волосами – лишь он один не смеялся – коротко одернул своих сотоварищей. Те послушливо умолкли, но взамен тут же громко и возбужденно зашептались.
Из счастливого марева внезапно выступил маленький разгневанный старичок с длинной бородой, до изумления похожий на кого-то очень и очень знакомого. Руки его цепко ухватили – или ухватились? – за плечи, с резким окриком встряхнули неприятно и даже болезненно.
– Да что же это такое… Господи, помилуй… – отец Власий замер, понемногу приходя в себя. Осторожно и глубоко продышался. Чувствуя на себе многочисленные выжидающие взгляды – а среди них один по-особенному острый, – отвернул бесстрастное лицо. Проговорил тихо, почти ласково:
– Брат Иона, я знаю, что ты слышишь меня. Оборотись, окажи милость… Вот так, вот так... Спаси тебя Господи. Теперь правь-ка, родненький, вон туда. Да на сорванцов этих не гляди – не хочу, чтобы ты спугнул кое-кого ненароком. Давай, давай.
Возок причалил к берегу и выбрался на сушу. Тщательно косясь куда-то вбок да не забывая усердно подкряхтывать при этом, архимандрит медленно ступил на землю вначале одной, а затем другой ногою. Предосторожности не помогли – мальчишки загремели по бревнам и стреканули врассыпную.
– Эх, спугнул-таки! Вот незадача-то, вот зарез-то какой! – запричитал покаянно брат Иона. – Простите, отче!
– Да нет на тебе вины, брате, – буркнул равнодушно отец Власий. – Стой здесь да меня дожидайся. А я покамест прогуляюсь маленько.
– Отец архимандрит! Так ведь дороги-то всего-ничего осталось: только дровяные да бочарные ряды обогнуть, а там уж до подворья и рукой…
– Прогуляюсь я, брате, прогуляюсь… – с тем же равнодушием повторил отец Власий, направляясь в сторону торжища.
Звонкое и строгое постукивание окованного конца посоха по булыжнику раздвигало толпу на его пути. Он не повернул головы в сторону до крайности необходимых каждому мимоидущему – а поэтому настоятельно рекомендуемых также и лично ему – знаменитых сурожских бочек, кадок и бадеек, не откликнулся на аппетитные призывы согреться изнутри (ввиду промозглых осенних погод) горячим пряным сбитеньком, подкрепиться подовым луковым пирогом с пылу с жару и блинками с молоденькою ястычною икоркою пренежнейшего посола. Заманчивые предложения приобрести с выгодою для себя и убытком для продающего невиданной красы упряжь и неслыханных удобств хомуты тоже не заинтересовали его.
На углу, где длинный ряд расписной столовой утвари утыкался в тыльную сторону небольшого сруба то ли ларя, то ли лавчонки, маленький архимандрит остановился. Придирчиво повертел в руках обширное поливное блюдо, звонко постучал костяшкою согнутого пальца по пляшущему посреди зарослей синих цветов красному петуху. Одобрительно кивнул ему и громко сказал:
– Честное слово, я на тебя не гневаюсь и не обижу ничем. Выйди-ка оттуда ко мне, будь так добр.
Затаившийся в ожидании торговец дернулся. Криво потёк лицом, с осторожностью задвигался прочь по лавке, на которой сидел. Не отвлекаясь на него, отец Власий коротко отмахнулся, продолжил столь же громко:
– А если позволишь поговорить с тобою, получишь от меня серебряный.
Из-за сруба появились клок пепельных волос и оценивающий глаз:
– Про чеканчик-то врёшь, поди?
– Нет, не вру.
– А ну покажь!
– Вот, показываю… – отец Власий открыл ладонь с монетою на ней. – Бери.
Мальчишка лет десяти в изрядно поношенном кожушке с чужого плеча проворно появился наружу, бочком-бочком приблизился на определенное самим собою безопасное расстояние и оттуда сторожко потянул руку.
– Можешь хватать да бежать. Обещаю: в этот раз догонять не буду. А можешь и другой такой же получить. Попозже. Да бери же, не бойся!
Мальчишка взял серебряный. Подумал над ним, шевеля красным от холода носом. Смачно втянул в себя его содержимое и ухмыльнулся:
– А может, и третий получу?
– И опять врать не стану – как-никак в сане духовном я да к тому ж в летах преклонных, сам видишь. Третий не получишь – это уж слишком жирно будет. Хе-хе. Я – архимандрит Власий, а ты кто таков, предивный отрок?
– А я – Велко.
– Есть хочешь, Велко?
– Хочу.
