Роман Ангелины.

постоянно находились в его имении, отдавая свои знания способной ученице. Но Сати, хоть и имела к учению большие способности, относилась к нему с холодком, считая всё это прихотью папочки, мечтавшего выдать дочь замуж за самого фараона. Ей, конечно, тоже хотелось бы встать на самую высшую ступеньку власти, но вот беда, была Сати, хоть это и не очень с ней вязалось, романтична и мечтательна!
И когда девушка впервые увидела немолодого, но стройного и красивого лицом архитектора, сердце её сладостно затрепетало, подобно бабочке, поймавшей первый солнечный луч после зимней спячки. Сати, ещё не осознавая, что это любовь робко царапается в дверцу её души, стала много времени проводить рядом с красавцем зодчим, невзирая на то, что был он с нею более чем прохладен.
 
IV
 
Интересно, а как в человека вселилась разумность? Ведь что-то должно было подвигнуть гомо сапиенс к мыслительному процессу, что-то должно было толкануть двуногих млекопитающих на скользкую дорожку логического соображения?!
Многие, очень многие, считают, что таковой причиной стала работа. Она, дескать, и заставила человеков не просто что-либо делать, а совершать это строго определённым образом, а отсюда и развитие умственных начал. Именно работа, производимая до нужного числа потов и совершаемая осознанно для общества и семьи, явилась бойком, воспламенившим капсюль разума.
Иные же, более романтичные натуры, уверены, что только любовь могла заставить человека обратить инстинкты в разум. Это, конечно, очень оригинальная версия, но мне лично она не импонирует, особенно, когда вспоминаешь все те глупости, которые сам совершил, находясь в любовном исступлении! Эх, как же тогда бывает далеко не только до какого-то разума, но и до примитивной логики вообще!
Ещё кое-кто думает, что основа разума — естественное любопытство, от природы щедро заложенное не только в людях, но и в других животных. Предположим, схватил человечек первобытный своею волосатою ручкой горящую головешку, находясь во власти этого любопытства, а огонёк его — цап больно-пребольно! И сразу в глотке родился вопль, а в головке — разум, и стал человечек соображать, как ему лучше браться за опасные предметы в другой раз. И опять здесь я вижу нестыковку: ведь раз обжегшись, вряд ли кто вообще станет хвататься за огонь когда-либо!
Нет, кто бы что ни говорил, но я твёрдо уверен, что ось прогресса и толкатель разума — торговля! Как только первый человек обменял лишнюю шкуру на кусок мамонтятины, он моментально почувствовал своё превосходство над остальными! А потом он осознал и силу этого процесса, когда смог за какие-то вещи получать не только еду, но и пародию на любовь. Но вся полнота разума выявилась лишь в тот момент, когда первобытный дикарь сумел втюхать ближнему своему сгнившую шкуру как товар высшего сорта! После этого действия разум стал развиваться неудержимо и изощрённо, превращая людей просто разумных в торговцев-виртуозов! Что, если не торговля, закаляет и острит ум?! А как бодрит приятной свежестью ловля процентов барыша! Это же просто наслаждение — продать то, что сгнило или же чистый брак, это просто радость — обуть доверчивого лоха!
 
Базар восточный, вероятно, вечен! Он криклив, хвастлив, нечист, широк. Хитры торговцы, клиенты беспечны, но именно здесь и бурлит поток разумности! Не знаю точно, но мне думается, что Адам с Евой, выкатившись из ворот Эдема, попали на базар. Кто там торговал, спросите вы, если род человеческий ещё не начал свой путь? Не знаю. Может, ангелы, может, черти, но базар был наверняка! Его не могло не быть!
Базар египетской столицы бурлил, шумел, благоухал. Здесь можно купить всё, что угодно любой, даже самой извращённой душе. Всевозможные яства и напитки, одежды и обувь, животные и посуда, услуги лекарей и брадобреев, возчиков и жриц любви — вот неполный список товаров столичного базара. Сытые торговцы, увешанные гроздьями пота, расхваливают свой товар как величайшее и единственное чудо, хватая прохожих за одежду, плечи и иные места их тел, которые подворачиваются под руку. Они орут, не жалея осипшие глотки, но то их повседневная работа, и покупатель это знает. Он проходит с достоинством, уверенный, что его не так-то легко надуть, и, чтобы сбросить цену, отчаянно хает товар. Но всё это входит в правила игры. Торговец, конечно же, скинет пару монет, но всё равно он останется в барыше, ведь его цена изначально завышена. Зато довольный покупатель, гордый своим умением торговаться, так легко расстанется с деньгами и купит товар, зачастую совсем не тот, который и хотел приобрести!
 
