Роман Ангелины.

но все они были так деловы и целенаправленны, что было предельно ясно: они точно знают, что делают. Ах, какое же это благоприятное время для утоления низменных инстинктов! Можно запросто, под предлогом благородного свержения диктатуры, расправиться со своими врагами, да и просто с теми, кто живёт лучше вас, а, заодно, и ограбить их жилища, приумножив личное имущество. Можно с полным правом и толпой таких же, как сам, отморозков громить торговые лавчонки, опять-таки приумножая личное имущество. Почему бы этого ни делать, когда за всё отвечать будут другие!
Ах, чёрт, даже завидки берут, когда представляешь эту великую вседозволенность! Только не нужно упрекать меня в каком-то злодействе, вы и сами такие! Да-да, низменные желания присущи каждому, только одни их умело подавляют, другие подавляют с трудом, ну, а третьи эти желания исполняют, и все мы их тогда называем бандитами и мародёрами! Но вспомните историю, разве было хоть когда-то, чтоб не находились толпы желающих поживиться во время войны ли, катастрофы или иного чрезвычайного события?! А не вы ли, увидев, как перевернулась машина, перевозящая водку, бросились не на помощь водителю, а к ней, родимой, чтоб на халяву набрать выпивона?! Это были не вы? Что ж, простите, я ошибся, это, вероятно, были мерзкие шумеры!
Итак, в Лагаше царил хаотический порядок. Кто-то обогащался, кто-то нищал, кто-то истекал последними каплями крови. В общем, одним везло, другим не очень. И только женщинам не везло ни в чём. И это понятно, ведь они сами были ценной добычей. Дам хватали и тащили в сторонку, чтобы наспех насладиться их горячими прелестями, а то и совершая это действо прямо здесь, в свалке грабежа и бойни! И, пусть женщины той эпохи менее трагично смотрели на такие вещи, но всё же их жалко. Хотя, если взглянуть на это более философски, то некоторый смысл найти в том варварстве можно. Поскольку много народу отдаст концы в этой резне, то им нужна будет замена, и это через девять месяцев и произойдёт. Демографический баланс останется в равновесии. Да ещё, возможно, кое-кто из женщин получит удовольствие от экстремального совокупления — таких нынче сколько угодно, значит, и тогда они были. И ревнивые мужья не смогут ни в чём упрекнуть своих жён — виноваты народные массы, а, следовательно, не виноват никто!
 
Ночь близилась к концу. Во дворце Урукагина принимал присягу у тех вельмож, что признали его как правителя Лагаша. И таковых было очень много, видать, не слишком-то они ценили прежнего господина.
И вот все вопросы решены, и патеси остался один. С ним лишь начальник его личной стражи Мардук. Он ещё молод, силён и красив и телом, и лицом:
— Всё, господин, сделано, как ты приказал. Лугальанду с семьёй под охраной в надёжном месте. У него будет всё, что он пожелает.
— Теперь вот что, Мардук, меня тревожит Бирос, — патеси подошёл к слуге вплотную. — Он меня очень тревожит!
— Я понимаю, господин, Бироса сегодня же не будет!
— Нет, сделай это через два дня, но так, чтобы никто не узнал истинной причины! И будь осторожен, жрец в дружбе с Шамашем, да и его приспешники не так-то просты!
— Я, господин, не боюсь ни Шамаша, ни Нингирсу, я в них не верю! А со жреческой братией проблем не будет, тем более что половина их давно служит мне!
— Я восхищаюсь тобой, Мардук, но не признавать богов — это кощунственно.
— Что ж, господин, это так, но никто не знает моих мыслей, лишь ты один, а для тебя ведь главное не это.
— Да, для меня главное, чтоб ты служил только мне!
— Так и будет!
— Тогда иди, я хочу побыть один.
Мардук поклонился Урукагине, но не раболепно, а почти как равному, и это не ускользнуло от патеси. Он опустился на ложе и бросил взгляд на дверь, за которой скрылся слуга:
— А Мардук-то поопаснее Бироса будет, нужно с ним разобраться незамедлительно!
 
