Впрочем, я увлёкся со своей запоздалой морализацией. Ты свой выбор сделала.
Но неужели и тебя, совсем ведь не глупую, дешёвые мелодрамы современных пиитов, всюду проповедующих адюльтер, заразили жаждой их всепоглощающей любви?
Пииты это внушать умеют! Правда, ни на что иное у них не хватает ни ума, ни таланта, ни художественного вкуса. Но темка-то для них удобна во всех отношениях! Всем ведь интересно подглядеть, как кто-то сходит с ума! А, поглядев на такое искусство, кто-то лишь ухмыльнётся придуманной пиитами сказке, а кто-то и сам решит испробовать ее на себе. Как говорится, волшебная сила искусства! И вполне понятна логика действий тех, кто вечно в этом плане озабочен! Их только разбуди…
Но ты… Ты-то как на такой ерунде попалась? Уж тебе, как будто, давно следовало знать, что всепоглощающая любовь, о которой поют все пииты, вообще любовью не является. Всего лишь страсть. Она же – штука мимолётная и любящая частую смену партнёров! Но ты же не слаба на передок, твоя верность мне проверена. Она действительно была…
Можешь меня не упрекать в неверии в настоящую любовь. Я прекрасно помню и «Амок» Стефана Цвейга, и «Гранатовый браслет» Александра Куприна. И то, и другое, без всяких сомнений, – это же высочайший гимн подлинной любви! Но, Светка, – это всего лишь литература! В реальной жизни не бывает, чтобы кто-то мог десять лет безнадёжно любить того, кого однажды мимолётно увидел. Конечно, в тех книгах показана сильная, и даже святая любовь! Конечно, в тех книгах сказаны высокие слова, мудрые мысли! Продемонстрирована высочайшая преданность светлому образу, созданному лишь в воображении! Но ведь интереснее всего там – самоубийство по неявно выраженному желанию любимой! Это, на мой взгляд, уже совершенно бессмысленный фанатизм и самая бесполезная жертвенность, которую я могу себе вообразить! Так не должно быть! И у живых людей так не бывает! Всего лишь литературная гипербола, пусть даже с самыми благородными намерениями автора! Но не пример же для построения собственной жизни!
Нет! В такую любовь я поверить не могу! Я глубоко уважаю обоих персонажей, обоих литературных героев, обоих писателей, но если бы на моих глазах так же поступали живые люди, то я не мог бы их воспринимать иначе, нежели абсолютно больными в психическом отношении.
Конечно же, в течение десяти лет каждую минуту только и думать, только и мечтать, только и страдать об одном человеке и тайно любить его совершенно безнадёжно и на расстоянии, способен только сумасшедший, не способный ни на что другое. Это же натуральный ступор!
Поймите меня правильно. Я не то чтобы осуждаю того самоубийцу – совсем нет! Жалею? Да! Ни в коей мере не считаю возможным унизить ни его, ни его удивительные чувства, и всё же считаю, что тот несчастный наверняка попал в некий психологический тупик, из которого со своим тяжёлым заболеванием не сумел найти выход.
Вы и сами, пожалуй, так же думаете, что психически здоровый человек непременно переключил бы своё внимание на иной объект для обожания, а не замыкался на очевидной самому себе безнадёжности. Разве не так?
Вы спросите меня, зачем я столь неуважительно отозвался о столь прекрасной, даже неземной любви? Да только потому, что идеалом считаю совсем иные отношения. И не рискую их назвать любовью, поскольку это затасканное и весьма неопределенное по смыслу словцо всё лишь опошлит.
Отношения между близкими супругами бывают куда более высокими, нежели обычная любовь. Это, прежде всего, взаимное уважение и абсолютно бескорыстное притяжение душ. Это, когда без любимого человека невозможно жить ни минутки, поскольку только о нём и думаешь, только о нём и заботишься, только для него и добиваешься счастья, а не для себя. Ведь у нас так и было, Светка, и вдруг всё разлетелось на мелкие осколки, которые я никак не могу собрать воедино! И как же мне быть?
Я устал без конца всё это прокручивать! Голова не выдерживала! Следовало разорвать цепь событий, в которых я оказался лишним человеком!
Надо уезжать?
Надо!
Но куда? В другой штат? Надо бы посоветоваться с доктором Кеннеди. Но для него мой отказ от дел будет равнозначен личному краху. Шеф такой благодарности не заслужил. Мой уход станет таким же предательским бегством, как уход Светки от меня.
Стало быть, этот выход не для меня! Но как же спастись, не превратившись в негодяя?
Мне и тогда, даже в угаре, было вполне понятно, что нельзя строить свою жизнь, создавая несчастье другим людям. Я ведь не сумасшедший и должен отвечать за свои поступки! Но для начала я должен решить, как поступать, а голова только одним и занята – занята не тем, что мне необходимо понять, а обидой, злостью, желанием отомстить!
Никогда у меня не случалось подобного напряжения! Никогда не было полной беспомощности! Никогда не возникало столь острого ощущения горя. Оно меня почти раздавило, лишив нужной как никогда целеустремлённости и активности.
Глава 17. …И до четверга
Каждый последующий день до боли походил на день предыдущий. Но тяжелее всего бывало справляться с собой по ночам. Я долго не мог забыться, а когда в ночи просыпался от бесконечной череды ужасов, то сознавал, насколько же я несчастный, а жизнь моя уже никогда не наладится.
