Дурное побуждение

она решила, что я Лёху вычислил, то поручила меня ему.
Лёха трижды звонил, но я не ответил, забыл мобильник дома. Разозлившись, он написал: "Сними трубку, трус. Я научу тебя уважать достоинство женщины". Обуянный страхом, что всё откроется, он забыл, чьё именно достоинство должен защищать,  любовницы или жены. Не дождавшись ответа, он, по совету Ники, перешёл на язык вежливых угроз: "Мика, остановись, ты находишься на грани нарушения закона, и эта грань уже близка". Какого закона?
Меня бесило, что я тут страдаю, а они там спокойно трахаются. Можно не сомневаться, она обучила его новым позам, ведь она - выдающаяся училка, не только литературы. Я представлял себе, как она восхищается его мужскими достоинствами, уверяет, что он – красавец, половой гигант, говорит льстивые слова, которые тот давно не слышал от жены, после двадцати-то лет совместной жизни.
Как мне стало известно, пока я был в Москве, Таня с мужем уехали на неделю в Европу, оставив Нике ключи от своей квартиры, где её с Лёхой и застукала дочка Тани. Потом они проводили вечера у Ники, запираясь на замок, который я столь опрометчиво ей врезал. Почему-то то, что они пользовались моим замком, меня особенно возмущало. Зачем я не потребовал замок обратно?
Вдруг меня осенило: ну, конечно, Ника не захотела оставаться с Йориком до его полного банкротства, но ей нужно было предъявить ему «уважительную», немеркантильную причину – любовь. Она приехала в Израиль с твердым намерением подготовить почву для своей иммиграции. К тому же, сыну оставался год до призыва в армию, надо было торопиться. По приезде надежда на то, что что-то получится со мной, улетучилась. Если раньше Нику интересовали только "неординарные личности" (по крайней мере, на словах), то теперь подходил кто угодно, даже Лёха-Леон, легкая жертва, с которой уж сбоя не могло быть. Даже двое детей Лёхи её не останавливали, старший уже достиг совершеннолетия. К тому же так она взрывала круг моих друзей, мстила мне по-настоящему.
Взбешенный тем, что она пересылает этому болвану мои письма, а сама меня игнорирует, я написал ещё раз.

"Ты нарушила конвенцию, распространяешь мои письма. … Берегись, теперь мои руки свободны. Как бы Московский вокзал не стал местом твоего постоянного пребывания. Вот так, моя девочка, моя публичная девочка".

Разумеется, своих угроз я не выполнил, не связался ни с Лёхиной женой, ни с Йориком. Жена обо всём узнала сама - Лёха был для неё совершенно прозрачным: его поведение резко изменилось, дом заполнили Никины фотографии, он только о ней и говорил, возвращался каждый день в полночь. А Ника продолжала встречаться с ним в открытую. Осторожность была отброшена; она шла ва-банк.
Тем не менее, пока ситуация оставалась неопределенной, ей совсем не хотелось, чтобы о её иерусалимских каникулах узнал Йорик. На следующий день она позвонила и пришла ко мне на работу.  Она нервничала. Её обвинительная речь была сбивчивой, с литературными неправильностями и повторениями. Я запомнил её слово в слово.
О моём состоянии нечего было и говорить. Я сидел, обезволенный антидепрессантом, отвечал редко и еле слышно. Крепкие сигареты вызывали боль в голове и тошноту в желудке.
Вначале она обвинила меня в том, что я звонил жене Лёхи и разгласил их связь. Я отрицал, и тогда Ника соврала, что жена сама им об этом сказала.
Потом она перешла к письмам.

"Я хочу сказать, что даже если у меня была какая-то мысль, что я к тебе могу вернуться, то теперь это невозможно после твоих грязных писем, полных не просто ненависти, а грязной ненависти. Всё, что у нас было, ты уничтожил своими письмами, полными мата, взял, всё замарал. Мат на мате, просто грязная ругань".
"Это твой язык".
"Извини, я использовала этот язык, когда мы занимались сексом. Ты используешь этот язык, когда ты пишешь мне письма. Извини, это разные вещи, не правда ли? (Мне было хорошо знакомо это злое Никино: "Не правда ли"?) Это всё равно, как я буду ходить голой при тебе, когда мы занимаемся сексом, а ты будешь ходить голым в редакции. Это разные вещи, правда"?

