возьми, этот проклятый Лив? Ты видел его?
Здесь Чес глубоко задумался. Его прищуренный взгляд, казалось, пронзил пространство и время, уносясь далеко в туманный мрак Вселенной.
– Лив – это не человек, – наконец продолжил он – это социально-политическое образование в социуме Цинзы. Структурно Лив, напоминает гигантского спрута, голова которого представляет собой политядро, а многочисленные щупальца, пронизывающие всё человеческое общество, – специальные службы управления и доносительства. Через эти щупальца Лив организует и направляет деятельность каждого цинза, контролирует идеологию и совершает карательные акции по пресечению инакомыслия. Вся деятельность Лива подчинена одному: самосохранению, а значит, удержанию власти. Главнейшими инструментами являются ложь и насилие. Ложь – для «верных ливовцев», насилие – для сомневающихся. Поэтому на Цинзе процветает примитивизм, создаётся единое, не терпящее никакого инакомыслия, лженаучное мировоззрение. Поэтому губится интеллект, а серость и посредственность всячески поддерживаются.
Последнюю фразу Чес произнёс неожиданно эмоционально. На лице проступили красные пятна. Он замолчал. Зазвенела тишина. Через некоторое время Чес повернулся к Ноду. Тот пристально смотрел на него.
– Я знаю, что ты хочешь спросить, – хрипло сказал Чес. – Почему измученные, доведённые до отчаяния системой и этим Ливом люди фанатично, не жалея самой жизни, защищают их?
Нод молчал.
– Лив очень точно выбрал объект воздействия на человека – подсознание. В самом деле, сознание любого высокоорганизованного существа никак не приемлет абсурдных «идеалов» Лива. Не зря твоё сообщение так озадачило синтов. Сознание Ливу – «не по зубам»! Разум непреодолимой преградой стоит на его пути. Поэтому Лив объявляет ему войну. Он создаёт целую систему воздействия на людей, конечная цель которой – практически полное замещение разума непоколебимой, но хорошо управляемой верой. По этой системе жизнь цинза условно разбивается на этапы, внутри которых проводится строго контролируемая обработка психики, или, как её называют, «воспитание». Принадлежность к определённому временному этапу для удобства «воспитателей» маркируется различными символами: значками, повязками и т.п. Едва рождённый цинз сразу подвергается массированной психологической атаке. Его первое окружение изобилует «улыбчивыми» портретами вождей, игрушки содержат всевозможные символы «единственно правильной» веры.
Первые слова маленького цинза – это слова благодарности «великому Ливу». Один этап сменяет другой. Формы воздействия усложняются. От невинных, но хорошо организованных игр в «героев» – к реальным хитро спланированным и жестоким акциям: войнам, «героическим» стройкам и т.п. для отвлечения от реальности и упрочения веры. Чем могущественнее вера, тем меньше места разуму, тем спокойнее жизнь у Лива. На каждом этапе такого «воспитания» цинзы постоянно твердят заклинания: о верности Ливу, его идеалам, о готовности к самопожертвованию. В итоге к зрелости цинз превращается в жёстко запрограммированное безжалостное существо, готовое по первой прихоти Лива принести ему в жертву себя, своих близких, своих друзей.
Нод глубоко задумался. Глубокий шрам перечеркнул преждевременные морщины на лбу, словно след молнии.
– Откуда ты всё это знаешь? – с некоторой растерянностью в голосе спросил он.
– Треть моей жизни прошла в тисках такой системы, – задумчиво ответил Чес. – Вот смотри: в результатах моего тестирования видны страшные шрамы былого психического уродства. Иногда в глубоких кошмарных снах подсознание доносит мне эхо пережитого. Не думал, что один из этих снов вдруг окажется явью.
– А как тебе удалось вызволить Нода с Эдалом, Чес? – спросил врач, который уже давно внимательно прислушивался к их разговору.
Чес усмехнулся:
– Я их обменял! На те самые буклеты, из-за которых вы меня чуть не признали сумасшедшим. Теперь пропагандистский арсенал Лива пополнился инопланетными свидетельствованиями о героизме цинзовских вождей. Уверен, что мои буклеты скоро войдут во все учебно-воспитательные программы от детских садов до вузов, и несчастные цинзы будут их старательно заучивать.