Вдруг — разом — гул базарный умолк, но почти мгновенно перешёл в недовольный громкий ропот. Толпа завыла, стала редеть, раздаваясь в стороны, а в неё влетел азартный джигит. Он уверенно прокладывал путь в людском потоке, как слон в бамбуковых зарослях, а в высоко поднятой его руке была длинная плеть. Джигит смачно, но без злости опускал жало плети то направо, то налево, поторапливая самых медлительных. А вот за ним показалась и пышная кавалькада, и та, ради которой воин не щадил чужих спин. Это была юная принцесса, грациозно и уверенно сидящая на белом коне. На ней бал одет калазирис цвета весеннего неба, так ловко подчёркивающий ладные формы тела и безукоризненные черты лица.
Ропот недовольства мгновенно сменился гулом восхищения, и толпа стала прижиматься к всадникам. Но воины это предусмотрели. Они уже заключили принцессу в неровный овал и проворно работали плётками, отжимая людскую массу. Но всем было наплевать на жалящие укусы плёток, ведь вот она, краса и гордость фараонства, совсем рядом! Да за чудо лицезреть её разве жалко раз-другой подставить плечи под плеть?!
Ах, Ангелина, как же ты любима в египетской земле! Всем, всем мил твой образ, но особенно, мне! Ну что без тебя наш мир безликий — пустыня лунная, мираж?! В нём нет ни радости, ни света, есть лишь грусть, обыденность. Как солнца луч в ноябрьской хмури, как пенье вешнее синиц, как штиль в финале грозной бури — свет глаз твоих и взмах ресниц!
О, Боже, простите, я впал в плен дурмана! Но что поделать, коли мне так близка и дорога моя героиня! Мне иногда кажется, что это я, а не Роман схожу с ума от любви к ней! И только поэтому я говорю словами его, моего бедного поэта!
 