VII
 
Неуклюже спотыкаются стройные ножки о каменные ступени, словно не юной деве они служат, а сгорбленной немощью старухе. Не вздрагивают в такт шагов налитые девственным соблазном груди. Поникло, ссутулилось стройное тело, и греховная пышность его превратилась в равнодушную полноту. А эти руки, созданные для ласк и лобызаний, отчего же они дрожат, будто не жаркий полдень объял славный Лагаш, а ворвалась в него ночь, зябкая и сырая?!
Ну вот, опять нагнетает, скажете вы. Может быть и так, но разве в вашей жизни не встречались трагические ситуации, разве вам не знакомы стрессы и всплески эмоций? Ах, это всё вами испытано, испробовано, перетёрто и набило оскомину?! Что-что ещё вы говорите? Что любовь не вызывает таких трагических последствий в нормальных людях? Правильно, миллион раз согласен с вами! В нормальных людях любовь вообще ничего не вызывает, потому что для них — нормальных — она и не существует. Самое большее, что они могут сделать — это влюбиться. Полюбить же способен лишь человек не нормальный, в смысле, неординарный! Вы утверждаете, что нет разницы между любовью и влюблённостью? Тогда нет разницы и между днём и ночью, между мужчиной и женщиной, между жизнью и смертью! Влюблённость — это светлое, прекрасное чувство, периодически навещающее нас, и иногда кажется, что оно пришло навсегда. Но нет, проходит время, и она угасает, блекнет, и один объект влюблённости уступает место другому, ещё более очаровательному и желанному. А любовь… Любовь — это болезнь, это бесконечный катаклизм! Она — сумасшедший коктейль, в котором намешаны счастье и разочарование, сладость и боль, надежда и безнадёжность. Любовь нельзя вылечить, ею невозможно переболеть. Кажется, что она прошла, забылась, выцвела до полной невидимости, но нет, она жива, она лишь выжидает своего часа, чтобы снова с полной силой войти в вас истинной владычицей!
Но ладно, мы немного отвлеклись, тем более что говорить о любви тем, кто ею не заболел, — пустая трата времени. Ангелина, конечно же, страдала любовной хворью, причём, в самой тяжёлой её форме, но не это сегодня так безжалостно угнетало девушку. Была ещё одна причина тому — её служебные обязанности.
Накануне Бирос призвал к себе юную жрицу:
— Завтра в полдень мы приносим главную жертву. Из твоих рук счастливец должен сделать последний глоток, прежде чем предстать перед Шамашем!
Ангелина, живо осознав суть слов Бироса, вздрогнула:
— Я должна его убить?!
— Ты дашь ему эликсир забвения, а потом мы вырвем сердце жертвы, и напоим кровью Шамаша!
Внутри девушки всё онемело, когда она представило жуткую картину жертвоприношения: вот бронзовый нож вонзается в мягкую плоть, и корявая, грязная рука Бироса вырывает из окровавленного тела сердце, ещё сокращающееся, живое!..
— Нет, я не хочу это делать! Я не смогу!!
— Что?! Да кто тебя спрашивает, рабыня! — и Бирос резанул чёрные очи девушки глазами своими, выцветшими, но жёсткими.
Ангелина попятилась под этим взглядом, словно он был материален:
— Нет, нет!
— Что ж, тогда ты ляжешь рядом с жертвой, и я сам волью в тебя последний глоток! Подумай до утра, рабыня!
Бессонна ночь, как день беззвёзден, и коротка, как путь на эшафот.
Несколько раз Ангелина доставала заветный пузырёк с волшебными горошинками, но проглотить белый шарик так и не смогла.
— Если я это сделаю, то потеряю последний шанс найти любимого, ведь он где-то здесь, моё сердце улавливает биения сердца его! Но, оставшись, мне нужно будет убить человека! Убить!! Всё, что говорит Бирос, конечно же, ложь, и то не эликсир какой-то, а обычный яд… А вдруг, там, правда, не отрава?! Зачем же умертвлять жертву, если потом нужно вырвать живое сердце?!
И вновь Ангелина ясно представила жуткую картину жертвоприношения:
— Боже, да что же это такое! Ну почему тут такие дикие законы?! — и горькая безнадёжность светлыми солёными потоками хлынула из огромных чёрных глаз.
Но так не бывает, чтобы безысходность овладевала человеком всевластно. Она лишь доходит до своего пика, а потом рушится оттуда под толчками озарений здравого смысла. Так случилось и с нашей героиней. Слёзы испарились на смуглых горячих щеках, оставив грязные полоски — и в те века прекрасный пол не хотел полагаться на природную красоту и украшал себя, как мог, только вот, несмываемую тушь шумеры придумать не смогли. Ангелина успокоилась, и в лице её появилась решимость:
— Что ж, пусть будет так, как задумал этот мерзкий жрец! Не я, так другая невольница выполнит эту работу. Но я попытаюсь хоть как-то подбодрить несчастного — может быть, он почувствует это, и ему будет не так страшно покидать наш мир. Тем более, я совсем ничего о нём не знаю. Если это человек хороший, то жаль его, несомненно, но вдруг он какой-нибудь злодей, преступник?! Хотя вряд ли, таких, насколько я знаю, в жертву не приносят. И всё равно, у меня нет выбора, я это сделаю! Мой выбор — это мой Роман, божественно гениальный, но по-детски глупый, безумно далёкий, но невероятно близкий! Ты думаешь, что убегаешь от меня, но ведь я живу в тебе, только я! И ты-то это знаешь лучше меня, но боишься отдать себя во власть любви, нет, не боишься, а ещё пока в тебе есть силы сопротивляться ей. Но силы эти будут убывать, таять, как ледяное сердце Кая под горячими слезами Герды! Ты сдашься и придёшь ко мне, и упадёшь к моим ногам, и будешь просить прощенья! А я наброшу на лицо равнодушную гримасу и… Да нет, мой любимый, я тоже упаду, и мы сольёмся в едином вздохе, в едином сердечном биении!
 
