представителя рода Rattus, не иначе, как предвестьем грядущих бед. Такое уже бывало в канун войны – «этой и той», уточнила пенсионерка с авоськой в руках, намокшей от разбитой бутыли, когда оклемалась от испуга на лавке под лестницей перехода на другую ветку. Досада усиливалась тем, что молоко трехпроцентной жирности размочило добытые с боем рулоны туалетной бумаги. Двойной урон семейному бюджету выпихнул,нежданно громко, из уст тети Фроси, в прошлом беглой колхозницы и лимитчицы, точный и емкий диагноз: «Зараза!.. Ах ты, зараза!»
Зараза. Это зараза. Не успели сколы молочной бутыли смести с перрона, как словечко подхватило сарафанное радио Москвы. Оно вирусом разнеслось кругами по России – сперва «колбасными» электричками, далее плацкартой за Кавказ и за Урал, их упреждали речевые потоки из кабинок междугородней связи и шлейфы усталых ТУ-104. Еще дальше словцо раскрутили лопасти вертолетов, колеса «Жигулей», грузовых «Камазов» и «Магирусов», пассажирских «пазиков» районного сообщения, и, наконец, вбили в стылую почву копыта ездовых оленей. И там, коснувшись пласта вечной мерзлоты, вербальный вирус впал в спячку. В режиме standby. Зараза достигла Захолустья.
Смута. Этим чисто расейским историческим понятием можно одним словом охарактеризовать конец 1980-х и все 90-е. Смута что инфекция. Страдающим излишним весом организм империи Советов допустил снижение иммунитета, и в его щели проник вирус инакомыслия, ну и иной. Будучи поведенческим заболеванием, она зарождается в головах - предчувствием войны.
А война шла. Вялотекущая – не сравнить с мировыми заварушками века. В начальной фазе. В периоде «окна». Но в отличие от войны, этой и той, у нее отсутствовала линия фронта. Сооружение окопов сублимировали рытьем ям своим ближним. Апокалипсис состоялся в усеченном формате глобального гамбита. В жертву принесли отдельно взятую территорию. Мир на издыхании безумного века отрыгнулся от фаст-фуда, и, что видно из моего окна, устоял.
Радары раннего оповещения НАТО, нацеленные на Урал, начиная со второго квартала 1983-го, лишь проецировали угрозу повышенным свечением мониторов, а бортовые акустики атомных подлодок то и дело ловили спорадическое пощелкивание-потрескивание, от ста кабельтовых и ближе, что, впрочем, списали на глобальное потепление, брачные игры скатов и переговоры дельфинов в мировом океане.
Много позже для противостояния с трудом найдут название - гибридное. Уже не холодная война, еще не обжигающе наземная. И не испепеляющая, хвала Создателю. Ход молчаливой войны без фронтовых сводок схож с постыдной болезнью, о коей в приличном обществе не говорят, а шепчутся.
Да и за рубежом нравы не смягчились, но измельчали. Драку за обладание самкой заменили кухонными сплетнями в суде первой инстанции, вооруженный конфликт – информационной войной на первых полосах утренних газет. На худой конец, контрольным выстрелом в затылок. Этот худой конец света обернулся его генеральной репетицией - в форме вселенской прививки, похмельного недомогания человечества, сыпи на внешних покровах континентов и язвочек в тени мегаполисов.
Талонов от беды на всех не хватало. Население Евразии плавилось в гигантских очередях за водкой, исстари признанной универсальным средством от любой напасти, а срок талонов истекал. Не более двух штук в одни руки. В очередях возникали локальные драки.
Диагноз Смуты в общих чертах известен: люди уже не стесняются вырвать кусок у слабого, отжать место у костра. И даже почитают сие за удаль. Отвратная поговорка тех лет: «Хочешь жить – будешь жид». Эмиграция в Израиль (далее везде) породила еще одну очередь - у стойки регистрации рейса Москва–Вена.
Придуманные от безысходности законы не спасали. Антитела отчаянно дорабатывали ресурс. Истекал инкубационный период, зачатый роковым десятилетием.Зараза упала на разрыхленную вольнодумством почву империи духа, чей иммунитет уже не мог противостоять удару ниже пояса. Вирусу безверия и застенчивого разврата начхать - воздушно-капельно - на границы, начертанные человечеством в детской песочнице. Зараза пришла оттуда, откуда ждали, что позднее дало придворным историкам обвинить в шоковой терапии спланированную утечку из секретных лабораторий.
«СРУ!..» – возопил в очереди за водкой слесарь пятого разряда Василий Х-в, командированный в нее сотоварищами по вагоноремонтному цеху. Пока члены бригады трудились за себя и того парня, Василий за час продвинулся к магазинному крыльцу на пять шажков - хвост очереди терялся в перспективе улиц Красногвардейской и Калинина. А дело шло к обеду. Организм изнемогал. Товарищи могли подумать, что гонец присвоил талоны и ушел в запой. Мысль была невыносимой.
«СРУ!..» - Василий утерся кепкой, запрокинул в пустое осеннее небо давно не стриженную голову, зажав в мозолистой ладони два заветных розовых талончика.
Милиционер, один из двух стражей, регулировавших отпуск горячительного, сошел с крыльца вино-водочного магазинчика, и за шкирку выволок Василия из очереди.
- Ты это… того, бляха муха, мать твою… зачем выражаешься?! При людях! – вопросил сержант в серой, как небо, шинели. – Кто тут сру… срал?