V
 
Нуби тенью скользнула в будуар принцессы.
— Ну, как? Ты всё узнала? — юная царевна устремила взгляд на служанку, и в глазах её затрепетало нетерпеливое волнение.
— Да, госпожа.
— Так не молчи, говори скорее!
— У всех подруг я расспросила о нём и теперь его вижу, как живого! Он так хорош, что тех, кто в него не влюбился, в столице почти не осталось!
Глаза Нуби полыхали чёрным огнём восторга, а грудь высоко взлетала. Голос стал резок и высок, и слова слетали с уст, подобно звонким медным цепочкам, что переплелись на локотках девушки. Языку же был явно мал домик рта, и он ежесекундно высовывался, смачивая сухие губы, отчего они, повлажнев, блистали. И вновь с этих повлажневших губ просыпались слова восторга:
— Ах, как он красив, высок и строен! Не по-египетски учтив! Не докучлив он, не нагловат, но в речах — жарок и неспокоен! И сыплет он рифмами, как туча косым живительным дождём! Его стих ладен и страстен, в нём есть всё: и жар души, и мыслей круча, и красота узора слов!
Ангелина впитывала в себя каждое слово так жадно, будто от этого зависела её жизнь. Да ведь так, по сути, и было! Конечно, это он! Это он, её любимый! Кто ещё мог всколыхнуть стоячее болото Ахетатона?! Только его таланту под силу это!
— А все знатные дамы, — особо, юные, — просто пленены изысканным слогом поэта! — Продолжала меж тем Нуби. — И многие разделяют его дерзость к властям и богам. Кстати, именно за это он и брошен в темницу!
Ангелина не сразу поняла значение последних слов, но, осознав их, похолодела. Она рывком поднялась с кресла и вонзила в служанку яростный взгляд:
— Как брошен? Кем? Да ты в уме ли?!
Прежний восторг слетел с личика Нуби, а на его место по-хозяйски поместился испуг:
— Я, госпожа, не виновата!
— Я не виню тебя ни в чём. Говори, что случилось.
— Узнала я, что на днях примчался оскорблённый номарх — друг твоего папочки — и потребовал, чтобы поэта бросили в тюрьму. Он, дескать, враг Египта, предатель и самый большой злодей и развратник!
— Но почему?!
— Да говорят, что тот поэт так ославил в стихах номарха, что над ним смеялись даже рабы!
— И что же папа?
— Он поддержал своего друга, ведь от поэта досталось и самому царю!
— Да, это на него похоже! Это — он! — почти вскричала принцесса.
— Кто он? — на личике Нуби нарисовалось удивление.
— Это — он! — повторила Ангелина, но тут же, представив себя на месте Нуби, осознала всю нелепость ситуации. — Да так, один мой знакомый поэт, он всегда был дерзок.
Но умная служанка, глядя на вспыхнувшее лицо госпожи, почувствовала, что здесь не всё так просто. И следующие слова принцессы только подтвердили это:
— Ты должна увидеть его!
— Я?
— Да! Хотя, нет. Увидеть его нужно мне! Но как это сделать?!
— Да проще некуда. Кто запретит увидеть арестанта дочери царя?! Да если бы и так, то папа твой лишь словечко скажет, и любая дверь любой темницы распахнётся!
— Ты не понимаешь, Нуби, я хочу увидеть его, но так, чтобы меня никто не узнал!
— Тогда ничего не получится.
— Но я должна его видеть! Должна! Придумай что-нибудь, и я подарю тебе всё, что ты пожелаешь!
Нуби, конечно, любила свою госпожу. И вовсе не по обязанности, а за её доброту к ней, за щедрость. Но Нуби была молода и красива, и драгоценные вещи она любила не меньше. Поэтому появившуюся проблему она разрешила очень быстро:
— Есть у меня один воздыхатель, он служит надзирателем в темнице. Давно он меня добивается, но я пока в раздумьях. Что ж, пообещаю ему себя, возможно, он и поможет.
— Ты хочешь предложить ему себя?! — ужаснулась Ангелина. — Нет-нет, тогда не нужно, поищем путь иной! Отдать себя без любви — это мерзко!
— Я не сказала, что отдамся ему. Я сказала, что лишь пообещаю это сделать! К тому же, он мне не противен. Вот если б он вдруг стал начальником тюрьмы, а я — совсем свободной…
— Об этом не переживай, — легко поняла намёк Ангелина, — я лишь шепну папочке, и всё будет устроено так, как мне угодно!
— Значит, я могу сказать моему другу, что это возможно? — скромно потупила взор служанка.
— Да, да, Нуби!
— Так я пойду и всё устрою.
— Иди. Нет, подожди. А что там говорил номарх о распутстве поэта? Или это он со злобы?
— Ах, госпожа, да любая б почла за честь стать наложницей этого красавца! Вероятно, что-то и было. Да я и сама б отдала свою страсть ему, плавясь от счастья!
— Не любя?
— А вдруг, вся жизнь пройдёт, а любовь так и не постучится!?
— Да ты, Нуби, сама развратна!
— Я, госпожа, не считаю это большим недостатком!
 
VI
 
Здоровые крепкие зубы номарха смачно рвали мясо, перемалывая его вместе с жёсткими хрящами. Золотистое масло тоненькой струйкой стекало на грудь, впитываясь в белоснежное полотно одеяния. То и дело из его пресыщенной утробы вырывалась шумная