Сразу хотелось вскочить с постели, побежать, помчаться к ней… Но я остывал, не дёргался, ведь даже не знал, где Светлана сейчас и с кем она кувыркается.
Тяжелей всего переносился покой, что дневной, что ночной, потому я старался не приседать, всё заставлял себя куда-то идти, делая вид, будто спешу. Всё старался куда-то ехать, но ни с кем не вступать в разговоры.
Дорога в госпитальную лабораторию в Сан-Франциско занимала не мало времени, потому теперь я ездил по ней значительно чаще, чем раньше. Хоть чем-то был занят в пути, хоть какая-то отвлекалка мелькала перед глазами. Но, доехав до госпиталя, я лишь появлялся в нём, для виду захватывал из кабинета совсем не нужные мне бумаги и отправлялся обратно. В общем, имитировал занятость, имитировал работу.
Контактировать с людьми мне не хотелось – у них своя жизнь, а я в ней стал всего лишь темой для возбуждающих воображение разговоров: «Вы слышали? От нашего-то шефа жена сбежала! Странные всё же существа – эти богатенькие! Уж им, казалось бы, чего не хватало?! А уж ей-то – тем более!»
Пару раз я уезжал на побережье океана. Туда, где было поменьше людей. Мне нравилось сидеть на безопасном удалении от штормовых волн, только быстро замерзал от мокрого ветра, от соленых брызг и ко всему ещё и простудился.
До чего же сильными бывают высоченные зеленые волны, когда наваливаются на берег, когда в ярости избивают камни упорствующего волнореза и оттого сами превращаются в водяную пыль. Сильны они невероятно, а ведь и у них дело не делается! Однако не сдаются! Они настойчивы! Потому далеко не отступают! Опять ветром разгоняются на просторе и снова врезаются в волнорез, штурмуют его упорные камни!
Камни не жалеют себя, постепенно стираются, дробятся, даже крошатся в песок, но из боя не выходят, сдерживают собою злые волны, раз уж им поручено стоять.
Вот ведь мир как интересно устроен! У всех своя задача, указанная природой или даже людьми. И надо уметь стоять на своём до конца!
У всех есть задача! А у меня? Какую задачу теперь я могу считать самой важной для себя?
Ещё недавно я подобных вопросов себе не задавал. В них и нужды не было! Мне итак всё казалось ясным, правильным, нужным!
Я ежедневно делал своё дело, потом возвращался домой, где родной мне человечек уже хлопотал по дому. Мы оба как-то отвлекались от забот трудного дня, а утром с новыми силами мчались на свои рабочие места, мечтая о выходных.
Всё было просто и понятно! Всё было привычно и не утомляло морально, не наводило на дурные мысли, не выматывало душу ноющей болью. Жизнь вертелась естественным колесом, повторяя дни, месяцы и даже годы. Но однажды колесо нашей жизни прокололось и завиляло из стороны в сторону. А на большой дороге остался странный бесформенный кусок чего-то бесполезного и мешающего двигаться дальше.
Куском оказался я. Бесполезным и даже мешающим двигаться дальше! Сам не двигаюсь и других не пускаю. И даже не знаю, как мне быть? То ли упереться, как делают те же камни на берегу, чтобы никто не прошёл, то ли пропустить всех вперёд?
Может, пусть они живут, как хотят? Пусть переступят через меня и пойдут дальше? Может, в этом и есть закон природы, ее главный смысл, позволяющий старому и не нужному погибать, а молодому и сильному двигаться вперёд, развиваясь, покоряя пространство и всё вокруг? Может, всё забыть и простить? Или сначала надо простить, а уж потом забыть?
Нет! Ни того, ни другого! Выставлять себя дуриком я не позволю ни Светке, ни ему! Оба ответят!
Мне нельзя размягчаться! Мне нельзя сдаваться без боя и нельзя отступать! Надо мстить! Надо восстанавливать справедливость! А она на моей стороне! Я в этом уверен.
Но через какое-то время всё в моей голове переворачивалось и опрокидывалось! Всё в ней перепутывалось, и я начинал думать, что упираться возможно лишь в том случае, если есть натиск, если есть противодействие, чего я совсем не испытываю, ведь для них я – пустое место! Потому мне разумнее отступить и уехать.
Эта простая, но спасительная мысль – уехать – раньше ко мне не приходила. Ведь, уехать, значит, бросить свою работу, бросить знакомых до боли людей, бросить наш дом, с которым я сросся за эти годы, оставить надежду хоть случайно встретить Светлану. Увидеть, так чтобы и она увидела меня, но не подойти, пройти мимо, не сказав ни слова. Как она себя поведёт?
Уехать, значит, не только перевернуть прежнюю жизнь, как прочитанную страницу, но и начать новую. Где и как?
Постепенно столь простая мысль – уехать – захватывала меня всё сильнее. Она несла надежду на замену моего существования новой жизнью, поскольку прежняя оказалась безнадёжно испорчена предательством Светланы. Ту испорченную жизнь надо отбросить, закопать, сжечь, забыть, вычеркнуть из памяти раз и навсегда!
«Будет у меня и будущее, – думал я с каждой минутой всё увереннее. – Будет новая жизнь! Появится и надёжная подруга, которой буду нужен я, а не мои деньги, не мои возможности по благоустройству или получению американского гражданства!»
Но уехать можно лишь самым тайным образом. Впрочем, даже в таком случае за мной потянется след, который чистым с позиций морали не назовёшь. И всё же мне безумно захотелось спастись и начать новую жизнь на родине.
[justify]Я прекрасно знал,
