Лето — прекрасная пора, но жара никогда не шла на пользу
ни моему телу, ни уму. И в июле 1988-го года, истомив меня,
она взялась за моё воображение, рисуя в нём странные картины.
Помню, как я размечтался стать ветеринаром. Впрочем,
об этом расскажу последовательно.
В Подмосковье на заре я просыпался под сухие щелчки
пастушьего кнута и раскатистое мычание коров. Раннее утро,
ещё не обожжённое жарой, будто приветствовало меня звучанием
нестройного хора:
— Муу-доброе муу-утро! – такое слышалось мне сквозь сон,
словно бы добрый привет от мычащих бурёнок. «Милые мои
коровки!» – бессвязно лепетал я в полусонном состоянии.
В советское время в доме отдыха молодым людям, как правило,
было скучно, если кому-то из них не удавалось обзавестись
друзьями и подругами. Скучал и я — моё веселье оборвалось;
приятели разъехались, лишив меня своего общества.
Без друзей-волейболистов и подруг-пловчих время для
меня будто остановилось. Настал период между заездами —
так называемая «пересмена» — когда гостеприимный дом
почти пустовал: прежние жильцы в большинстве своём уже
вернулись в город, а новые обитатели ещё не заселили его.
Пение в клубе под переливы пятирядного баяна массовика-
затейника меня не увлекало. До пятничного киносеанса
оставалось целых три дня. Смотреть телевизионные программы, –
сидя в холле перед единственным на этаже телевизором и
вглядываясь в чёрно-белый экран из-за спин малочисленных,
но тучных отдыхающих, – мне не нравилось. Поездка в автобусе
на водохранилище в один из жарких дней (о событии которого
я намереваюсь поведать читателям) не состоялась, так как
водитель крепко запил накануне. Почти обезлюдевший дом отдыха
«Бухловка» казался по-сиротски пустым в окружении лесов и полей.
Всюду царила тишина, и лишь громкая перекличка горожан-грибников
и собирателей ягод тревожила дятлов и соек. И до моего уха
доносились голоса охотников за лесной растительностью:
— Саша, ау!
— Ленуся!
— Я заблудилась! Ура! Я нашла белый...
— Иди на мой голос, ау!
— Ой, Саш, это желчный гриб...
— Забудь про эту дрянь, твою мать!
— Сашка, я тебя вижу...
— Ленчик, ты где?!
— Я обозналась!.. Это не ты... Бродят тут всякие лоси!..
Как и всем гостям на отдыхе мне был доступен казённый
спортивный инвентарь: видавшие виды теннисные и бадминтонные
ракетки, шахматная доска с истерзанными слонами и
обезглавленными конями, и волейбольный мяч с дырявой сеткой,
выдаваемой под залог. С шахматной доской под мышкой,
покинутый моими приятелями, я играл со старушками в домино.
В удушающую жару не до чтения было мне, поэтому я часто
посещал пляж мелкой речушки, куда обыкновенно шествовал
по тенистой лесной тропинке — как это случалось ранее в
компании милых друзей. Дорога до пляжа занимала час быстрой
ходьбы. Не в номере же под душем целый день стоять! Но
освежался и под душем — когда, казалось, на путь к речке
не находилось во мне никаких сил.
Едва прохладный по ночам июль давал мне передышку, но в
дневное время вновь пытал гнетущим зноем. Вскоре пекло
окончательно свело меня с ума. Помню и день недели, и свой
первый и последний симптом безумия: галлюцинацию. Во
вторник перед обедом, приняв душ, я погляделся в зеркало и
обомлел, встретившись взглядом с незнакомцем. Тот, одетый
в белый халат, своими тонкими пальцами теребил бородку,
глядя на меня сквозь очки. На его широких плечах чернел
стетоскоп, а на голове белел накрахмаленный медицинский
колпак, украшенный красным крестом. И в отражении узнал
я не себя, а настоящего Айболита.
То есть, в тот день, сидя в душном помещении, препоясанный
вафельным полотенцем, я буквально вообразил себя
ветеринаром. И поверил вымыслу. Жара, что тут скажешь.
