— Вы бы лучше бросили воевать, говорили наши, кто умел по-татарски: Белый Царь силен! Вам нельзя с ним бороться. Лучше сдайтесь: генерал помилует. — Текинцы ничего не отвечали. В это время генерал Скобелев прошел траншеями к передним работам, откуда оставалось до рва не более 30 шагов, и внимательно осмотреть стену. С нашей вышки успели зачертить план крепости и когда сделали примерный расчет, сколько она может вместить кибиток, вышло, что их должно быть 15 тысяч. По окончании уборки текинцы сказали Юмудскому: «ну, теперь ступай, да хранит тебя Аллах! Стрелять будем.» — Как только халаты текинцев скрылись за стеной, было сделано 3 выстрела на воздух, а потом пошла обычная пальба.
Подступы с нашей стороны становились все ближе и грознее. Неустанная пальба из ближних батарей приводила в отчаяние текинцев. Днем и ночью летели со свистом гранаты, поднимались крутою дугою бомбы — и все это лопалось среди крепости, распространяя кругом смерть множеством осколков. Много текинцев было убито, еще больше переранено, потому что по скученности народа ни один снаряд не пропадал даром. По временам с крепостных стен, раздавались крики: «смотрите получше! Видите, урус роется, точно свинья. Это не к добру: смотрите и следите!» — С наступлением ночи муллы и предводители обходили текинцев, распаляя в них ненависть к русским: «не спите по ночам, не проводите время в праздности, теперь надо драться!.. Бросимся же на гяуров, сомнем их, отнимем пушки у этих собак... Велик Аллах и Магомет Его пророк: да будет благословенно наше оружие!»
На третий день после Крещения открыли пальбу из особой батареи, которая должна была сделать брешь, или пролом в стене, чтобы удобнее подниматься штурмующим колоннам. Стена оказалась довольно толстой, до пяти сажен, частью из битой глины, частью из земли; через два часа безостановочной пальбы глина стала обваливаться, засыпая крепостной ров, и скоро брешь обозначилась довольно широким обвалом. He смотря на жестокий огонь, текинцы исправляли стену на наших глазах. Вслед за гранатой то мелькнет лопата, то опустится корзинка с землей. Многие из них тогда поплатились за свою отвагу. Но больше всего Скобелев рассчитывал на действие мины. Текинцы не имели понятия о подземной войне и хотя догадывались, что русские идут подкопом, но думали, что мы этим путем хотим попасть в крепость. Они с нетерпением ждали, что вот-вот где-нибудь покажется из земли голова уруса: они ее отсекут — и делу шабаш. — Главная галерея оканчивалась под стеной особой камерой (помещением) для закладки пороха. Теперь рабочие, сидя в галерее, передавали, как прежде землю, мешки с порохом. Когда втиснули 80 пудов, в один из мешков всунули горючий запал, от которого проложили вдоль галереи две проволоки. После всего «забили» камеру, т. е. заложили ее дерном, мешками с землей, заставили щитами. В разных местах осадных работ были уже приготовлены лестницы, туры, или круглые бездонные плетенки, и сложены фашины, или пучки перевязанного хвороста. Все эти приготовления указывали на близость штурма. Войска ждали его с нетерпением: солдаты были утомлены трудными работами и караульной службой: днем роются в земле, ночью ждут вылазки, — и так изо дня в день, более трех недель. Скобелев назначил штурм на Татьянин день, 12¬го января. Весь отряд был разделены на четыре части. Полковнику Куропаткину приказано овладеть большим обвалом, который сделает мина; полковнику Козелкову — идти на артиллерийскую брешь; подполковнику Гайдарову — наступать со своей колонной левее осадных работ, чтобы привлечь на себя часть неприятельских сил и тем облегчить действие остальных колонн; наконец, запасные части, или резерв, генерал принял под свое начальство. — Накануне шел небольшой дождик, и все боялись, чтобы он не затянулся, иначе будет трудно взбираться на обвалы. Под этот дождик все войска ахал-текинского отряда построились к молебну. Огонь с крепости не утихал, но на него никто не обращал внимания; солдаты горячо молились, чувствуя приближение той минуты, когда наступает решение: кому жить, кому помереть; одному вернуться со славой и честью на, родину, другому сложить свои косточки в безвестной чужбине... После молебна генерал держал речь. «Братцы-товарищи! говорил он: ждать дальше нельзя. Мы подошли траншеями почти под самую крепость. Отступить теперь — срам, да и невозможно. У нас подохди все верблюды, перебита большая половина лошадей. Если отступим, то должны бросить жестокому неприятелю наших раненых, нашу артиллерию и наши обозы. На такое дело не пойдет русский солдат. Знайте, что нам только два выхода: победить или умереть. Так победим же, братцы, или с честью ляжем здесь все за Царя и нашу родину!.. Ура! Ура!»
— Победим!.. У-р-р-р-а! У-р-р-р-а! кричали солдаты неудержимо, точно воспрянув от долгого сна.