Из ею сказанного получалось, что это не она "замарала наши отношения" своим предательством, а я, написавший эти злосчастные письма.

"Ты могла их не читать. Прочла первое и больше бы не читала".
"Я думала, ты что-то пишешь. Я не думала, что ты льёшь грязь. Я даже не представляю, как в тебе могло сидеть столько грязи".

Эти слова: "грязь", "грязный", она повторяла почти в каждой фразе.

"Ты сама их спровоцировала".
"Неважно, мы говорим не обо мне. Мы говорим о тебе, о том, что ты сейчас делаешь".
"Это ты сделала".
"Я ничего не делаю. Это ты делаешь. Ты просто взял всё, что было хорошего, и из-за того, что мы, вот, не вместе, всё замарал. Я не могу, моё сердце разрывается».
«Не знал, что наши отношения были тебе так дороги».
«Мне тебя жалко, потому что я виновата перед тобой. Но когда я получала письмо за письмом, и вот эту грязь, этот мат, откуда ты столько слов знаешь»?
«Я писал тебе другие слова, когда ты их заслуживала» - промолчал я…
«Окей. Это всё каждый раз, знаешь, меня отдаляло, отдаляло, отдаляло от тебя. Я просто в шоке от этих писем, поверь. Я понимаю, что тебе больно, и ты неадекватен. Но это низость"!

Слово "неадекватен" она повторила три раза.

"Если бы ты держался достойно, это бы меня мучило больше. Поверь мне, я бы очень страдала, я бы убивалась, что я сделала, как я сделала, как я могла. Но когда меня поливают грязью, когда меня называют подлой шлюхой и блядью, это лично меня не оскорбляет. Ты замарал себя. Ты потерял для меня человеческое лицо. Мне тебя жалко, но я тебя не уважаю, после того, что ты сделал".

Я не имел сил отвечать на помои, которые лились на мою голову.
Видя, что я не даю отпора, Ника распалялась все больше, как волчица, почуявшая запах крови.

"Смотри, я хочу тебя предупредить, если ты мне угрожаешь. Это не потому, что я чего-то боюсь. То есть я боюсь, но я хочу тебе сказать: если ты не остановишься, если ты будешь лезть Лёше в семью (как будто она уже не влезла, бесцеремонно влезла в его семью), если что-то узнают в Питере, я тебе скажу, что я сделаю. Поскольку мне тогда терять уже будет нечего, я, во-первых, разошлю твои письма по всем твоим друзьям и нашим знакомым. Я поговорю с твоей женой. Раз ты можешь влезать в мою семью, значит, я, наверное, могу тоже. Если ты меня оставишь, как ты пишешь, без работы и жилья, я тебя тоже оставлю без работы и жилья. Я напишу тебе на работу. Если тебя устраивает такой уровень отношений, то - пожалуйста. Мне нечего будет терять, но и ты получишь. Я не говорю, что я обращусь в полицию из-за того, что ты мне, извини, угрожаешь. Если тебе есть, что терять, то остановись.
Не трогай никого. Держи свою боль в себе. Обзывая меня шлюхой и блядью, ты не можешь меня вернуть. …
Эти бесконечные угрозы, что ты меня отправишь на Московский вокзал, что я буду проституткой на Московском вокзале, что я шлюха, что я публичная девка. Ну, зачем ты это сделал? Нужно уметь держать удар. Ты меня шантажируешь. Какой ты низкий, вообще, какое ты ничтожество! ".

В какое-то мгновение мне стало казаться, что она даже рада моим письмам, что благодаря им она получила возможность отмыться от собственной грязи.

"Я тебе не угрожаю, но я тебя предупреждаю, что если мне нечего будет терять, то ты потеряешь всё".

Мне бы надо было выгнать её из комнаты после первых же фраз или ударить, но у меня не было сил, я сидел как зомби. Кроме того, я видел её впервые после того, как она объявила мне свою "благую весть". Я дико скучал и всё еще любил её, не успел перестроиться так быстро, за неделю. Она думала о себе и не представляла, что моё положение настолько серьезно.

