свой автомобиль во время его осмотра. Нанес побои сотрудникам милиции, когда те пытались его задержать. Украл казённые наручники.
Поиски курсанта и автомобиля, принадлежавшего его отцу, не увенчались успехом. С учетом изложенного, прошу наказать своей властью.
В дальних шеренгах раздались жидкие хлопки. Шепотом переговаривались:
-- Молодец, что ушёл!
-- Плохо, что первый раз поймали!
-- Молодец парень!
-- В сорок третьей ротный Туголуков – тоже боксёр, вот и натаскал своих. Не хуже чем мы.
Комбат:
-- Так оно было, товарищ курсант?
-- Почти так!
-- Значит, так оно и было! Не умеете, товарищ курсант себя вести в отпуске с достоинством и честью, значит, и нечего вам там делать! И если руки выросли чтобы жопу чесать, то и не надо садиться за руль! Позорите форму! Откуда права? Вам же их должны выдать после выпуска из военного училища?
-- Это вторые права. Сдал до училища. Категория «В». – громко отвечал курсант.
-- Так ещё и жулик! Батальон! Равняйсь! Смирно! Курсанту … за нарушение правил дорожного движения объявляю пять суток ареста с содержанием на гауптвахте!
-- Есть пять суток ареста!
-- Встать в строй!
-- Ты у меня после выпуска поедешь туда, где нет милиционеров, а только душманы и ишаки, аксакалы и саксаулы!
Потом мы обсуждали, что пять суток за ДТП – немного. Ни слова про то, что в милицию попал.
-- А про душманов и ишаков, то же мне – испугал!
-- Все туда попадём!
-- Молодец, что из ментовки ушёл и машину вытащил.
-- Батя, наверное, ему ввалил так, что мало не показалось, за то, что машину помял.
-- Ну, это как водится. Машину-то жалко!
-- Наручники-то ему зачем?
-- Сувенир на память.
-- Выйдет с «кичи» – спросим .
Милиционеров почему-то никто не жалел. Вот такие жестокосердные люди – курсанты КВВКУС!
И началась подготовка к полигону! Теперь-то мы были опытные. Сало, консервы, хлеб в котелок свеженький с хлебозавода, спиртное во фляжки в шариках воздушных, сверху – вода! Сумку офицерскую в вещмешок. Ремень от сумки на автомат, и как у биатлонистов за плечами – между лопаток, а сверху – вещмешок. Ничего не болтается, не гремит. Старый воин – мудрый воин! А курсант второго курса – наимудрейший и наихитрейший!
На полигоне – занятия. И ночные самоходы. Никто не попался. А по дороге назад.… А по дороге назад сорок вторая рота, конноспортивная с боксёрским уклоном установила рекорд училища – добралась за один час сорок минут!
Вот и казарма временная – дом родной, пусть и временный, но дом,
Молочные братья.
Всё пошло по накатанной после полигона. Учёба, ночные походы, по очереди, за молоком свеженьким и хлебушком горяченьким.
Очередь соблюдалась строго. Только наряд мог тебя освободить от миссии добытчика. Да, пожалуй, болезнь настоящая и арест на гауптвахте. Все остальные доводы не принимались, и лицо, которое чавкало во тьме ночной доп.пайком, но не ходило за провиантом всячески чморилось.
И вот.… От каждого взвода, как обычно, ушли во тьму по два гонца. От первого взвода должны были идти Томах и Комаров. Что-то они замешкались и вышли позже всех.
Томах -- высокого роста, Комаров, наоборот – маленького. Штепсель и Тарапунька. Томах худющий, Комаров, тот самый, который на абитуре получил «письмо» от начальника училища, что он досрочно зачислен, низенький, плотно сбитый.
Томах с ведром за молочком. Комаров с двумя вещмешками – за хлебобулочными изделиями.
Два самых безобидных курсанта в роте. Они в самоход по девкам ни разу-то не ходили. Только под воздействием своих товарищей – за продуктами.
Да и девчонки не смотрели в их сторону. Только самые страшные или самые старые. Зеленые они еще были для своих лет.
