Эмбиент сюита "Дом"

невооруженным глазом, отчего гостей обуяет восторг. Будет нежность в каждом движении, в голосе, в улыбках и смехе.  [/b]
Нежность Ее и, прямо-таки, эльфийская красота не увядает весь этот торжественный день до прихода гостей. В этот момент как никогда прежде открывается понимание, насколько Она владеет эллипсом, насколько эллипс принадлежит Ей, в то время как Он исполняет роль наблюдателя Ее, ведущего за Ней неустанный присмотр. Он уже видел всю Ее стать, Он держал всю Ее целиком, сжимал в объятьях на загляденье целой Вселенной, Он наслаждался Ей. Он не готов расстаться с Ней, не готов оставить своих наблюдений, Он всецело во власти их, Ей нужна Его поддержка. И Она сделает все, чтобы и дальше оставаться под Его неусыпным взором, лишь похорошевшая в своих владениях эллипса. И Ее цветенье в этот торжественный день будет посвящено Ему.
Эллипс Вселенной, поглотившей их двоих ночью, вышел, кажется, за четкие пределы, покинул стены дома, захватил целый мир. И гости, посетившие нашу пару, пришли, чтобы убедиться в том, что изменения коснулись их дома.
Она прекрасна в этот миг. Она искренне счастлива, новая жизнь питает ее изнутри, разливает Ее силу по всему дому, доставляя Ему гордость за обладание Ею. Ночь не прошла для них двоих даром, и будущее уже наступило, и обозначило свое начало, требуя прихода гостей и их одобрения. И Она ожидала ее, кажется, гораздо больше чем Он, и Он испытал невероятное облегчение, позволив Ей исполнить, наконец, свое предназначение. Он испытал невероятное облегчение, позволив случиться тому, что должно было, и это стало самым главным событием в обеих жизнях. И это чудесно, и невероятно.
Она встречает гостей в белоснежном сарафане, изящная и грациозная, будто нематериальное и утонченное во плоти, в какой-то момент открывшись для жаждущего увидеть и владеть Ею. Она затмевает собой даже Его, и в том Его важность представить Ее такой, какая Она есть на самом деле, такой, какая Она должна быть по природе своей. В том Его важность, чтобы дать Ей Слово, которое имеет теперь значение, которое придаст эллипсу еще один смысл.
И вот Она говорит, и в голосе Ее торжество и волнение, и никакой кротости, лишь важность и сила. Она говорит то, что знает Он, то, что всем своим естеством чувствуют гости (все до единого в поселении посетившие дом наших возлюбленных). Она говорит то, что витает в воздухе с первыми лучами солнца, четко обозначенное эллипсом Вселенной, принявшей обоюдную страсть на мягкой перине, казавшуюся сладким и крепким сном. Она говорит, и чистый (подлинный) голос Ее журчит и поет. И сила, преобладающая в Ней в эти мгновенья передается, кажется в каждого, кто слышит и понимает каждое Ее слово. Нет никакого желания, чтобы голос Ее умолк, будто все зависит от Ее голоса в этот миг. Каждый из тех, кто слышит Ее (даже Он), будто зависим от того, как долго Она будет говорить, выражая свои чувства. Но Она немногословна:
-У нас будет двойня: мальчик и девочка.
И эта Ее фраза кажется бесконечным потоком слов и предложений, и будто целые часы проходят, будто замедлилось само время в эллипсе, а может быть, ускорилось, прогоняя за окнами целые дни и ночи. Для кого-то стороннего Ее фраза наверняка покажется смехом и игривому настроению новорожденного (или двух младенцев) где-то в финале композиции. Но по окончании ее в короткой, даже мимолетной тишине не прозвучат никакие аплодисменты, не прозвучат одобрительные возгласы разбирающихся в музыке слушателей, не будет никакого «браво».
После того как смолкает Ее голос, оказывается Она в теплых любящих объятьях гостей, а затем и Его. Слезы восторга сами собой блестят на Ее глазах, и Он чувствует как сладостно и трепете стучит ее сердце, как в упоении замирает от захвативших и не отпускающих с первыми лучами солнца чувств и эмоций. И даже не гости, даже не Ее родные, нет, но Он и только лишь Он кажется Ей всем, повелителем эллипса, повелителем целой Вселенной, Ее ангелом-хранителем, Ее покровителем, Ее отцом и наставником. И чем дольше Его теплые приятные объятья, тем крепче и нерушимее эллипс, тем Вселенная, заполняющая его целостнее и отчетливее.
В эти мгновения становится ощутимее фальшь былого на клотоиде, тем острее чувствуется незначительность каждого шага на ней. Тем вкуснее от понимания, что в том заключалась подготовка к подлинным чувствам, к настоящему смыслу, таящемуся в стенах конечного дома, таящемуся в объятьях, посвященных последствиям всего одной и непередаваемой по ощущениям ночи, таящемуся в окружении гостей, испытавших невероятное облегчение от голоса Ее, сообщавшей волю Вселенной, выражающих негласный восторг и благодарность.
Вот он, подлинный дом. Нет, дом это не такое место, куда можно пойти, не как у Достоевского, дом – это совсем не то. Дом – это навсегда, от рождения и до самой смерти, не предусматривающий никакой клотоиды, никаких петляющих шагов, каждый из которых призван научить чему-то. И даже эллипс внутри его только на втором месте. Дом – это когда в любящих объятьях, когда открыты все временные границы, а будущее имеет определенное значение. В доме можно и нужно говорить о своих подлинных чувствах глядя в глаза в присутствии посторонних (да какие это посторонние?). Дом – это когда для двоих, когда в каждом углу его (какие углы у эллипса?) есть место для любящего и преданного сердца. Разве может что-либо, предложенное клотоидой сравниться с эллипсом, в котором с первыми лучами солнца дух праздника?