И сержант стал наговаривать в черную коробочку у левого погона, вызывая наряд. По прибытии оного Василия хотели поместить в собачий ящик со слоганом «Спецмедслужба», слесарь был – еще или уже – неподобающе трезв, и с чувством собственного достоинства упирался и выражался. Насчет того же - СРУ. Василию грозили 15 суток за хулиганство, прилюдную матерную брань, прогул в рабочее время и общее нетрезвое выражение лица.
Страждущего доставили в отдел и только тут дежурный старлей, имеющий высшее педагогическое образование, догадался, что нарушитель обличал в очереди за водкой Центральное разведывательное управление. ЦРУ. А это можно. Это приветствуется.
- А я думал, оно Секретное! Управление-то! – воскликнул слесарь, пытаясь раздвинуть мозолистыми ладонями решетку «обезьянника». – Гады америкосы! Это они, они по секрету водку и колбасу скупили на корню! Я где-то читал, правда-правда. А оно, выходит, Центральное, ёлки, как Политбюро…
- Щас загремишь по новой, понял, - показал огромный, как в детском спектакле, ключ от обезьянника дежурный, - и не на пятнадцать суток, на пятнашку годков, сечешь!
Василий начал биться лохматой башкой о решетку, что означало раскаяние.
Учитывая деятельное раскаяние и сотрудничество со следствием, патриота-сквернослова вернули на прежнее место и отоварили вне очереди.
По-настоящему, однако, загремели далече от очереди за русской водкой.
В разгар холодной войны не менее холодной зимой 1980-1981 в госпиталь Нью-Йоркского университета поступили несколько человек со странными высыпаниями на кожных покровах. Как на картинках Энди Уорхолла. На нижних конечностях цвели узелки коричневато-красного и голубовато-алого колеров. Только у одного, беженца из Западной Африки, они изъязвились и омертвели. Ну, чесались, понятно, а более никаких неприятных ощущений. Сам пациент считал это реакцией на новый вид «крэка» и, улучив момент, сбежал из клиники. Ни у кого из больных, даже у безработного актера, «гея с оф-оф-Бродвея», как он себя величал, внутренние органы поражены не были. Похоже на саркому Капоши. В любом случае – не заразно. Пациентов сняли с карантина и отпустили восвояси медленно умирать - они тотчас растворились в клоаках Большого Яблока. Полиции, взявшейся было за поиски беглого африканца, дали отбой.
На излете той же зимы в центре Москвы в подворотне напротив магазина «Колбасы», что на улице Горького, позднее Тверской, человеком, скалывавшим лед с мостовой, была засечена пара крыс. Дворник Гасан замахнулся на наглых тварей совковой лопатой, но те и усами-хвостами не повели. Странность заключалась в том, что склад магазина «Колбасы» находился на другой стороне улицы, а крысы вынюхивали что-то в ветреной малоаппетитной подворотне. Верная свита дворника Гасана, две приблудные дворняжки, кинулись было на хвостатых пришельцев, но на полпути поджали хвосты. Крысы не боялись ни людей, ни собак и, что самое удивительное, дневного света.
Через две зимы пациенты с признаками, схожими с саркомой Капоши, отпущенные из Нью-Йоркского госпиталя, померли. Хотя заболевание длится в среднем не менее восьми лет (зависит от состояния иммунной системы). В муках, естественно. Дальше – больше. Саркома Капоши наблюдается крайне редко. Один случай на миллион и, как правило, у oldies, у старперов. Отпущенные пациенты же были тридцатилетними, да еще гомосексуалистами. По теплу гейское сообщество оплакивало погибших от неизвестной заразы в Лос-Анджелесе.
А ведь еще неистовый Никита предупреждал об опасной роли в судьбе России пидорасов. Недаром мужеложство было в стране под запретом, осуждалось УК РСФСР и простым людом. Так что после ряда исторических опытов, предпринятых мною, вернее, исторических реконструкций, о коих речь ниже, могу ответственно заявить, что СРУ тут не при чем. Скорее, тут уместен Срам.
- Срам!- бросила в сердцах уборщица тетя Тася. Но сперва она спугнула главного режиссера областного театра кукол, целовавшего девушку в закутке меж декорациями. Обычное дело. Театр же. В райкоме комсомола, где ранее убиралась тетя Тася, бывало, творилось кое-что похлеще. Прямо на столе. Но девушка в импортных джинсах, откинув волосы, обернулась на звяканье дужки о ведро особью с бородкой и усами. Хиппи без роду и племени. Тетя Тася сплюнула в ведро и спонтанно огрела мокрой тряпкой срамную парочку. Уборщица была уволена и через день восстановлена после обещания молчать про это самое. Ну, про срам.
Aidsэто цели. Мишени. Цели наметили стрельбой по реперам. Однако бойня прошла тихо, без страшилок первой половины века, традиционного бряцания доспехами, лязга гусениц троянских коней, размахивания мечами, осады крепостей, ее обозначения в виде противотанковых ежей, газовых камер, треска ксенофобских речей и пулеметов, инверсионных следов торпед и сверхзвуковых истребителей, вспышек трассеров и ракет класса «земля-земля», а то и вовсе без класса, набивания песком мешков для блок-постов, натягивания противогазов, колючей проволоки и прочего абсурда, – коварный агрессор сменил тактику и напоследок попробовал извести род человеческий его же оружием. Изнутри. Его же Срамом. AIDS. Он же СПИД.
Впрочем, вирусная нагрузка при арифметическом делении на каждого насельника Земли была к началу описываемых событий ничтожна. В Захолустье снег вообще лежал двухметровым пластом, будучи девственно чист, что белый лист. Его пересекали по диагонали лишь трассирующие следы зайцев, волков и мышкующих лисиц. Этот тетрадный лист с округлым девичьим почерком, с помарками и кляксами на полях, был вложен в
