Юродивые сказоньки

красуются, всяк одолеть противников хочет. Тут народу сбежалось – все лесные зверятки на ушах ходят и хороводы водят. Давно в лесочке том претёмно-стрёмном переполоху такого не видывали. И с радио, и с телевидения – отовсюду понаехало охотников до вестей неведомых, всем на красу-раскрасавицу поглядеть надобно. А лёвушка знай себе, посмеивается да монетки злато-сребряные в мешочки загребает.
     Заиченька же вислоухенький тем временем, не ведая о делах тех беззаконных, обошёл уж полсвета белого да полсвета чёрного, а розочки синенькой так и не сыскал, да и слухом о ней не слыхивал. Уж он и ноженьки своим махровенькие в кровушку истоптал, и палочку-выручалочку в щепки изломал, и узелочек с сушечками да морковушкой потерял, а дороженька всё вьётся ленточкой – конца-края ей нету. Не сыскать ему цветочка заветного, не сретиться с чудом небывалым. Ох, и горшенько, ох, и грустненько сделалось на сердечке у заюшки, так что не стерпел, горемычный, рухнул мордочкой в землю, да и расплакался-раскуксился – аж едва всю свою душеньку заячью не выплакал до капельки. Тут-то и прилетела к нему феюшка разволшебная, да и говорит, мол, чего ж ты, заинька, по свету блуждаешь, покоя не знаешь? Оболгали тебя, окрутили. Нет на свете никакой синей розочки. Ты спеши поскорее воротиться к девоченьке своей любо-любой, покуда беды какой не случилось. Не цветочки волшебные мёртвеньких девонек исцеляют, а любовь нежненькая, по-заячьи невинная. Как услышал это зайка кручинный, так встрепенулся весь, да и поворотил в обратную путь-дороженьку. И уж вприскочку, и уж вприпрыжку – уж больно он по девочке своей стосковался. Да тут едва беды не вышло. Ноченькой-то тёмненькой мчался лесом страшенным, да и угодил в волчье логово, опомниться не успел – а уж окружили его волкодавы желтоглазые, скалятся, облизываются. Закручинился заиченька бедненький. К берёзоньке прижался, дрожит, горемычный. А горше всего на сердечке от того, что больше не свидится с девоченькой своей милой, с душой-душенькой. Только зря ноженьки махровые изломал – и её не спас, и себя погубил. Зайка-то уже почти и с жизнью простился, да тут пришла помощь нечаянная, нежданно-незваная. Смотрит заюшка вдруг откуда ни возьмись из лесочка выскочил бельчонок масенький, ему под стать, да весь собой такой удалой и бесстрашненький, что враз волкодавов желтоглазых распужал да разогнал. Тут уж радость и веселие у них приключилося. Вмиг сдружились заиченька белохвостенький да бельчоночек распушистенький. И так светленько да раздольненько на душеньках ихних сделалось, что взялись они за рученьки, да и пошли вместе одною дорогою, песенки ликовальные распеваючи. Так шажочком дружненьким до заячкиного лесочка и добрались. 
   Но прежде того к былым напастям новые прибавились. Не успел ещё заинька бедовенький разнюхать, что там над его девоченькой учинили, а тут ко всем бедам присовокупились ещё горшие. Прознал о девочке его мёртвенькой, о душе-душеньке ненаглядненькой сам Белый Король – тот, что во дворце красно-каменном сидит на престоле своём высоконьком. И уж навострился, наметился на красу раскрасавую, желаючи её к себе в коллекцию прибрать. Был ведь у Короля у Белого целый вертоград, полнёхонький розочками и такими и разэтакими – росли у него розанчики лиловатенькие и лазоревые, велюровые да шелковичные, масе-масенькие и разогромные, и только лишь заячиной розушки-красавушки ему не хватало. А тем временем и Чёрный Король весть получил, что в лесоченьке отыскалась дивно-дивая дева-девонька, мёрто-мёртвенькая. А уж мёртвеньких девочек он страсть как любил – так что сей же миг со свитою своей чернильною в путь-дорогу изготовился, чтобы завладеть сокровищем сим сокровенненьким. Так и сретился у ложа у смертного девочки заячкиной Король Чёрный с Королём Белым. Ну и как полагается, сей же миг принялись они друг с дружкой биться и сражаться, дабы клинком булатным отвоевать себе красу ненаглядную. Тут же свиты ихние чёрно-белые схлестнулись в бою смертном, чтобы кровушкой окропить поле бранное да постоять за королей своих раскоролевских. Лёвушка, как такое дело увидал, шустренько мешочки с монетушками злато-сребряными за плечико перекинул да поминай, как звали. Только единорожик его и видел – да остался, бедовый, с носиком. Окрутил, обманул лёва-злодей единорожика глупенького, на предательство зряшное его соблазнив. 