VIII
 
— Не развязали — вот развязка! Вот и ответ на все вопросы, да и нет теперь нужды делать выбор.
Роман, как был спелёнут, так и лежал на жертвенном столе. Все его члены онемели, словно их ампутировал искусный хирург, и даже душа, кажется, уже выползла из тела, приготовившись к последней, бесконечной дороге.
— Ну что ж, наверное, так будет и лучше, и честнее. А то поблуждаю по эпохам, а потом вернусь: здравствуй, любимая! А она мне не на шею бросится, а только молвит, сожалея, мол, где ж ты шлялся, старый хрен, я тебя давно позабыла!
Но все эти мысли в поэте возникали только от безнадёжности и усталости, он лишь заставлял ими, как перегородками, чувства истинные, он хотел просто уйти от реальности!
Роман пытался представить перед собою картины детства: вот кривая, неглубокая речка, где он с друзьями купался и дни, и ночи. Вот тенистый ручеёк, в котором вода почти замерзает даже в жаркий полдень. Вот потрескавшийся, вырядившийся в моховую жилетку Мамонт-камень, на горбу которого они любили посидеть…
Ах, зачем, ну зачем ты, поэт, бродишь мыслями не там, где нужно?! Ведь ты сейчас умрёшь, поэтому надо готовить себя к встрече с миром иным! А ты что сделал? Ты опять вызвал к себе ЕЁ! Это же Ангелина сидит на древнем камне, даря тебе чистую улыбку, даря тебе добрую душу, даря тебе жаркое сердце! Её озорные глаза изливают радость тебе, в них и счастье, и нетерпение — когда же ты решишься, поэт?!
 
Солнце ловко запрыгнуло на высший пик небесных гор, и изливало на землю весь жар своего нутра.
Роман уже весь истёк потом, и он, превратившись в толстую солёную корку, покрыл тело жёстким панцирем. Да и мысли, словно выпариваясь из усохшего мозга, стали густы и тяжелы.