В палящей духоте моего номера мне интенсивно мечталось
лечить коров.
«Они же не просто так каждое утро ревут под окном?!» –
подумалось мне.
Оделся и вышел на улицу ради одного: проветриться. И в
березняке, и в тени беседки, – куда бы я ни направлялся, –
фантазия не отпускала меня от себя ни на шаг. В пустую
голову и не такое взбредёт. А чем заполнена голова юноши
на отдыхе без подруг, приятелей, книг и кино? Никем и ничем.
Разве что только светлой мечтой о врачевании крупного
рогатого скота, которой я и покорился. Малодушный!
Через дорогу от дома отдыха находился совхоз Бабаево,
куда я и отправился после обеда. Передо мной как море раски-
нулось неоглядное картофельное поле, близ которого на
зелёном островке под безоблачным небом обитали счастливые
бабаевцы. Счастье их проживания состояло из работ на тракторах
в поле и ручного труда в собственных огородах. Ещё аборигены
разводили скот — для домашних нужд и во благо совхоза;
по воскресеньям они обычно ездили на «колбасных электричках»
в Москву и обратно.
Сама же среда обитания в Бабаево была головокружительно
здоровой. Здесь в воздухе пьяняще и до слёз пахло клевером,
луговыми ромашками и пряным силосом. Звенели шмели,
а бабаевские слепни с лёту били в глаз. На ветвях яблонь,
благоухая, наливались соками райские плоды. Во дворах
частных домов всхрапывали жилистые кони, обмахиваясь
гривами. Суетливо носились куры и самозабвенно блеяли
козы. Беснующиеся собаки на привязи лаяли, и некоторые
из них, видя меня, с визгом бросались на изгородь. Так все
здесь оживились моим появлением. «Бабаево!» — чудесное
слово, казалось, припевом звучало во мне. А искомые мной
коровники окаймляли поле; я устремился к ним — туда, где
обитали милые моему сердцу бурёнки.
В то время я был учащимся медучилища, успев пройти два
курса. Фельдшерский диплом, который я мечтал получить,
открывал передо мной двери любого вуза. И прежде всего —
медицинского. Я, конечно, давно определился в выборе
будущей специальности и видел себя врачом-педиатром. Но
в тот жгучий летний месяц далёкого 1988-го года разум мой
помутился, и в нём разыгрались романтические фантазии;
опустошённость и полное безделье сыграли со мной злую шутку.
Приблизившись к одному из коровников, я приметил поблизости
женщину с косой. Не испугавшись, подошёл к труженице, а та,
наморщив лоб и выдвинув челюсть вперёд, только пристальнее
всматривалась в моё лицо. Никого так и не признав во мне,
она хмыкнула. А я, не забыв поздороваться, поинтересовался:
— Можно ли увидеть ветеринара?
— А почему же нельзя?! Во́на на сене возле коровника.
Я только от него. Лежит себе, как скошенный.
Подходя к стогу, увидел распятого на сене белобрысого
мальчишку с раскинутыми руками и скрещёнными в голенях
ногами. Шагнув ближе и вглядевшись в бесчувственное тело,
я понял, что на сене лежит поджарый мелкорослый мужичок,
из одежды на котором не много: сандалии без носков, плавки
и панама. И человек этот совершенно седой. А белёсые волосы
на груди скрывают выцветшую татуировку женской головы
над словом «Галя». От стога разило перегаром, но ради прият-
ного общения я подступил к чернокожему человечку. Тот жевал
травинку, да и забыл про неё, криво жмурясь от солнца.
Загорелый и являлся совхозным ветеринаром по имени Петрович,
которому на вид перевалило за сорок лет. Но кто угадает
истинный возраст карлика!
— Можно с вами поговорить? – я наклонился к нему.
Распятый задвигался и разлепил один глаз. Им он зыркнул
из-под козырька ладони, приложенной к густым бровям под
панамой. «Мальчишка» кивнул и гелевым голосом проскрипел:
— Давай, ёпть!