     И надо же было в тот час воротиться заиченьке бедовому на полянушку свою родименькую, где оставил он девоченьку возлюбленную, ладушку свою лилейную. Как увидал заюшка всю эту свистопляску бесчинную, над розушкой его учинённую, ох и осерчал заинька, огневился. Ох и ножками затопал, ох и кулачками забумбумкал, да и прослезился, кручинный, себя горемычного виня в бедушках сих бедовых. Да только как ни серчай, как ни гневайся, а что масенький зайчушечка силён сделать противу такой множины врагов да недругов. А короли чернильно-белоснежные тем временем и вовсе разум потеряли – уж и рвут, уж и тянут девоньку несчастненькую друг у дружки из рук, никак уступать своё не хотят. И ведь надо было злодейству такому сделаться – растерзали, окаянные, деву-девоньку, красу раскрасавую в клочочки предивные, будто лепесточки ромашковые. Да всё не угомонятся никак – душу готовы положить за то, чтобы и эти кусоченьки отнять один у другого. 
     И не было бы никакого спасу от этих злодеев-душегубцев, как бы не встрял меж ними бельчоночек бесстрашный, зайкин друг-друженька. Он и совестил их, и судом небесным стращал, да только этим беззаконникам всё глубоко индифферентно. Взяли они, да и набросились на бельчонка храбросердого – ну и давай его мять, ломать да со свету сживать. Так разошлись, охальники, что и про девоньку на миг позабыли. А уж заиченька знай не зевай – бегом да вприпрыжечку давай клочочки миленькой своей душеньки в корзинушку скорее собирать, да и прыг-скок верхом на единорожика, что со всех ноженек своих златокопытных понёсся прочь оттудова, покуда не умчал их в дале-дальние края. А бельчоночка отважненького короли тем временем вусмерть умучали, так что душенька его блаженная в небушко, к облачкам упорхнула. Ох и плакал, и горевал заиченька о друженьке храбреньком, что жизнь свою за спасение ихнее положил, да уж не воротить вспять. Единорожик дорогою пред ним сердешно повинился да покаялся в предательстве своём и поклялся больше злодейств таких не чинить, да с лёвами-проходимцами не брататься, не водиться. Подумалось тогда и вовсе единорожику, что не нужны ему больше никакие монетки злато-сребряные – решил он отказаться от мечтаний своих, да и остаться единорожиком навечно. Всё простил ему зайчичек добренький, ведь ничего нет дороже дружбы душевной, под-закадычной. 
