мог быстро, я поспешил назад. Дверь будуара была приоткрыта. Я увидал, что Брюллович силой хочет взять Ираиду и, мне показалось, он был близок к этому. Под рукой оказался тяжёлый хрустальный флакон с духами. Им-то я и размозжил насильнику голову. Размозжил, - удовлетворенно повторил старик.
- Спросите, как я поступил с телом? По счастью я не сделался убийцей, хотя убивал многих. На мой призыв из флигеля прибежали слуги. Я велел позвать ко мне «кормчего» - главу деревенской общины. Явившемуся сказал, указывая на лежавшего на полу прихожей мерзавца, - что барин-де изъявил желание вступит в общину «белых голубей», что барин богат и послужит добром «божьим христианам». Тот понял, и вскоре Брюлловича всё ещё в бессознательном состоянии унесли прочь из дома. Что с ним было потом, не знаю. Думаю, оскопили. Но меня это не касается.
В комнате повисло молчание. Старик безучастно смотрел перед собой.
-Согласитесь, звать пристава, учинять дознание об насилии, медицинское свидетельствование Ираиды, потом присяжные, суд над дворянином, - немыслимо для нашего общества. – нравоучительно заключил Иван Трофимович.
- Что до меня, - он посмотрел на меня, - то есть Божий суд, перед которым я отвечу за добро и за причинённое зло.
Он тяжело поднялся. Пожевал вялыми губами, аккуратно водрузил на голову фуражку и коротко кивнул.
-Благодарствуйте, Дорн. Вы молчун…может, оттого мне легче не стало. Прощайте!
Гребнев вышел. Я слышал, как заскрипели рессоры его двуколки, как всхрапнула лошадь и, удалясь, простучали колёса.
Через час явились рыбаки, довольные собой и уловом. Я встретил их фразой, которую всё это время старательно повторял, готовясь к их возвращению, - «рыбак рыбака видит издалека»! Оба сперва опешили, но потом затеяли спор, что позволило снятию печать молчания – то, что меня оставили одного, или известие о хорошем улове. Затем рыбаки стали показывать свой улов, вновь заспорили о преимуществах приманок, но всё завершилось полюбовно. По приглашению Мартына Кузьмича мы отобедали у него в доме и украшением была замечательная уха из судака, приготовленной любезной супругой доктора – Пелагеей Кондратьевной.
На следующий день Николай Арнольдович, вернувшись из уездной канцелярии сообщил, что помещик Гребнев вместе с племянницей отбыл в Вену на лечение, прихватив с собой всю домашнюю коллекцию живописи. Сам Митьков, вняв моим увещеваниям не открывать дела о нападении на меня, уехал, дав слово Мартыну Кузьмичу обязательно вернуться для рыбалки на судака. Месяца через два из газет я узнал, что картину «Портрет неизвестного в мужском костюме», наделавшую изрядного шума в столице, Брюллович продал князю Феликсу Юсупову за сумасшедшие деньги.