"Пиши, куда хочешь. Мне все равно. Моя жизнь кончилась".
"Где твоя жизнь кончилась? У тебя есть жена, у тебя есть дети, у тебя есть прекрасная работа", - отреагировала она несколько иным тоном, услышав мои жалкие слова, - Как ты мог? Где же в тебе это всё сидело, скажи мне"?
"Ты переслала мои письма Лёше. Мы договаривались, что ты не будешь этого делать".
"Во-первых, мы ни о чем не договаривались. Во-вторых, когда я получила твои письма, я должна была себя защитить, потому что эти письма касаются его"?
"Нет".
"Касаются".
"Я и не знал, кто это, когда писал".
"Неважно, я знала. Я не знаю, что ты знаешь. Я не знаю, что ты там придумал. Я нервничаю в этой ситуации".
"Ты звонишь моим друзьям. Вмешиваешься в мои отношения с ними".
"Я звонила твоему хайфскому другу ещё до того, как ты писал эти письма. Я сказала, я очень виновата перед тобой. Я сказала: «Я прошу Вас поддержать Мику. Ему сейчас очень тяжело». Я чувствовала, что виновата. Но когда на меня всё это обрушилось, грязь"….

Её звонки тоже были своего рода местью и торжеством, обличенным в форму сочувствия. Дескать, пусть все знают, что я Мику бросила, а не он меня.

"Прекрати. Твоя жизнь не кончилась. Вот поверь мне, пройдет время, и ты будешь знать, что это не так. Не кури сигареты, это вредно. Пожалуйста, не делай ничего. Я могу тебя попросить? Но ты не адекватный. Как я могу тебя попросить"?
"Ладно. Открывай свой ящик и стирай эти письма. Подпиши, что ты их сотрешь". (Мне стало стыдно за то, что я наделал).
"Ты что? Я не могу с тобой это подписать, ты не адекватен. Я сотру эти письма, а ты будешь писать следующие, в Петербург, или ещё куда-то, ещё куда-то. Вообще, ещё куда-то – это ладно, это мне по барабану. Как я могу тебе верить?"
"А я могу? Ты меня не обманула"?
"Не надо сейчас считаться. Сейчас ситуация другая. Ты звонишь, угрожаешь мне, шантажируешь. Я уж не говорю, что это материал для полиции…"

Я совершенно изменился в лице, и она, наконец, почувствовала, что хватила через край.

"Ты умираешь…? Ты работаешь, у тебя есть двое детей, которых надо поставить на ноги, провести через университет и так далее. У тебя есть жена, которую надо поддерживать. У тебя есть дом, работа….
... Прекрати, это самое. Женщины не стоят того, поверь. Тем более, как ты меня описываешь, уж я точно того не стою….
Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, я тебя очень прошу. Пожалуйста, я тебя очень прошу, не надо. Зачем ты это сделал? Даже, если я такая, как ты пишешь, ты же не такой. Хочешь, мы с тобой сходим к врачу. Пусть он с тобой поговорит. Хочешь? У тебя есть врач? Что ты? Ты ходил к врачу?"
"Ходил".
"Врач дал тебе таблетки? О, извини".

Неосторожным движением она опрокинула мою пепельницу и начала сдувать пепел со стола. Пепел разлетелся по комнате.

"Дал, я сижу на антидепрессанте".
"Покажи, что ты принимаешь? Держись, пожалуйста. Пожалуйста, держись. Что я могу для тебя сделать? Я не буду давать тебе никаких идиотских расписок, всё это чушь. Я шантажировать тебя не собиралась. Что я могу для тебя сделать?"
"Сотри эти письма".
«Нельзя быть таким, понимаешь? Мне ты говоришь, что нельзя быть такой, но мы о тебе говорим. Всё, всё. Я грязная шлюха, подлая девка. … Не умирай, пожалуйста. Ты будешь дальше жить и работать, всё будет нормально".
"Дикая боль…"
"Больно, но… Не умирай, пожалуйста. Вызвать врача? Давай вызовем врача. Только не умирай. Ты ничего не принимал? Ничего не делал? Э-э, подожди, тебе плохо? Что ты делаешь? Давай, позову кого-нибудь. Только не умирай. Может тебе воды? Э-э-э, ты что-то сделал с собой? Давай позвоню жене, чтобы приехала".
"Не звони, мне лучше".
"Не звонить никуда? Все нормально? Давай