   Ну, а как привёз их единорожик в дале-далече, в край закрайний, где не сыщут их уж никакие короли да королевичи, сел тогда зайчик на травку, да и расхныкался, горемычный, во всю глотушку свою заюшкину. Да только что плакать, коли слёзушками делу не поможешь? И решил тогда заиченька девочку свою мёртвенькую по кусочкам сшивать. Ох и нелёгкое это дело – солнышко златоглазое трижды два раза спатюшки спать ложилось да вставало сызнова, покуда зайчонок наш пушистенький управился с работою своей непростой. Да не зря всё ж старался – ни единого кусоченька не потерял, всё к своему месту приладил, так что вышло – любо-дорого смотреть, прям почти как прежде было. Тут и вспомнились зайке слова феюшки волшебненькой, да и понял он, родименький, что спасти его девоченьку мёртвенькую, красу его раскрасавую может только его заячья любовушка. Раньше-то заюшка всё стеснялся девочку свою целовать, всё стеснялся, стеснялся, стеснялся… А тут притомился стесняться, да и приложился губоньками к устам её сахарным, дабы вручить ей лобзание своё полюбовное. И случилося диво-дивное, чудо-чудное – отворила девонька глазыньки свои алонькие да глаголом ласковым возблагодарила милого за спасение от вековечного сна. Ох и радости тут приключилось, и песен, и веселия всякого. И плясали девоченька с заюшкой, и колыбельные друг друженьке пели, и сказоньки читали, да и клубниченьку разрумяную кушенькали с целованиями любовными вприкусочку. И единорожик за них радовался, обо всех своих прочих блудодеяних… то есть, пардон, блужданиях и заблуждениях позабыв, и начал жизнь он свою с чисто-чистенького листика. А бельчоночек-то, страстотерпец сердешный – тот ангелёночком на небушке сделался да парил над головками ихними, охраняя друзей от бед-кручин всяческих. Тут уж слетелись со всей мироколицы ангелята большие да ангелята масенькие – все за возлюбленных радуются, все им песенки поют. Так и жилось им теперь – светло да пушисто. Правда, случалось порою, девочка рученькой ненароком сильнёхонько тряханёт – она у неё чуток и отвалится. Заиченька тогда смущался крепко, родименький, да признавался тишком, что шьёт-то он не шибко умело, посему так оно и вышло. Тогда приходилось ему сызнова пришивать девочке её рученьку, но та, краса раскрасавая, душа-душенька на заюшку своего милашного не серчала, ведь когда любят всем сердечком своим, то мелочей таких не примечают. В том и есть счастье, в том и обретается блаженство земное – лишь бы каждая девоченька мёртвенькая сретилась со своим зайчиком верненьким. И будет всем благо. Ведь зло со смертюшкой – они лишь сон вчерашний, только отворишь глазыньки свои алонькие – сон и кончится. А до той поры ты спи, девочка, спи. Встретится и на твоей улочке заюшка. 
                                                                                                                   
5. «Про ничейного дракона»

   …А вообще-то Пончик был довольно-таки глупеньким и пухленьким. А всё потому, что любил покушать. За это его, собственно говоря, Пончиком и прозвали. Хотя на самом деле он был дракончиком – шипастым, клыкастым и когтистым. И папа у него был драконом, и ммм… ма… ма… и дедушка… и прадедушка у него был весьма драконистым драконищем, который страсть, как любил лопать человечинку. И исходя из всего этого, Пончику тоже полагалось хрумкать людишек и всячески бесчинствовать, как поступает всякий порядочный дракоша. Но Пончик, увы, был дракончик весьма непорядочный и даже чрезвычайно беспорядочный. Посему человечков он пылко любил, но вот только не в гастрономическом смысле, а в крайне сердешном. Папа его за это дело страшно ругал и лупил ремнём по попе. Однако что бы ни делал папа-дракон, Пончик всё равно ни в какую не хотел перевоспитываться и продолжал любить человечков. И пока прочие благовоспитанные дракоши лопали свежепойманных дяденек и тётенек, бессовестный Пончик обжирался вкусняшками. Вследствие такого беспорядочного питания он вырос ужасно маленьким дракончиком, настолько маленьким, что можно сказать, и вовсе не вырос. Поэтому большие дракончики часто его обижали и били по темечку, а также по всяким другим местам. От часто битья Пончик сделался совсем дурачком, и по этой причине его изгнали прочь из драконьего королевства. Потому что кретинов никто не любит. Пончик очень сильно расстроился и даже хотел вскрыть себе вены от такой несправедливости, но тут ему и встретилась его девочка. 
   Девочку