И сходили они удачно. Встретились в узком проходе – переулке, что между двумя питательными заводами, и пошли они уже в сторону училища.… Но тут с двух сторон ударил свет фар и включились милицейские мигалки… «Вдруг патруль-облава», как в песне.
Что делать?! Что делать! Попались. Они дёрнулись вправо-влево! Менты орут в мегафон:
-- Вы окружены! Сдавайтесь! Поднимите руки вверх! Оставайтесь на месте!
И как назло заборы в этом месте очень высоки!
-- Бежим!
-- Через забор!
-- Лезь!
У Комарова, как у парашютиста два вещмешка. Один спереди, другой сзади.
Прыгает Комаров с разбегу на стену бетонную, пытаясь добраться до кромки верхней. А рюкзак, что спереди, подушкой отталкивает его от забора. Снова Комаров прыгает, и снова его отбрасывает назад. Ванька-встанька.
Томах же, наоборот, прыгнул, ухватился за край забора, ногами сучит по забору, пытаясь подтянуться, только не получается. Не по забору он ногами двигает, а по внутренней стороны шинели. И стаскивает он себя вниз.
Милиционеры, видя, что злостные преступники пытаются скрыться с места происшествия, с двух стороны бегут к ним. Один самый ретивый, то ли от страха, то ли от возбуждения стреляет в воздух. Это хорошо, что их учат сначала стрелять в воздух, а не на поражение.
-- Стой! Стрелять буду!
«Бах» в воздух!
Только наших бойцов это не остановит! Комаров снова, уже с разбега кидается грудью на забор, и буханки хлеба, уже смятые, откидывают назад его снова назад.
Томах по-прежнему хватается за верх забора и двигает ногами вверх-вниз. Движения есть, а прогресса нет. И только, когда милиционеры, подстёгнутые выстрелом своего товарища, подбежали, заломили руки нашим героям и попинали их для приличия, тогда они сдались. И прекратили попытки скрыться за забором.
Оказывается, что незадолго до этого неподалёку каких-то два поганца изнасиловали девушку. Она – в милицию, милиция окружает район и сужает круг поиска, отлавливая всех парней. Только вот поздно уже. Ночь на дворе. Блуждающих мало. И попали в милицейские сети лишь Томах и Комаров.
На опознании не признала потерпевшая в них своих насильников. И отвезли милиционеры обоих в училище, хоть те и умоляли не делать этого, но сдали – передали их на руки дежурного по училищу. И хлебушек отдали и ведро молока сверху…
Первый взвод истомился в ожидании Томаха и Комарова. Все гонцы уже пришли, а этих всё нет.
«Замок» первого взвода Дима Глушенков психовал:
-- Как придут – порву! Все уже на месте, а этих нет! Уроды! Чмыри!
-- Хочешь завалить дело – поручи его Томаху с Комаровым! – поддакивали ему голодные и злые курсанты первого взвода.
Уже все взвода, помыли посуду после молока, покурили, и спать разошлись. А Томаха с Комаровым всё нет. «Уж полночь близится, а Германа всё нет…»
И полночь минула, а еды всё нет.… И первый взвод, ожидая, уснул.
А поутру.… А поутру они проснулись.… А поутру был развод, большой развод! Вне графика! Всё училище стоит, не понимает, чего это полковнику Панкратову вздумалось собрать всех! Война что ли с Америкой? Так мы это… Готовы! Склады с НЗ откроем – и вперёд!
Но не было войны. Было хуже…
И вывели Томаха с Комаровым перед всем училищем…
Старый полковник с трибуны, невзирая на то, что микрофон разносит эхом его рык по всей округе, не стесняясь в выражениях, рассказал всем ближайшим домам, пассажирам на остановке, прохожим о «подвиге» курсантов сорок второй роты!
Голос начальника училища был как в стерео наушниках. Сначала его мат нёсся так – вживую, а через полсекунды, повтором – из динамиков.
Зная грозный норов Панкратова, все ёжились под его колючим взглядом и грозным голосом. И одновременно смеялись над нелепостью ситуации.
