Мой Суворов

ли?

Ну, теперь, конечно, всё стало ясно. Люся прочла сказку, в своем собственном изложении, на своем собственном языке. Было очень забавно и познавательно. Едва закончив с поэзией, рассказчица быстро сбегала в соседнюю комнату и принесла оттуда небольшую стопку рисунков.
- Сюся исова́ла, - гордо объяснила она.
- Ну тогда рассказывай, что у тебя тут, - с улыбкой сказал Никита, рассматривая веселые каракули.
- Это бо́зя каёвка, а это ма́ськи зук. А это ама́ска и васики́.

Оказалось, что, если немного постараться, язык Люси вполне можно было освоить. По крайней мере, с божьей коровкой и майским жуком, с ромашкой и васильками всё было на удивление понятно. Разложив на столе еще несколько рисунков, Люся с особым чувством протянула Никите листок с веселыми человечками.
- Это мама и папа, - пояснила она. - А это Ёна и Сюся.

Видимо, Ёна - это Алёна. Кстати, Никиту она тоже по-своему назвала. Он у нее - Ти́та. Что ж, тут уж ничего не поделаешь... С Люсей, конечно, было весело. Но больше всего хотелось просто быть рядом с Алёной, слышать ее голос, украдкой поглядывая в ее красивые серые глаза. Они о чем-то говорили, даже поспорить немного успели о чем-то. А Люся, сбегав за карандашами, что-то начала старательно вырисовывать. Наконец, закончив свое произведение, она положила его на середину стола. Так, чтобы всем было видно. На рисунке мальчик и девочка, радостно улыбаясь, держались за руки.
- Ёна и Тита - Сюсе хаясо́, - поглаживая листок, сказала Люся.
- Похоже, она уже нас сосватала, - немного смутившись, засмеялась Алёна.

А Никита в очередной раз покраснел и поспешил опустить голову, как бы внимательно рассматривая картинку. Пытаясь выйти из неловкой ситуации, Алёна обернулась на часы:
- Слушай, а тебя, наверное, дома уже потеряли?
- Ой, точно, - спохватился Никита. - Я тогда... пойду?
- Приходи завтра утром, - предложила в дверях Алёна. - на Вьюшку сбегаем.
- А Вьюшка - это что?
- Это речка у нас. От наших Осинок пять минут бегу. Придешь?
- Приду, обязательно!

15. ЭТО НЕ СУВОРОВ

Сегодня наконец-то поговорили с прадедом об истории. Правда, ... как-то очень странно поговорили. Когда Никита вошел в комнату, Корней Климович держал в руках его книгу и внимательно рассматривал приложенные к тексту иллюстрации. Завидев мальчика, он перевел на него строгий взгляд:
- Что же у вас, книга о Суворове, а рисована совсем другая персона?
- Как же - другая? - удивился Никита. - На обложке - его портрет, при жизни написанный. А этот, переход через Альпы, по нему повторили.
- Портрет-то - он, может, и подлинный. - сурово возразил прадед. - Только не Суворов на нем, а вельможа австрийский.

И усевшись за стол, он изложил совсем другую историю о жизни великого полководца. Слишком странную, чтобы взять и принять ее на веру. По его словам, был Суворов высоким и плечистым, сильным и статным мужем, басистым, бородатым. Настоящим богатырем. И жил он сам по себе, никому не служил и ничьей власти не присягал. Но в тяжелые и смутные времена, когда беды большие нашей земле грозили, пришли к нему с поклоном лакеи императорские, прося возглавить полки, в коих разброд пошел и уныние. Сама императрица Екатерина в тронном зале его принимала. И он ей ответствовал:
- Королевству твоему помогать не стал бы, а землю русскую защитить обязан. Говори, откуда враг и кто таков.

Суровый был тот богатырь. Оттого и прозвище ему поначалу дали: Суровов. Но что-то не очень складно оно звучало. И как-то само по себе сменилось оно на Суворова. А имя его настоящее придворные писари предпочли удалить из истории. Как и многое другое, впрочем, им не угодное.

Никита был растерян и озадачен. Что-то уж совсем не сходились рассказы прадеда с тем, чему учили его все эти годы. Может, он просто по старости всё это придумал или напутал? И упрямо пытаясь хоть что-то понять, он продолжал задавать вопросы:
- А кто же с кем тогда воевал?
- Ясное дело: готы с галлами. Они вечно мир поделить не могут. Как случился великий потоп и мо́рок ледовый, многие земли русские осиротели. Тогда и ринулись на Русь ослабевшую разные прохвосты и проходимцы. Более всего преуспели готы. Большой кусок отхватили и империей его назвали. А галлов зависть мучила: отобрать хотели жирный кусок. Так и завязалась меж ними война. Вон у тебя на картинке: Суворов с дружиной переход совершает через Галго́ту. Опасен был путь, но привел он к тогда победе.
- Дедушка, а почему ты Альпы ...Галготой называешь? - удивился Никита.
- Потому, как в те времена так этот хребет и именовали. По одну сторону галлы стояли, по другую - готы. Оттого и звали его Галготой. Ну а кто - Голгофой со временем.
- Но ведь Голгофа совсем в другом месте была!
- Это вам так сказали.
- И что, значит, и Христа здесь казнили?
- Здесь, а где же еще? Послепотопный передел мира тут и вершился. Подлый был передел, жестокий. Оттого и обязали историков всё переврать и перепутать. Дабы себя отбелить.

