открылся.
Гость же говорил:
— Простите меня, Елениколавн, – он на минуту появился
в дверном проёме кухни в дублёнке на одной руке, — я не
знаю, зачем ходил к вам. Скрасить одиночество? Проклятое
одиночество. Вновь почувствовать себя молодым? Я – не
молод, увы. Мои визиты вы приняли за ухаживания, но я не
женихался с вами, а только помогал вам с сынишкой. Бывал
у вас просто как сосед… Простите меня – выдал бессвязную
тираду гость, — я обязательно соберу вам книжный шкаф...
позжее... – и распахнул дверь, совладав с её замком.
И ночная мгла, как пучина, вобрала в себя Алексея Ивано-
вича с его сумкой на плече. Дверь за ним захлопнулась;
под ногами ритмично заскрипел снег. Стужа набросилась
на путника, как истосковавшаяся по хозяину собака, и
принялась докрасна вылизывать впалые щёки над сивой
бородой.
— Ба! – сказала себе Елена Николаевна, оставшись за столом
кухни, — вот и сходила лисица за петушком. Допивай-ка,
мать, ликёрчик и в кроватку.
Она встала из-за стола и прошлась по кухне. И ей стало
жалко себя, как и сынишку, проснувшегося от громкого раз-
говора. С сочувствием теперь думала и о сбежавшем Алек-
сее Ивановиче, который годился ей в отцы.
Но больше самой себя в эту ночь ей было жалко только
несчастных молочных телят и дойных коров.
