Лавка сладостей (новое)

говорила, что вы обязательно придёте. Это вам.

Она протянула конверт, подписанный знакомым почерком. Там значилось моё имя. Я, молча, взял письмо, вышел из комнаты и из лавки.

Дома долго сидел в темноте и думал о том, как сложилась бы жизнь, если бы не расставание. Сожаление об упущенной, утраченной любви, случившейся в нашей жизни, жгло сердце. В новой реальности, в которую меня отпустила Эля, такой любви больше не встретилось. Оказывается, не всем дано настоящую любовь пережить. Это ясно сейчас. Что было бы, останься мы тогда вместе? Я представил себя в маленькой комнатке над кондитерской, где обстановка казалась чужой. Потом  оглядел свой кабинет, в котором всё было дорого, функционально, разложено по своим местам. Подумал, что здесь очень комфортно. Даже одиночество не тяготило, а было в радость, как и размеренная, привычная жизнь.

Долго смотрел на конверт. Сложил его, не открывая, вместе с фотографией «Лавки сладостей» в старую книгу. Возможно, продавщица из кондитерской моя дочь. А, может, и нет. Лучше этого не знать. Удобнее и спокойнее. Пусть будет, как будет. Как было до этих пор.

Я выкурил трубку, отправился спать. Завтра пойду гулять в парк. Интересно, почему трамвайные рельсы обрывались, вели никуда? И был ли этот трамвай? Лавка сладостей? Девушка, похожая на первую любовь? Или это плод воображения? Утром я переключился на ежедневные дела. И забыл, в какую книгу положил письмо со старым фото.

Подумал о том, что больше никогда не буду лакомиться зефиром. Сладкое есть вредно.



Моя упорядоченная, спокойная жизнь без обязательств вошла в своё привычное русло. Время шло, казалось, всё было, как раньше, будто таинственной «Лавки сладостей» не было вовсе. Что приснился забавный сон, выбивший на время из колеи. Но где-то далеко, то ли в сердце, то ли в голове, я знал, что это только видимость душевного равновесия и спокойствия. Ведь было письмо…. То, что я его не прочёл, не значило, что послания не существовало.  Ведь оно не было выброшено, разорвано, сожжено. Только ждало своего часа, и я это знал.

Несколько раз я порывался найти весточку из прошлого, но безрезультатно. Она затерялась среди томов большой библиотеки. Я не сильно усердствовал. Думал, что так суждено, должно. Успокаивался на некоторое время. Но мысль о письме не давала покоя. То неслышно копошилась в уголках памяти. То перемещалась в грудь и вызывала там тяжесть, а, порой, и жжение.

Однажды желтое такси с рекламой «Лавки сладостей» промелькнуло за окном моего любимого кафе. Я подумал, что это знак, необходимо ехать к Норе и объясниться. Я кинулся в путь и обнаружил, что трамвая с таким номером, адреса кондитерской  не существует…

Я ринулся домой, ворвался в библиотеку. Стал крушить всё вокруг, сметая книги с полок, до тех пор, пока пожелтевший от времени конверт не упал к моим ногам.

Дрожащими руками никак не мог надорвать его. Наконец, весточка из прошлого предстала перед моими глазами. Это была фотография Эли в юности. На обороте всего одно слово: «Спасибо!»

Я рвал и метал. Одно слово благодарности. Ни слова о Норе, про то, как Эля жила без него. Ни-че-го!

Ничего?  Я вдруг понял, что бывшая возлюбленная благодарила за первое чувство, которое вспыхнуло между нами. За детскую дружбу, предварившую любовь. Скорее всего, за дочь. Об этом можно только домысливать. За то хорошее, что было в их общей жизни и жизни только её собственной.

Я думал о том, что могу тоже благодарить Элю. И больше всего за такое яркие появление на закате жизни. Твердил «Спасибо!», обращённое к ней, моей первой любви, превратившейся из синицы в далёкого журавля.

Не буду говорить о том, как долго болел, восстанавливался после душевного потрясения.
Однажды на улице мне показалось, что увидел продавщицу из кондитерской, дочку Эли. Я следовал за ней в толпе, как казалось, просто быстрым шагом. А прохожие видели седого чудака, бегущего, расталкивая людей, за призрачной целью. Нора ускользнула. Но я принял решение, что обязательно найду эту девушку с редким именем. Не важно, моя это дочь, или нет. Это частичка Эли, которая должна быть рядом со мной. Хоть на обочине моей одинокой, безрадостной жизни. Если захочет.

Если захочет.