Хранители рода русь

сам идущий больше походил на тень. Вряд ли, увидевшему его удалось бы разглядеть черты его лица. Это был скорее призрак, чем человек. Капли воды скатываясь по стенам, монотонно отбивали безвременье в этом лабиринте вечности. Идущий произвел ритуал поклонения знаку Свати и над Волчьим камнем забрезжил изумрудный рассвет...»
Переосмысливая новое видение, Настя вновь вспомнила «приключения» Гришки. Да, это было там, у Волчьего камня. Там убили волка-оборотня – ее отца. Там старый колдун пытался завладеть священным местом, хранящим знак Свати – символом силы и вечной энергии корней рода руського.
 
Тетка Ульяна обняла Настю за плечи, прервав ее думы:
— Ивана Купала седня! По утру пойду траву целящую искать. И мне хлеба краюха, и людям добро. Ночь Купала одна така в году. Спать не дозволено душам христианским. От сколько себя помню, завсегда в эту ночь и радостно, и боязно! Глянь на нашу хату! Бачиш, она словно живая!
Ветхая хата-землянка, по соломенной крыше которой пробежала лунная дорожка, в самом деле казалась живой. Ночь на Купала вступала в свои права.


4. Танец слепых и цветок папоротника



Самая короткая ночь в году манила веселыми хороводами, плясками, костром, надеждой, любовью. Даже одолень-трава[sup]1[/sup], любимый цветок русалок, не успевала спрятать свою красу от Купальской ночи. Цветок покорно подставлял белоснежную корону под магическое лунное сияние. Слышались песни, веселые крики и смех молодежи.
— Седня не купайтеся. У Водяного йменины. Русалоньки защекотят.
— А я и не боюсь! На русалочку хоч бы одним глазом глянуть! — засмеялся чернявый Иван, ступая в воду.
Он слыл лучшим местным кузнецом. За умелые руки, да веселый нрав любая почитала бы за счастье быть с ним.
— Иван, гляди: русалоньки! — указывая на одолень-траву, смеялись девчата.
Они верили, что цветок этот русалки пуще глаза берегут и иной раз сами облик одолень-травы принимают, чтобы людей сушить. Да и Иван слыхал от стариков, что прежде, чем цветок сорвать, заговорить с ним надо ласково и он сам в руке окажется. Но коль возьмешь одолень-траву — будет у тебя власть над нечистиками водяными и полевыми, любой спор иль тяжбу с одолень-травой выиграешь, ею же сердце девицы любой в полон возьмешь. Но последнее такому то орлу не так уж и надо.
Шумная компания побежала ладить купальницы для очищающего огня. А Иван остался стоять у  пруда будто и вправду, завороженный русалками. Рука его сама потянулась к водяной лилии.
— Ой, не тронь! Траву эту породила водица с самою мать-сырою землей…
 Иван обернулся. Перед им стояла незнакомка. Это была Настя. В этот миг Иван услышал внутри себя реальный звук, напоминающий щелчок. Это было невероятно. Никогда ранее он не ощущал подобного. Этот щелчок будто голосом отозвался где-то в груди о том, что эта девушка родная ему душой. Парень смирился с приказом «не касаться лилии» и несмело молвил:
— Пойдем хороводничать, краса незнакомая!
 Молодежь возилась с хворостом для костра, а наистарейший дед-старовер поучал детей малых:
— Всякий раз у эту ночь Перун решает – быть Свету белому, чи не быть…Та Зоря-Заряница заговаривает его и милует он род людской…В ночь эту у Симаргла и Купальницы породились дети – Кострома и Купала… А ше папороть цветет, хто той цвет добудет — найдет клад…
—Та ни, диду! Мамка казали, шо парубок дивку приворожит…
—Так-то воно так, но каждому свое, — перекрестившись одним перстом, тихо молвил старик.
— Диду, не так треба хреститися, а так! — виновато поправила старика конопатая девчушечка, крестясь пятью пальцами открытой ладонью, слева направо, по-католически — Так рабы Божия крестятся.
— Рабы... холопы, — прогундосил про себя дед, еще раз перекрестившись по старому обряду.[sup]2[/sup]
И в сердцах добавил:
— Кляте ярмо ляхив!
 
«Собирайтеся, очищайтеся, святым огнем умывайтеся!», — начиналась главная часть торжества: хороводы вокруг, подожженного с четырех сторон, костра. Молодежь строго соблюдала ритуальный порядок. Первый круг двигался по солнцу, каждый последующий в противоположную от предыдущего сторону. Купальский костер, честно отгорев славящие солнце аккорды, готовился к традиционному ритуалу. Парни переместили догорающие ветки, раздвинув их по длине и сузив по ширине, чтобы удобно было прыгать через очищающий огонь.
Настя переглянулась с Иваном. Ее желание следовать купальским утехам было заметно и без слов. Но, в момент величайшего восторга, когда пара взлетела над костром, Настю обжег холод древнего амулета. Это было напоминание о долге перед родом.
Грустные глаза Насти огорчили Ивана. Вселившийся в Ивана в этот миг бесенок говорил не то, что хотелось  сердцу. Да и Настя отвечала чужими ее душе словами.
— Чом глядишь не ласково? Не люб тебе?
— А, ты, Ваня,  всех девчат так любишь?
— А может и всех! А ты забыла, ночь какая седня? Захочу — моя будешь. От найду цвит папороти и моя будешь!
— Да скорее эта речка усохнет, чем твоей стану!,  — воспротивилась девушка. 
— Найду цвит....моя будешь!
 