Да... Чем больше рассказывал прадед, тем больше появлялось вопросов. И тем больше всё путалось в голове. Снова вспомнился «ненастоящий» Суворов. И Никита о нем тоже решил спросить.
- Вельможу того требовалось к императрице приблизить в интересах политики, - пояснил прадед. - А для того заслуги требовались особые. И благо для них тогда был тот самый богатырь, что подвиги громкие совершал, а сам от того ни почести, ни славы не просил. Вот и решили лакеи все его великие деяния вельможе тому приписать. А уж коль имя Суворов у многих тогда на слуху было, его ему и прилепили. Для пущей убедительности.

...Нет, надо было как-то отдохнуть и прийти в себя. От всей этой путаницы даже голова начала болеть. И Никита, воспользовавшись очередной паузой, попросился на улицу.

16. ОХ УЖ ЭТИ ТРЫНДИСТОРЫ!

На свежем воздухе сразу как-то полегчало. Приятно согревало полуденное Солнышко, дул легкий ветерок. Из леса то тут, то там доносились веселые птичьи голоса. А посреди двора дед Ромашка о чем-то увлеченно беседовал с забавной маленькой дворняжкой, которую в Осинках все называли Ляпой.
- А ты наперёд не балу́й больше! Спривидливости ради. - шутливо грозил он собачонке пальцем. - А то как возьму - и съем твою косточку! Так-то!

Ляпа, склонив набок вислоухую мордашку, весело помахивала хвостом. Похоже, ее мало беспокоили увещевания старичка. Из дальнего дома вышел Фёдор Кузьмич, здешний кузнец. Завидев деда Ромашку, он негромко окликнул его:
- Григория не видал?
- Да как же..., - отвечал старичок. - Вон, к Петру сповадился. Сидят в тивили́нзире, передачу наблюдают. - И, вздохнув, добавил: - Забрета́ют ваши анжине́ры тиляфо́ны разные, трынди́стеры. Прежде люди в глаза друг дружке глядели, слова говорили душевные, а нынче всё в железки глазеют без передыху.
- Так ведь зачем изобретают, - возразил Фёдор Кузьмич, - чтобы жизнь у людей лучше стала.
- И где же оно лучше-то, спривидливости ради? - снова вздохнул старичок. - Вот, скажем, спунтик в небо пустили, чтобы сверху всё видно было. А под носом-то видеть вовсе разучились! Тех, кто рядышком, не замечают, теплом и любовью не греют.

Ляпа, всё это время внимательно глядевшая на деда Ромашку громко тявкнула.
- Вот видишь, Фёдор, даже собака со мной согласная. - ласково погладил Ляпу дед. -
Ведь всё живое - оно к живому тянется. А ныне что не вещица - всё плаксик один!
- Ну это как посмотреть, - снова упрямо возразил Фёдор Кузьмич. - Пластик - он ведь легок, удобен. Форму любую примет. И дерево лишний раз губить не придется. Так что увидишь: за ним - будущее.
- Фунтизёр ты... - отмахнулся дед Ромашка. - Пойдем-ка лучше с тобой чайку попьем, что ли... спривидливости ради...

17. НЕМЫСЛИМО ДАЛЁКОЕ

Так и оставшись незамеченным, Никита дождался, пока собеседники разойдутся и, подойдя к дому Петра Алексеевича,постучал в дверь. Было бы лучше, конечно, пообщаться с ним наедине. Дядя Гриша, местный сапожник, человек хороший, но в этот раз хотелось немного пошептаться о странностях прадеда. А в этом он был готов довериться только Петру Алексеевичу.

К счастью, телепередача скоро закончилась, и дядя Гриша поспешил домой. Усевшись рядом за большим столом, они начали неторопливую беседу.
- Ну как, поговорили о прошлом с Корнем Климовичем? - поинтересовался Пётр Алексеевич.
- Ну... да... - нерешительно ответил Никита.
- Что-то ты невесело ответил, - удивился Ситников. - Что не задало́сь, признавайся.
- Как-то у него всё не так, как нас учили, - признался мальчик. - Может, он путает всё от старости? Или просто придумывает...
- Я, конечно, ни жил в те времена, и проверить многое не в моей власти, - ответил Пётр Алексеевич. - Но... то, что у нас принято считать истиной, тоже на поверку вопросы вызывает.
- Но ведь есть известные памятники старины, находки археологов. Документы, которым по сто, двести лет и больше. Разве это не доказательства?
- Ну, то, что всё это подлинная старина, тут еще большой вопрос. Вот говорит наука: такому-то пергаменту тысяча лет. А как это проверить? Только взять точно такой же и продержать столько же времени при таких же условиях. И если ожидание совпадет с результатом, тогда можно смело утверждать, что метод верен. Вот только методу без году неделя от роду. А значит, никто ничего проверить не мог. Одни лишь догадки и предположения. Фантазии, одним словом. Так что ко всяким сотням, тысячам, и уж тем более - миллионам, я бы отнесся крайне