Призывный клич полководца поднимает дух подчиненных: воин как бы вырастает; он предчувствует, что будет праздновать победу. И смерть ему не кажется страшной: приди она сейчас, он встретит ее спокойно, даже радостно, если только знает, что его товарищи там, где-нибудь наверху, водружают знамя победы... И только в ночной тишине, накануне битвы, солдат вспомнит свою далекую родину, покинутую им семью — отца, мать, братьев, сестер. Он мысленно благословит своих детей, если они у него есть, зачем начнет точить штык или шашку; после всего вынет чистую рубаху и, одевшись в бой, точно на праздник, станет прислушиваться, не слыхать ли команды: «вставай! Становись к расчету!» Он теперь весь принадлежит Государю, пославшему его исполнить свой долг... Так провели ночь и войска текинского отряда накануне кровавого штурма.
В три часа утра войска начали расходиться по своим местам. Текинцы заметили это передвижение и участили пальбу. В 10½ часов дали знать генералу, что мина готова.
Отряд Куропаткина уже весь в сборе; он ждет только взрыва и готов кинуться по этому сигналу. Там, на левом фланге, брешь¬батарея с остервенением рвет землю, уширяя брешь для колонны Козелкова. Она также на лицо, скрытая в траншеях.
— Поручик Черняк, крикнул заведующий работами, глядя на часы: — приготовьтесь! Тридцать секунд осталось ждать...
Поручик Черняк держит в руках концы проволок.
— Взрывайте!
Текинцы ничего не подозревали: на стене, против этого места, у них было тихо... Прошло несколько секунд, пока Черняк соединил проволоки.
Черная густая туча с легким шумом поднялась вверх над стеной; дрогнула земля, и раздался подземный гул; большие глыбы с грохотом, как каменный фонтан, посыпались на землю. Грозное «ура!» пронеслось от правого фланга до левого, а через минуту штурмовой батальон уже лез на свежий обвал, покрытый густым облаком пыли.
Текинцы сначала ошалели от взрыва; им в первый раз пришлось видеть или, лучше сказать, испытать это страшное средство. Однако они скоро оправились и схватились за ружья; самые удалые бросились в шашки на встречу ширванцам. Они поняли, что на этом бугре изрытой земли решается их судьба. Но в это время особая охотничья команда уже успела подняться по лестницам правее обвала; она наступала с боку, стройно, грозно, с опущенными штыками. Ширванцы развернули свое знамя... — «Туров сюда подавай! орудие, орудие сюда!» кричали солдаты сверху. Саперы протискались вперед, расчистили въезд для орудия, поставили, как первое прикрытие, туры и набросали мешков с землей. Все это было делом нескольких минут. Артиллеристы потащили туда пушки. Как только их поставили, обвал считался занятым; защитники, незнакомые с правилами осадной войны, не позаботились заранее приготовить сильные резервы...
С высоты свежего обвала наши увидели внутренность крепости. За стеной тянулся небольшой внутренний ров, а за ним целое море кибиток и врытых землянок, одна возде другой. Между кибитками шла кривая, но широкая улица к холму, о котором упомянуто раньше. Между дальними кибитками теснились в ярких халатах толпы текинцев, их испуганные семьи, бараны, телята. Перекатная трескотня ружей, взрывы лопавшихся гранат, замиравшие крики текинцев, вопли женщин и победные возгласы русских солдат — вот что представляла из себя в те минуты крепость, окутанная густым дымом, пропитанным гарью, с противным запахом тлевшаго войлока. — Наконец отряд Куропаткина стал спускаться вниз и пошел дальше, пролагая путь к кургану под музыку, с барабанным боем.
Так же успешно было занятие бреши или обвала, сделанного артиллерией. Поручик Попов первым поднялся наверх, но раненый скатился вниз. Текинцы громко кричали: «Алла! Магома!» размахивали шашками, кололи длинными пиками, швыряли камнями... Потребовалась помощь. Генерал сам хотел вести 3-й батальон Апшеронского полка, но его не допустили. Батальон повел седой кавказец, подполковник Попов. Один из его сыновей скончался от раны прежде, теперь мимо старика провели под руки другого сына. Обнял его седой воин и бодро пошел дальше. Подавленные силой, текинцы кидались в разные стороны, то к обвалу, то к бреши; бросались в надежде удержать русских, но все было тщетно: они наступали теперь сомкнутым строем, сломить который могли только такие-же стройные части. Текинцы бежали толпами в разные стороны; вся окрестность покрылась беглецами, за которыми рысили на своих изнуренных лошадках драгуны и казаки. Только самые отважные бойцы еще продолжали собираться в кучки вокруг своих батарей и знаменосцев. Для этих свобода была дороже жизни, и все они погибли смертью храбрых.
[justify]Толстая высокая стена, 2½ саж. вверх и 5 саж. толщины, окружала кусок голой земли, величиною примерно в сто десятин. Текинцы так были уверены в силе
