с красным вином. Кому такую фотографию я мог показать?
После моего отъезда Ника сообщила, что у неё задержка. "Может, я была слишком безрассудна – и вот расплата". Тогда я сразу поверил, а теперь допускаю, что это могла быть и выдумка, тест, попытка дожать меня экстраординарной ситуацией. Женщины в прошлом не раз шантажировали меня своей беременностью, настоящей и мнимой. Во всяком случае, и этот тест, с точки зрения Ники, я не выдержал. Я вспомнил её прошлые романы и написал, что не могу рассчитывать на верность и, поэтому, не хочу разрушать своей с трудом построенной семьи.

"Ты же по натуре полигамная женщина, одного мужчины тебе мало. Я не смогу жить в браке, постоянно ожидая измены. Ведь мне уже 58. Стареющий муж и скромные доходы – надолго ли тебя хватит? Как мне не хочется позора и одиночества на старости лет!"

Ника даже в пик нашей любви, ни разу не пообещала, что будет мне верна в семейной жизни и не покинет в старости, хотя знала, что я бы это оценил. Например, когда я сказал, что буду бояться оставлять её одну, уезжая в командировки, она предложила: "А ты бери меня всегда с собой". Ну, разве можно было строить взаимоотношения между мужем и женой на таком фундаменте? Своими откровенностями она готовила меня к "открытому" браку, чтобы в случае чего сказать: «Ты же знал, на ком женишься».

"Держись своей "с трудом построенной семьи". Я сама разберусь, я большая девочка, знала, на что шла. Кажется, "мы идем по кругу"….
Я не одинока, у меня есть своя семья, красивый и страстный любовник, возможно, и его ребенок, я счастлива, правда я нервничаю и растеряна, но не могу сказать, что мне плохо".

Одна из подруг посоветовала: "Что же тут плохого; у ребенка будет два отца, это лучше, чем ни одного". Ника решила рожать, сказав мужу, что это его ребёнок, а меня, таким образом, привязать к себе надолго. Для меня это было лёгким решением проблемы. Ведь я хотел от неё ребёнка, особенно девочку. Одно меня угнетало - что Ника так подставляет Йорика. Как мужчине, мне было жутко представить себя на его месте. Да и не радовало, что мой ребёнок будет носить чужую фамилию и не знать своего настоящего отца. Все же я считал, что сам виноват: не беру на себя ответственность.

"Моя идея была не говорить никому и ничего, у меня был бы твой ребёнок, ты бы это знал, мой муж – нет. Да, это отвратительно, но жизнь гораздо сложнее, чем правила и догмы. Я была бы по-прежнему заботливой и хорошей женой и матерью.
… Перспективы ведь никакой, время идёт…."

Нашему ребёнку не суждено было родиться, задержка закончилась, или же Нике надоело разыгрывать эту карту.

"Видит Бог, я так расстроилась, что тревога была ложной. Может быть, попробуем в следующий раз? Я очень тебя люблю".

В мае я уехал на месяц в Калифорнию, в отпуск. В Сан-Франциско я встречался с бывшими школьными товарищами. Многие из них работали в хайтеке, в знаменитой Силиконовой долине, на родине «шатла» и Гугла. По приезде в Штаты их навещали сотрудники ЦРУ, расспрашивали о закрытых институтах в СССР, о каждом знали, где он прежде работал. Мои собеседники не сомневались, что общества российско-американской дружбы, на которые так падки бывшие совки, инфильтрированы агентами обеих разведок. А одна миловидная девушка, бывшая ленинградка, дружившая с иранцем, посоветовала, чтобы все израильтяне разъехались по странам своего исхода и перестали угнетать несчастных палестинцев.
Потом я взял в прокат огромный кремовый "Бьюик" и поехал в отпуск. Наконец-то я увидел своими глазами водопады и заливные луга горного заповедника Иосемити, необъятные секвойи, экзотическое, петляющее над обрывами шоссе, по которому я спускался вдоль океанского берега к мексиканской границе, резвящихся в воде морских львов, знаменитые курорты, имена которых ласкали слух: Санта Крус, Санта Барбара, Санта Моника. На остановках я посылал своей девочке эсэмэски и сожалел, что она всего этого не видит и что кожаное, просторное заднее сиденье "Бьюика" никак не используется.
Пару дней я погостил у своей двоюродной сестры в предместье Лос-Анджелеса. Брат отца уехал в Америку в конце 20-х годов, торговал обувью, а его дочь уже была настоящей американкой, доктором психологии, замужем за дантистом. Они собирали картины ("Вот гравюра Шагала, а это – Пикассо"), имели дачу на мысе Малибу ("Как? Ты не слышал про Малибу? Там отдыхают звезды Голливуда!"). Кузина ездила на "Ягуаре", питалась только здоровой пищей, в свои семьдесят каждое утро вставала в шесть и играла в теннис. Но и на солнце есть пятна; и в её жизни были свои сложности.

"Понимаешь, со студенческих лет мы всегда принадлежали к либеральному, прогрессивному кругу, вместе с друзьями ходили на демонстрации против войны во Вьетнаме, боролись за права чернокожих, за право на аборты и за права гомосексуалистов. Голосовали только за демократов, читали только "свои" газеты. Когда же надо было выступить в поддержку Израиля, оказалось, что никто из наших друзей, ни либералы, ни чёрные, ни геи, ни феминистки не готовы нас поддержать. Сегодня наши