Петр Алексеевич опять замолчал. Было понятно, насколько нелегко ему рассказывать о себе такое, заново переживать давнее унижение, опять испытывать все душевные терзания той грязной истории, которую, как тяжелое испытание, преподнесла судьба. Казалось, он полностью погрузился в прошлое, заново переживает, испытывая почти физическую боль. В конце концов, он справился с собой и голосом обреченного человека продолжил:
– Уже перед отъездом из Красноярского Края, недели через две, пришлось мне по распоряжению ротного забирать из прокуратуры постановление о прекращении (или об отказе, точно не помню) в возбуждении уголовного дела на гражданина Сафронова. Очень интересные в нем оказались формулировки. Например, «водитель плохо знал местность, так как впервые оказался в ней всего за шесть дней до ДТП». Или ещё – «несмотря на темное время суток, у мотоцикла горела только одна главная фара, а подфарник на боковом прицепе был не исправен, что в темноте делало мотоцикл незаметным». Но причем здесь мотоцикл?
И далее подобный бред в том же духе. А в итоге – фактическое оправдание преступления – «в возбуждении уголовного дела отказать». Пусть даже, неумышленное, но ведь тяжкое преступление! Три человека погибли по очевидной вине этого пакостника. И расследования, по большому счету, не требовалось, чтобы его осудить. Но по оценке нашего правосудия цена трех жизней эквивалентна двум ящикам коньяка! И нет девочки… Нет Оксаны, едва начавшей жить! Знаешь, я ведь все эти годы себя больше всех виню в том, что не уперся, позволил тогда этому гаду выскользнуть. Потому и не рассказывал до сих пор никому.
Вот теперь и рассуди, кто больше всех виноват в той истории? Не в том, конечно, что люди погибли – тут всё ясно, Сафронов машину угнал, он же и людей убил – а в том виноват, что заслуженное наказание не последовало, что преступники у нас часто торжествуют, часто неподсудны, часто даже правыми оказываются. Кто виноват? Я виноват? Признаю, в значительной мере я виноват! А разве ротный наш не виноват? Ещё как, он же был инициатором того коньячного подлога!
Только, если бы мы поступили иначе, если сдали бы того гада в руки правосудия, то сами от него, этого премилого нашего правосудия, и пострадали бы. Разве это более справедливо? А прокурор, а следователь – они-то, чем рисковали, когда в корыстных интересах человеческие жизни оценивали несколькими бутылками конька? В общем-то, ничем! Они нам, невиновным, даже помогали выпутаться! Но ведь они – представители власти! Они не имели права так поступать! Так, может, винить во всём следует именно советскую власть, которая их не контролировала, которая сама на беззаконии организовала всю эту, в общем-то, объективно необходимую стране «целину»? Мы же с неё разговор начинали, помнишь? Так кто же всё-таки виноват! Или, как всегда, только некоторые личности из состава этой власти, которые в нашей стране и создали когда-то не правосудие, а левосудие? А власть сама, вроде как ни при чем! Однако именно она теперь, как ни крути, защищает преступников куда надежнее, нежели их жертв, ни в чем не повинных! Замечал, наверное? Видимо, давно эта практика была усвоена.
– Сложная вышла история… Трудно её разом охватить. Думаю, что в этой истории все в какой-то мере виновны, только ответственность для всех законом предусмотрена разная. Там же получился целый букет должностных преступлений. Следовало возбуждать… Впрочем, зря ты терзаешься, Петр Алексеевич. Не в твоих силах было воскресить ни Оксану, ни тех мужиков, ни исправить нашу систему. А, значит, твои жертвы оказались бы напрасными. Тяжело, конечно, пережить такое, а потом столько лет в себе носить, только ты это с себя сбрось. Воды с тех пор утекло… даже настоящих преступников по давности лет уже простили бы.
– Спасибо за участие. Только я теперь не об этом! Помнишь начало нашего разговора? Вот и ответь мне начистоту – сегодня такое безобразие возможно?
Николай Владимирович невесело усмехнулся, как-то странно крякнул, неопределенно покачал головой, демонстрируя, тем самым, крайнее затруднение, глубоко вздохнул, пока его товарищ терпеливо ждал ответа. Казалось, будто он решил бесконечно тянуть время, только бы не отвечать. Но и Петр Алексеевич держался стойко, ждал, поскольку ему этот ответ казался крайне важным.
– Да, не смотри на меня так! – попросил, наконец, Николай Владимирович. – Я же заметил, как меняется выражение твоих глаз, а вместе с ним и отношение ко мне! Ответить тебе, в общем-то, нетрудно, только ответ не может быть однозначным. А ты ведь от меня конкретности ждешь, да?
