Вот и решил, конечно же, Андропов, что Высоцкий, песни которого вся страна слушала с восторгом, стал бы хорошим рупором антисоветчины. Но – я так думаю – во время «обработки» Высоцкий заупрямился и категорически отказался этим заниматься.
И мне это вполне понятно! Пусть он и не был истинным героем, в полном понимании нами смысла этого слова, но ведь вырос в типовом московском дворе, где господствовали свои, но твёрдые моральные принципы и жизненные правила! Вырос он среди шпаны! А в ее среде, какой бы безнравственной она тогда ни была, стукачество или услужение нквдэшникам и кгбэшникам считалось наивысшим позором.
В силу этого никак не мог Высоцкий, воспитанный по тем дворовым правилам чести, сотрудничать с КГБ и, тем более, с такими сомнительными для советского человека задачами, на которые его подталкивали. Не мог! Потому и получил своё! А вернее, не получил ничего из того, что вполне заслуживал.
Это я, разумеется, так тогда и думал.
И понимал, что обида Высоцкого становилась ещё острее оттого, что он даже не надеялся, не ждал того неясного, но счастливого дня, когда о нём, наконец, вспомнят. Он уже твёрдо знал, что его забвение не связано с чьей-то забывчивостью! Он твёрдо знал, почему его отодвинули от давно заслуженных званий и наград?! Он твёрдо знал, почему его вычеркнули почти из всех ролей в кино? Почему ограничили список городов, в которых разрешалось выступать с концертами? Почему ограничили и количество самих концертов, то есть, размер денежного вознаграждения.
Он твёрдо знал, что ничего не изменится в лучшую сторону, пока он не предаст свои принципы! А предать их он не мог, не погибнув, как уважающий себя человек. И не предал! Ни себя, ни народ свой не предал! Умер от алкоголизма, спился, но не продался, и пакостить советскому народу тоже не стал! А Андропов стал! Андропов предал!
Понимаю, меня обязательно спросят, а при чём же здесь Андропов? Несопоставимые по масштабу фигуры!
Я ответил бы так! Так ведь загнать Высоцкого за красные флажки, сделать его в собственной стране чуть ли не нелегалом, мог только Андропов с его тотальной властью над всеми. Он мог лишь позвонить, кому надо, и всё! И участь любого человека была решена раз и навсегда! Но как же Юрию Владимировичу не решить участь какого-то там Высоцкого, если он не сдался? Если он так и не подпал не только под управление КГБ, но под ту его антисоветскую часть, которую сам Андропов и взращивал?!
Такого прокола всесильный Андропов простить какому-то хриплому артистишке никак не мог! Мне так тогда казалось. А реакцией Высоцкого, не самой лучшей, был его трагический алкогольно-наркотический срыв. Высоцкий ведь знал, что выхода ему не найти! Жизнь у него одна, его время уходит, а раскрыть свой талант в полной мере ему не позволят. А уж чтобы заметить тот талант и воздать ему по заслугам, так о том и думать не приходилось!
Безысходность, как капкан, поставленный Андроповым за нежелание артиста подличать, однажды и убило Высоцкого той водкой, которая помогала ему забыть о своём неизрасходованном таланте и высоком общественном предназначении.
Между тем, в США тогда, как и в остальном мире, жизнь не только текла всюду с разной скоростью и по ее собственным руслам, но и меняла направления, подчас довольно резко.
Ещё в середине 2001 года наш более чем информированный доктор Кеннеди, явно заинтересованный в моей дальнейшей работе, стал мне порциями вдавливать в мозги идею, будто всё ближе подступают времена, когда лучше бы мне с женой принять американское гражданство.
Дело в том, что такие предложения поступали от него и раньше, но я всякий раз уклонялся. Вовсе не хотел я становиться американцем. Вот и опять глядел на шефа с откровенной иронией, которая за меня отвечала ему отказом.
Но в последний раз я отметил особую тревогу доктора Кеннеди даже не за меня, а, скорее всего, за наше общее дело, за которое он тоже отвечал в полной мере. Может, более моего отвечал. Чем вызвана та тревога, я понять тогда не смог, но у меня хватило наглости уточнить:
– Прошу меня простить, уважаемый доктор Кеннеди, но я знаю вас много лет.
Он склонил голову в знак согласия.
– За это время, – продолжил я, – мы не всегда и не сразу находили общий язык, решая совместно некоторые задачи. Это так! Тем не менее, вы никогда не давали мне поводов усомниться в искренности ваших мнений или советов. Этот факт я очень высоко ценю. Очень!
Он одними глазами улыбнулся одобрительно, что я сразу заметил, но опять ничего не произнёс, давая мне возможность, излить душу.
И я продолжил:
– Не сомневаюсь, что вы и сейчас абсолютно искренни, как было всегда, но не могут ли вас подвести ваши информаторы? А я, так уж получится, по ошибке приму их сторону и изменю своим принципам!
– Я не забыл ваше давнее заявление, – подтвердил доктор Кеннеди, – что, изменив матери, родине или своим идеалам, вы не сможете себя уважать! Так? Я ничего не перепутал?