Разговорились. Пусть сбивчиво, но я поведал доктору про
неуёмную свою тягу к бурёнкам, вымышленную от начала
до конца подлой жарой. Невольно привирая через слово, я
сгущал краски, живописно выводя собственную увлечённость
ветеринарией. Говорил что-то про романтизм, присущий
работе скотского доктора.
— Горожанин?! – подытожил Петрович, как только я закончил
завиральную исповедь. — Ну, пойдём! – и травинка во рту
оживилась.
Доктор, достав из-под себя, надел мятую клетчатую
рубашку без рукавов и с оторванным карманом. Встал и на-
тянул брючки, попеременно прыгая на одной ноге, единожды
рухнув в сено. С преобразившимся человеком, который своим
ростом был мне по локоть, мы вошли в коровник и прошли
вглубь помещения меж задами краснопёстрых и чёрно-белых
коров. Каждая из них крутила хвостом, озираясь на нас.
Мы же остановились у противоположного входа — там,
где Петрович, сдвинув на ухо панаму, снял с крючка длинную
жёлтую перчатку. Надетая им перчатка доходила до плеча.
— Коровки нравятся, говоришь? – и ветеринар, подойдя
сзади к одной чубарой бурёнке, изогнул её хвост. При-
двинув к своим ногам табурет, он как воробей вспрыгнул
на него. — Вот чем заниматься будешь! – не морщась, он
нырнул правой рукой в корову. Сначала пропала кисть, и
тут же под хвостом рука исчезла по локоть. Потом и по
плечо ветеринар провалился в бурёнку. Он припал щекой
к её заду, охлопывая левой рукой пятнистую коровью ногу.
Один глаз врач сощурил, а своим языком принялся слюнявить
губы, выплюнув былинку и подмигивая мне другим – не при-
щуренным глазом. Корова завертела ушами, мотнув головой.
Замычала и, задрав хвост кочергой, оглянулась на меня.
И весь коровник в один миг взволновался и оглушительно
заревел. Хор двурогих грянул как по команде. Бурые тёлки,
мыча наперебой с пеструшками, не могли перекричать друг
друга, продолжая при этом жевать.
— Впечатляет?! – прокричал и Петрович.
— Муу-у, – промычала и Зорька, будто вопрошая, ибо мне
послышалось: «Ну?»
— Очень! – громко ответил я только ветеринару, разумеется.
Доярки, по делу снующие взад-вперёд, смотрели на меня
и, перемигиваясь меж собой и кивая, поводили плечами.
Прошла мимо и та женщина, что прежде была возле хлева.
В её руках теперь была доильная аппаратура. Женщина
пробуравила меня свирепым взглядом, в котором я про-
читал: «Ходють тут всякия!»
Ветеринар вынул из пегой коровы руку без перчатки и
спорхнул с табурета.
— Резинка моя утонула! – весело сказал Петрович. — Позже
всплывёт! – уверенно сообщил мне.
Вся рука его была покрыта, как виделось мне, зеленоватой
глиной вперемешку с травой. Врач струёй из шланга словно
сбрил с кожи травяную щетину. Затем он нащупал в кармане
своих брюк смятую папиросу и, выудив её, закурил, прежде
обжав её гильзу грязными пальцами.
— Тёлка-то яловая, Мань! – огорчённо крикнул кому-то
из женщин Петрович, убедившийся в том, что корова не
беременна.
— Может, сам покроешь, Петрович? Не все силы ещё про-
пил, а?! – отозвалась незримая, но находящаяся где-то рядом
Маня-невидимка, — или во́на, пусть штудент сработает! –
и всеобщий женский смех слился с мычанием.
Петровичу, выпустившему дым через ноздри и будто не услы-
шавшему в свой адрес обидной колкости, пришлась по душе
идея скрестить корову со «штудентом», и эскулап попугай-
ничал:
— Значит, коров любишь? – ехидно улыбаясь, вновь спросил
он меня.
— Да, очень.
— Хочешь сходить под хвост? – поступило от него предло-
жение, — тут умения нужно не больше бычьего.
— Не сегодня, дядя, – опешив, парировал я.
— А приходи завтра! – и специалист хрипло засмеялся, давясь