– Что-то ты юлишь, Николай Владимирович. Годы-то по тебе прошлись изрядно, да только по-прежнему, вижу я, есть для тебя правда, о которой можно всем говорить, а есть иная, не для всех! Но я думаю, что дело не в социализме, не в капитализме или, что там ещё для нас придумают? Дело в людях! В их принципиальности или беспринципности, в готовности или неготовности выполнять свой долг. Готовы люди моральные нормы соблюдать… Вот, если когда-нибудь изменится суть каждого человека в нашей стране, будь он, как я в ту пору, командиром взвода, прокурором или домохозяйкой, то лишь в этом случае о подобных историях можно будет забыть! А пока у нас всё наоборот! Везде корыстный расчет, беспринципность, безответственность, сговор. Да-да, я и сам знаю, что моё попустительство Сафронову на ту же мельницу… Но посмотри вокруг, все за свои места схватились, чтобы только урвать, а работу лишь имитируют! И чем выше занимаемый пост, тем наглее творят беззакония. А указы всякие, приказы, распоряжения и законы, неподкрепленные кулаком, в нашей стране соблюдают лишь простофили. Но власти и это безразлично. Вот скажи, разве сложно навести порядок? В нынешний бардак только вбрось лозунг «безнаказанно обогащайся!», и кровавый хаос обеспечен! Потому без жестких законов, обязательных для всех, всё будет разворовано, развращено и сверху густо полито нашей же кровью! И останется от России запекшаяся кровь да пепел. Взгляни на молодежь! Вон, они сидят, ЕГЭоты, а ты, не молодой уже, стоишь перед ними! Им уже внушили, что они надежда России. Но это не предполагает ни малейшей их ответственности за свою страну. Не означает, что для этой страны они должны хоть что-то сделать. Нет, они уже привыкли полагать, будто это мы обязаны им дать «всё и сразу», а потом тихо умереть, поскольку мешаем веселиться! И как теперь, скажи мне, сдержать их неудовлетворенный аппетит? Бумажными законами? Раздуванием МВД? Но сегодняшняя милиция авторитет утратила и даже не обеспокоена этим; она со своей репутацией уже и в праведных делах, если такие случаются, будет всеми проклята! Но порядок-то нужен! Жесткий, справедливый, без исключений! Тогда и коньяк не понадобится, ибо при справедливом порядке самая хилая демократия не захиреет. А будет демократия, будет и воля народа услышана! Или не так?
– Не совсем! Выходит, опять твердая рука понадобилась? Опять диктатура? А без нее и жить уже не сможем? Нет, думаю, что теперь мы далеко продвинулись в нужном направлении, а потому твоя история в точности повториться не сможет. Да и прежней «целины» уже нет и не будет, – усмехнулся Николай Владимирович. – Однако и это не главное...
От сдерживаемого с трудом возмущения Петр Алексеевич горячо вскинул руку, свободную от портфеля, и резанул ею воздух.
– Невозможно, говоришь! Разве только потому, что прокуроры теперь стали честными? Такими, знаешь, ревностными строителями капитализма с человеческим лицом! Ты меня за придурка держишь, навешивая пропагандистскую туфту? Или действительно считаешь, будто наведение порядка невозможно без диктатуры? Тогда оглянись по сторонам, сколько стран живет нормально? И везде к демократии приложена жесткая рука закона! А у нас, может потому ничего и не выходит, что порядок и беспорядок наводят одни и те же люди? Им бардачина выгодна! Помнишь, как у Гоголя – действие третье; те же, но в жупанах! Вот и у нас, опять всюду закрепились те же, только в жупанах! Так, может, пора снять с них хотя бы эти жупаны? А лучше бы и штаны, для начала.
– Только тише, не привлекай внимание! Ты, Петр Алексеевич, видимо, уже никогда не изменишься! Давишь на меня, словно танк под Полтавой? Своеобразная у тебя дипломатия! Очень тонкая, как лезвием по горлу! Ну, положим, скажу я тебе, что думаю по этому поводу, разве тебе легче станет?
– Как ты не понимаешь! Речь идет не о несчастной девочке по имени Оксана! Это же история всей нашей страны! Полная аналогия миллионов судеб! Россию точно так же предали и уничтожили всякие горбачевы, ельцыны, шеварнадзы и путины. Дело даже не в фамилиях – там полно всякой … набралось. Не моргнув глазом, они страну предали и развалили, потому что им это лично выгодно, им приказали. Вот они без сожаления нас в унитаз и спустили. И сами поверх уселись! До сих пор давят всех, кого тогда грязным потоком не смыло! А они никак в толк не возьмут, убогие, почему все действия кремля на удивление выгодны только нашим врагам?
– Ну, ты совсем расшумелся, Петр Алексеевич. Ладно уж, черт с тобой, слушай, что я об этом думаю! Только не записывай! Всё-всё, не набрасывайся на меня, это я так пошутил! – Николай Владимирович театрально вытянул руку вперед, принимая протест возмущенного товарища. – Если говорить откровенно, то я действительно считаю, что твоя история теперь невозможна, – очень выдержано и негромко настаивал Николай Владимирович. – Хотя бы потому, что в прокуратуре теперь с тобой на эту тему и разговаривать не станут, принеси ты им всего лишь тот коньяк. Тем не менее, как понимаешь, любой вопрос теперь можно решить… И любой порядок наведут, если подход найдешь. И непременно закроют, кого тебе надо, и откроют кого надо, и посадят, кого надо! И тебя, в том числе, – засмеялся Николай Владимирович. – Будь уверен! Только напрасно ты на прокуратуру всех собак спускаешь! Почему она должна быть лучше своего, морально разложившегося народа? Много ты теперь встретишь людей принципиальных, с безупречной честью, с незапятнанной совестью? То-то же. А в прокуратуре те же людишки своё дело делают, только более ловкие. Это же азбука! А теперь, извини. Я, однако, свою станцию проскочил, придется возвращаться. В этих местах я, знаешь ли, случайно оказался. И очень тебя прошу, даже советую, забудь ты эту тему, которую я необдуманно тебе подбросил, и сам успокойся. И хотя разговор у нас вышел немного нервным, встрече с тобой я очень рад! Действительно, рад! Звони, если понадоблюсь… Ах, да! Возьми визитку. А теперь, бывай!
[justify]Уважаемый мой Читатель! Как ни велико было