 
Ночь на Купала самая короткой в году. Медлить нельзя. Внезапно, поцеловав Настю, как позволял обычай на Купала, Иван бросился в лес.
Не приветливо встречал лес христианскую душу в Купальскую ночь. Ели пугали сплошным мраком сгорбленных силуэтов. Луна леденила сердце немым сиянием. От совиного «Ух-ху-х» стыла кровь. Но Ивана преследовала всего одна мысль — цветок папоротника горит красно-синим огнем и он найдет его по этой примете….
Перевалило за полночь. Иван в отчаянии опустился на траву под высокой елью. Внезапно протяжный вой и проникающий в душу злобный свист послышался в округе. Он увидел, как из крошечного синего огонька разрастаются красные колечка. Одно, другое… восемь огненных соцветий осветили восемь листков огромного папоротника. Четыре силуэта с четырех сторон приближались к светящемуся кусту. Они двигались на ощупь, так, как двигаются слепые. Взявшись за руки, под охи и свист, они начали дикий танец вокруг папоротника. Ивану показалось, что силуэты, слившись, превратились в местного слепого колдуна. Иван слегка раздвинул ветки, мешавшего просмотру, кустарника.
— Кляти чары!— подумал Иван и бросился к цветку.
Рванув за стебель папоротника, Иван, что есть духа, рванул от заклятого места. Казалось, колдовской лес никогда не закончится. Кто-то хватал его за рубаху, мешался под ногами, наводил блуд. Только с приближением рассвета, Иван выбрался к реке.
Девичий хохот раздался за спиной:
— Иван оглянись…
Парень сплюнул три раза, как положено, через левое плечо, и не оглянулся. Русалка затряслась от злости и растаяла в первых лучах Зари-Заряницы. День ясный приближался и никакая нечисть теперь не властна над душой человека.



После этой Купальской ночи Ульяна по-матерински журила Настю:
— Ой, гляди доченька! Иван хороший, не холоп, кузню свою мае, уважают его люди! Чем не пара тебе? Та уже й час пришел о себе подумать. Я его знаю. Он не отступится.
— Наш час не пришел. Ивану к вольным казакам в Поле Дикое надо, бо бида на землю нашу скоро придет.
— А как же мы?
— А с нами Дух рода нашего, земля родная в обиду не даст.
— Откуда тебе знать, шо с нами Дух роду?
— Дух рода завсегда з теми, хто род свой поважае. Дух рода в душах наших живет. Да только место пусто не бывает. Не примем ридного Духа, так чужой Дух запануе. А ше — ридный Дух силу дает, а чужой слабость. Нам выбирать, как жить.
«Нет такого счастья на грешной земле, что бы за ним не охотились зависть, коварство или беда», — подумала Ульяна. В такие моменты она вспоминала своего Степана.
Была тогда она вольная, а он голь холопская... Хотел Степан бежать в Дикое поле. Но не рвать же на куски сердце! Вот и вздумал он раздобыть цветок папоротника, да найти клад. Цветок то он нашел, навеки Ульяну приворожил, но ... пропал навеки.
Ульяна задумалась... Ей неведомо было, что пошел ее Степан к Волчьему камню клад отыскать:
Над камнем как раз свет изумрудный разлился и открылся подземный ход. Идет Степан ходами темными, а цветок ему дорогу освещает. Дошел до места узкого – человеку не пройти. Слышит – капли воды эхом пещеру разбудили и голос говорит: «Бери Степан, что унесешь, но помни, где взял – никому права говорить не имеешь, а то беда тебе будет!». И каменная стена раздвинулась. Взял золото, поклонился месту, земля его и выпустила. Что теперь? По-людски жить хотелось. Пошел к пану договариваться. Но тому мало было.
— Есче тиле принесешь, опущу тебя на хлеба вольные и земли дам — господарюй. Виджу, як нa Уляну заглядываешься. Девчина того варта, — на высокомерном польском молвил пан.
Сказал, как отрезал. Попробовал Степан второй раз к камню подойти. А пан хитрым да жадным был. Вслед за Степаном прокрался. У Волчьего камня земля снова открылась. Парень исчез в глубине и больше на белом свете его не видели. Покрутился пан у камня, подойти ближе побоялся. На третий день, как пропал Степан, стали люди каждый день волка на камне видеть. Слухи разные поползли. Встревожился народ.
Жадность затуманила голову пана-ляха. И золота хочется и к волку подойти боязно. Надумал вражий сын стрелой зверя извести, да не простой, а серебреной. Эту стрелу у татар еще его прадед выменял. Ехидство и алчность тронули тонкие губы пана при виде предсмертных судорог зверя. Осмелев, подошел ближе и прикоснулся к валуну. Волчьи глаза последний раз сверкнули огнем… в этот миг там, в Диком поле, умирал казацкий атаман-оборотень…
 Камень обжег руку убийцы и качнулся в сторону. Перед ним открылся подземный