За пределы эллипса невозможно выйти, однажды войдя в него, однажды став частью целой его Вселенной. Эллипс не просто не позволит выйти, а если позволит, то сделает все, чтобы реальность за его границами оставалась иллюзией до самого последнего своего мгновенья, напоминая о себе, о том, что кто-то очень родной и близкий ждет возвращения, о том, что одиночества не бывает в принципе. Дом – всегда кто-то, Вселенная не бывает пустой и безжизненной, образованная кем-то ради кого-то.
Заключенные в объятья Он и Она в присутствии всегда родных гостей как никогда чувствуют эллипс со всеми его бесконечными границами. И веселье вслед за искренними и чувственными объятьями как подарок за взаимную верность. По праву (и по делу) занимают Он и Она место во главе стола, по праву пьют нектар, по праву вкушают амброзию. По праву заслуживают они свой божественный статус, создав новое мироздание, передав в своем страстном чувственном танце жизнь новой Вселенной, что ожидает их, что ожидает каждого посетившего их гостя.
Воистину гостеприимен эллипс, не отвергает он никого чужого, наоборот, сплотил всех и каждого в доме, будто этого события ждали больше чем в жизнях кого-либо еще из числа прибывших отметить рождение новой Вселенной. Требует эллипс веселья, требует хмельного задора, требует плясок и благословения как Ему, так Ей. Требует эллипс носить их обоих на руках. Надолго затянется торжество, возможно, на несколько ней, выйдя за пределы эллипса, иллюминированное светом множества огней и салютов.
Пусть продолжится род. Пусть дом никогда не обратится невыносимой клеткой для его хозяев, пусть будут хранимы они эллипсом, пусть будут оберегаемы всеми и каждым, кто пришел благословить их, возрадовался грядущим поколением.
Пусть торжество продолжается.     
 
4. Гипербола: x[sup]2[/sup]/a[sup]2[/sup]-y[sup]2[/sup]/b[sup]2[/sup]=1 и гипоциклоида: x = (R - r) cosθ + rcos [(R - r)θ/r], y = (R - r) sinθ - rsin [(R - r)θ/r] (40 мин. 00сек.)
Но остается в эллипсе дома одно место, куда хоть и проникает иллюминированная Вселенная ночью, все же принадлежит оно всего одному из двоих. Можно сказать, это место личной принадлежности дома сознанию. Место, отведенное только для конкретного одного, запертое без какого-либо замка, не требующее никакого ключа для проникновения в него никого постороннего. Место, куда можно проникнуть всего лишь сделав шаг сквозь прочную стену дома. Место вне эллипса, но в то же время, принадлежащее ему как никакое другое его составляющее. Тайная комната, требующая от сознания полной сосредоточенности, полной готовности войти в него, полной отрешенности от всего лишнего, каким бы важным это самое лишнее не казалось (пусть это будут даже самые родные и близкие, всегда ждущие возвращения, всегда готовые принять, несмотря на обстоятельства).
И хоть это всего лишь небольшой уголок эллипса, тихий и усыпляющий любые эмоции, представляется он гиперболой целой башни, до вершины которой требуется пройти не один десяток ступеней. Труден и изнурителен путь наверх - труден и изнурителен шаг сквозь стену, требующий не одного лишь уединения. Однако, оказавшись, наконец внутри своего прибежища, как некоего ядра дома, его сердцевины, того самого, ради чего существует клотоида, приведшая к внезапному и ожидаемому дому ради одного этого места, надежно защищенного хитрым замком параболы на входе. Ибо тот же свет между пальцами на которой сопровождает каждое движение в этом укромном и спокойном уголке за стеной в доме. Это самое прочное место эллипса, которое обязательно останется в случае его возможного разрушения.
Здесь всего одно кресло, очень удобное, очень мягкое, очень комфортное для тела. Напротив кресла лишь звездное небо, за которым можно неотрывно наблюдать, не меняя расслабленной сидячей позы. Наблюдать за всеми этими гипоциклоидами: астроидами и дельтоидами, оставаясь вдали от безграничности земли, оставаясь где-то на самой крыше мира, вдали от клотоиды с отпечатавшимися на ней следами. Кресло на вершине физически незримой гиперболы будто устремляется к кажущимся недостижимыми гипоциклоидам, устремляется в бесконечность их, пытаясь промчаться сквозь самую бездну.
В эти мгновенья – столь же бескрайние, что и звездное небо, сами собой в памяти возникают знакомые до боли образы, так и рвущиеся показаться куда более родными в сравнении с освобождением от них в стенах дома. События, приведшие, в конечном счете, к эллипсу, полному упокоения, с целой иной Вселенной, в которой лишь долгожданный отдых и ничего больше, вдруг стараются стать своими, такими же родными и нужными, без которых пребывание в доме становится в тягость. Воспоминания наваливаются всем скопом, всей своей массой, всей своей мешаниной, пытаясь захламить сознание, чтобы гипербола показалась невыносимым местом, чтобы пребывая в этом кресле через мириады гипоциклоид сознание утопало в сомнениях. Это всего лишь единожды, но это раз и навсегда. Как некое жертвоприношение дому, как информация, удаленная с жесткого диска компьютера, которой больше не должно быть. Будто гипербола забирает ее навсегда, будто очищает сознание от бесполезного мусора, от какого-то вируса, и будто вирус изо всех сил пытается удержаться в благотворной для него среде.
[b]Все, что требуется в эти мгновенья, наблюдать. Закрываются глаза сами собой, усыпленные сиянием бесчисленных гипоциклоид. Проникает оно сквозь опущенные веки,