Теперь уже я склонил голову, подтверждая согласие, а он продолжил:
– И всё же, к моему большому сожалению, ваш отказ сегодня может очень скоро лишить вас возможности управлять собственной судьбой! Не могу вам всего рассказать, но я не хочу такого исхода ни для вас, ни для нашего общего дела! А насчёт моих информаторов, как вы выразились… Так это люди столь высокого положения, что они не предвидят важные события на планете – они их сами и организуют! И вам пока лучше не знать суть предстоящих глобальных изменений, но последовать моему совету!
– Что ж! Не буду пренебрегать вашим советом, сэр! Что от меня требуется?
– Главным станет ваше согласие, – ответил он. – Остальным есть, кому заняться. Нам бы только успеть…
– Но ведь ни у меня, ни у Светланы нет даже грин-карт! Разве при получении гражданства США можно обойти законы?
– Уважаемый сэр! Вы меня спрашиваете со столь наивной интонацией, будто за прошедшие годы так и не разобрались, что любые законы Штатов учитывают как пользу для государства от рассматриваемых обстоятельств, так и вред! В вашем случае будет представлено, куда следует, ходатайство столь влиятельных людей, что самый сложный вопрос решится быстро и просто. На это надо надеяться, ибо буквально через год весь мир может измениться столь радикально, что на этой территории лучше иностранцем не считаться. Тем более, эмигрантом, да ещё из той страны, которую США считают врагом номер один!
Но, оставшись в одиночестве, я опять засомневался – не совершаю ли предательство?
Впрочем, мало ли чего по тому поводу думал я? Здесь важно другое! Ведь кто угодно, зная о моём американском гражданстве, больше не подумает обо мне иначе, как о перебежчике, как о подлом изменнике! И это притом, что я не работаю на спецслужбы США, я не служу в американских вооруженных силах, я не выдаю никаких секретов своей родины, да и не знаю их!
И всё это легко проверить и перепроверить! Я ни разу не помог америкосам перекачивать сюда русские мозги, не вызывал на подмогу наших гениальных ребят. И не совершал никаких диверсионных действий в отношении своей родины. Я ничем ей не навредил, если не считать того, что эмигрировал. Но от этого ей даже лучше, она же сама терзалась, не зная, как использовать мои способности, где меня пристроить, а так ей и думать не пришлось! И одним едоком меньше!
Так почему же я сам должен считать себя предателем? Я же не собираюсь менять свое отношение к родине даже после получения американского паспорта. Я всегда ощущал себя русским человеком, даже прожив здесь много-много лет, даже, работая на американцев. Разве я их настраиваю против русских? На мой взгляд, всё происходит наоборот! Я им, в основном, нравлюсь своим отношением к ним, к жизни, к нашему делу, и потому они свое отношение ко мне интуитивно переносят на мою страну, улучшая своё мнение о ней. Я всё равно для них – русский навсегда, а для себя – тем более.
Так почему же, чёрт возьми, меня можно посчитать предателем?
Уж сам-то я знаю, что никогда родине не изменю, то есть, не сделаю ничего, чтобы причинить ей вред, и этого мне достаточно, чтобы считать себя порядочным человеком.
Или в ссудный день никто и разбираться не станет, что я делал и чего не делал?
Возможно, что и не станет! Но разве можно меня спутать с тем же Мирзаяновым? В Советском Союзе он считался крупным учёным-химиком, был ведущим специалистом по разработке боевых отравляющих веществ, то есть, руководил работами в области создания оружия массового поражения. Советский Союз такое оружие, запрещенное международными договорами, никогда не применял, но ведь преступно для обороны страны не иметь того, что есть у противника, потому в СССР занимались и этим. Ещё в двадцатых годах двадцатого века такие работы начинали в Казани и в Самаре под руководством немцев, с которыми тогда активно сотрудничали.
А как же иначе, если боевые отравляющие вещества уже не однажды применялись на полях сражений Первой мировой войны? И потом их втихую применяли! Применяли японцы в своих азиатских войнах. Потом в Корее и во Вьетнаме весьма активно использовали американцы. Правда, они делали вид, будто используют не химическое оружие против людей, а всего лишь гербициды против растений. Но это – обычное прикрытие лжи! Ее подтверждают полностью отравленные джунгли и рисовые поля, через которые насмерть отравились миллионы людей, либо разрушили своё здоровье.
Вот почему я вспомнил некогда видного советского специалиста Мирзаянова. Он позорно сбежал со своей родины, продал все секреты и стал в США создавать против нее химическое оружие! Вот это – действительно опаснейший предатель! Разве меня можно поставить с ним на одну ступеньку? Я тайно в стан врагов не сбегал! Я ничем родине не вредил! Я не изменял ей и не собираюсь делать этого впредь!
Однако если вешать на меня предательство или шпионаж, то в умелых руках, всем понятно, дело спорится!
Но я же не против родины, а напротив, еще и ей смог бы помогать, если бы меня, понятное дело, попросили те, кто на такое уполномочен.
[justify]Не идти же мне в российское