– Но ведь в буклетах… там всё – ложь!
– Ливу и нужна ложь, только ложь. Видите, как он её высоко ценит! А вот за правду… – Чес оглянулся на Эдала, – за правду цинзы платят жизнью. Однако, пора в «спячку».
Команда начала готовиться к анабиозу.
***
– Слава, опять ты разбросал учебники!
– Ну мама, в них же нет ничего интересного.
– Вячеслав, если ты не будешь слушать мать, мы не пойдём в лес!
Отец? Ты же умер! Ах, да. Это сон. Мне всё это снится. Значит, я выхожу из анабиоза. Скоро зазвучит флейта, и я проснусь. А жаль, так хорошо окунуться в детство, увидеть молодую мать, живого отца…
– Чес, что с тобой? Мы выходим на орбиту планеты Синт!
– Я не Чес, я – Вячеслав, – улыбнулся командир. – Чес – это всего лишь интеркосмический позывной код и не более того.
– Да-да, конечно, Вячес… слав, – озабоченно сказал врач.
Вячеслав расхохотался и резко опрокинул кресло в дежурный режим.
– Скоро я надену смирительную рубашку, и ты меня отвезёшь на обследование. Но сначала посажу космоплан.
Руки привычно легли на интерфейс. Пальцы забегали по клавишам. Врач, отметив хорошую координацию движений, успокоился и расслабился в кресле. Он был единственным из экипажа, бодрствовавшим во время полёта. Всё это время он занимался Нодом и Эдалом. Те уже были совершенно здоровы. Врач очень гордился этим. Лишь только Нод стал ещё молчаливее, чем был когда-то, а глаза Эдала чаще становились задумчивыми, и сероглазый «кактус» немного дольше обычного не выходил из своих «замираний».
– приготовиться к посадке.
Щёлкнули замки кресел. Начавшая поспешно заплетать косы девчонка, вдруг смутилась, и, посмотрев на врача, оставила волосы в покое.
Затихли двигатели. Можно выходить. Вячеслав повернулся к Крэнибо и Эдалу:
– Друзья, вы на свободной планете. Вы не сразу это поймёте. Но постарайтесь сначала стать самим собой, личностью, а не винтиками адской машины!
– А Цинза? – вдруг спросил Эдал.
– Цинза? – Вячеслав помолчал. – О ней лучше забыть. Мы ничего не сможем сделать. Лив не вечен, но живуч. Лет через сто – двести…
Эдал снова превратился в «кактус». Крэнибо грустно смотрела на него. Вячеслав улыбнулся и протянул ей руку:
– Идём, Илани!
Девчонка вздрогнула, как от удара.
– Я… – Крэнибо…
– Илани… – прошептал Эдал. Он нежно провёл руками по её волосам, которые, вырвавшись из тугих пут кос, непривычным бурлящим водопадом обрушились на ещё по-детски угловатые плечи.
Она заплакала. Забытое имя напомнило ей детство, родителей … Потом она вдруг быстро повернулась к Вячеславу:
– А Вы … Вы не мой папа? Нет?
Будто молния пронзила Вячеслава. Он смотрел в эти умоляющие глаза и не знал, что ответить. Он вдруг почувствовал себя глубоко виноватым в том, что не может вернуть Илани отца, не может возвратить отнятого у неё детства. Он почувствовал себя в ответе и за тех беззащитных перед безжалостным стальным катком Лива девчонок и парней, которые остались на Цинзе и которым он тоже не в силах был помочь.
До этой минуты он был уверен, что сделал всё, что мог, и был доволен результатом: спасён Нод, спасены и пострадавшие от их вмешательства. Но теперь… Эти глаза… Вячеслав взял Илани на руки, как ребёнка, и так вышел с ней из космоплана. Она прижималась к нему, как к отцу сотни раз в затаённых мечтах своего сиротского детства. А вокруг притихшие синты изумлённо смотрели, как плакал седой космоплаватель с девушкой на руках.
2000 год.
___________________________
*Плазмоид – здесь шаровая молния (прим. автора)