Глядя на этих несуразных курсантов, никто и не мог предположить, что они могли кого-то изнасиловать.
Ни украсть, ни покараулить!
Училище замерло в ожидании. Что же будет?! Отчислят - не отчислят? Залёт-то, конечно не слабый. Это с одной стороны…
С другой, претензий, кроме того, что были в самоходе, нет. За самоволку не должны отчислить. Но… Менты поймали. Хлеб, молоко! Может и все хреново закончиться. Стоит, гадает училище. Шепчется.
Полковник Бачурин рядом тенью маячит с начальником училища. Из-под папахи глазами сверкает. Как Малюта Скуратов, в исполнении артиста Михаила Жарова. Только там кино.… А здесь Бачурин!!! Ужас! Все понимают, что хана парням. Даже мозг не может выдать ту кару, что придумают им!
-- Училище! Равняйсь! Смирно!
Тишина над большим плацем. Даже вороны, поднятые раскатами полковничьего гнева, летают, молча. Обычно они перекаркиваются, вторят Панкратову. А тут им самим страшно стало. Летают и гадят. Молча.
-- Училище! Смирно! За самовольную отлучку объявляю семь суток ареста, с содержанием на гауптвахте!
-- Есть семь суток ареста!
Томах с Комаровым отдают честь.
-- Встать в строй!
-- Уф-ф-ф!-- облегчённый вздох пронёсся по строю.
Пронесло. Отделались лёгким испугом! Могли и выгнать!
-- Четвёртый батальон меня продолжает тревожить! Очень тяжёлая обстановка! То курсанты в отпуске ДТП совершают и из милиции сбегают, то эти… - пауза, маты закончились – молочные братья!
Училище дружно хмыкнуло.
Так кличка «Молочные братья» прилипла до окончания училища к этой парочке.
После занятий пришли в казарму… Комбат, замполит, ротный, взводные устроили шмон. И так не было особого порядка в казарме, а сейчас буквально всё было перевёрнуто. Куча вшивников лежала отдельно. Все они были тщательно порезаны.
-- Тьфу! – Боцман сплюнул. – Новый тельник порезал Зёма!
-- Валера! Он гоняется за твоими тельниками! Идея-фикс у него твои полосатые футболки!
-- Сам ты полосатая футболка! – огрызнулся Лунёв – Это тельняшка, а не полосатая футболка!
Вёдра валялись по казарме. Те самые, с которыми мы ходили за молоком. Было видно, что от злости ими играли в футбол. Бока смяты, эмаль откололась. Одно было продырявлено. Сбоку висела лыжная палка. Сурово. На такое способен только ротный. Только у него хватит сил пробить ведро на вылет.
Продукты были разбросаны.
У кого-то нашли открытую банку сгущёнки и швырнули в сторону. Она приземлилась на парадную форму Захарова из третьего взвода! Тот, стиснув зубы, выпучив глаза, молча, смотрел на неё. Только какое-то неясное мычание неслось откуда-то изнутри.
Кто-то подошёл сзади, участливо положил руку на плечо:
-- Что обидно? Не переживай. Сходишь на склад, подберёшь за бутылку новую парадку. Лучше прежней будет!
-- М-м-м-м!!! – простонал Захар – Я в отпуске её в ателье ушил. Подогнал как надо! М-м-м-м! Парадка!!! Не ототрёшь же! Козёл Старун! М-м-м! Урод! Макака толстая! Бабуин кемеровский! М-м-м-м! – звуки неслись из него, рот не открывался.
Как будто он говорил носом.
-- Рота строиться на улице! – скомандовал Земцов.
Все выбежали. Старун прохаживался вдоль строя, Вглядывался в лица, нервный тик его века дёргал глаз сильнее обычного.
-- Иппиегомать! Что же вы делаете?! – начал он, заводя себя – Все роты как роты, одни вы как сборище летучих обезьян. Налетаете и обсираете всё! Что не можете обосрать – уничтожаете! Что мне с вами делать?