– Тогда пойдем-ка во-о-он туда…
Через малое время предивный отрок уже стачивал с завидной скоростью сладкий маковый крендель, попутно и иногда не очень внятно повествуя о том, что отец его в самом начале прошлой зимы «как есть весь ушел под воду – и с Лысухою, и с санями, и со всем чужим товаром, что был на них, а всё оттого, что слезных просьбиц жены своей, а его, Велковой матушки, не послушался да на Заречье по невставшему льду и отправился, а сама она о тех порах ну просто враз слегла и аж посегодня ей всё неможется, хоть и на ноги уж давным-давно поднялась, а что то за хворь такая прилипчивая, того ни ведуньи, ни лекари никак уразуметь не могут, тока руками разводют, а сам он при мастере Вакоре плотницкому рукомеслу обучается, а тот мастер Вакора как хозяин да наставник – дотошный и строгий, а как человек – добрый и жалостный, обрезки дров для них с матушкою уделяет вовсе даже безмездно, это окромя харчей евонных да еще впридачу четырех лисок в конце кажинной седмицы…»
Отец Власий почесал кончик носа и полюбопытствовал простодушно:
– Я вот чего в толк не возьму: зачем же тебе в подмастерьях надрываться-то? Неужто не можешь о лиске-другой либо паре калачиков… ну… просто попросить? Или хозяина, или еще кого побогаче. Со всем мысленным усердием своим – как и меня давеча. Чай, нипочем не смогли бы отказать, так ведь?
Очень по-взрослому вздохнув, Велко покачал головой:
– Пробовал, вестимо дело. Только матушка всякий раз как-то дознаётся, плачет потом. Боле не хочу, нý его.
– Выходит, только на проказы дар свой тратишь?
– Во! А ты, батюшко, говорил, что не гневаешься.
– Во! А ты, отроче, в глаза мне взгляни – неужто похоже, что я гневаюсь? Всего-то укорил легонько. Легохонько. Но это не считается. Хе-хе… Ведаешь, где тут у вас подворье Сретенского монастыря?
– Мне ли да не ведать!
– Экий ты у нас молодец! Матерь твоя либо мастер Вакора не хватятся ли тебя часок-другой?
– Да небось не хватятся – чо им хвататься-то...
– Вот и расчудесно. Тогда вместе подъедем – дорогу покажешь. Чего тебе, добрый человече?
Последнее адресовалось умильному лицом молодому незнакомцу в грубой темно-зеленой хламиде, стянутой на поясе колючей узловатой веревкой. Он явно поджидал их, всем своим видом выказывая радость встречи. На обращенные к нему слова немедленно поклонился:
– Прошу простить мою бесцеремонность, ваше высокопреподобие, ибо она не есть следствие дурного воспитания. В своей миссии я являюсь всего лишь вестником и смиренным выразителем воли праведного Хезекайи…
Воспитанный и смиренный волевыразитель коротко улыбнулся, сделал почтительную паузу, с удовольствием переводя быстрые глаза с отца Власия на настороженного Велко. В несколько вычурной правильной речи его обозначился отчетливый иноземный выговор.
Маленький архимандрит кивнул:
– Бог простит. Ты давай выражай-то эту самую волю.
– Церковь Ковчега Спасения устами праведного Хезекайи возглашает здесь и сейчас свое благое слово, – он сделал широкий и даже торжествующий жест в сторону полотняного навеса в некотором отдалении. Под ним на дощатом возвышении виднелись две фигурки, зеленая и белая. – Вы отмечены, избраны и призваны для слышания его.
– Мы?
– О да, именно вы! – уже с полным восторгом подтвердил вестник такой невероятной удачи.
Отец Власий опустил глаза и рассеянно покрутил посох в пальцах:
– Ох-хо-хо. Ну разве что ненадолго, брате. А то у нас впереди и дел еще, и забот, и хлопот разновсяческих… Ты-то как, отроче, не возражаешь ли?
Велко испытующе покосился на него, отрицательно помотал головой.
При их приближении на помосте возникло оживление. Человек в белом облачении и широкополой белой шляпе с затейливой пряжкой на тулье – следовало полагать, тот самый праведный Хезекайя – закричал непонятно и замахал руками: то простирая ладони к ним, то воздымая к небесам. Стоявший рядом длинноносый человек в зеленом, вольно или невольно повторяя его движения, столь же крикливо стал истолковывать по-славенски – всё с тем же чужеземным выговором:
– И когда после вечерней молитвы погрузился я в размышления о словах пророка Даниила: «Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шел как бы Сын человеческий, дошел до Ветхого днями и подведен был к Нему» – книга Даниила, глава седьмая, стих тринадцатый, – то незаметно для себя перешел в некий тонкий сон. И узрел я среди сынов человеческих у Престола Всевышнего старца, а рядом с ним – отрока. И дано мне было разумение, что ветхий днями сын человеческий олицетворяет собою Церкви, почтенные годами, а отрок – Церкви юные.
Праведный Хезекайя со своим толмачом согласно и радушно осклабились в сторону отца Власия. Затем повторили это, адресуясь к Велко. Кроме того, широкополая белая шляпа поклонилась кучке зеленых братьев справа у помоста, на что те с хорошо отработанным ликованием откликнулись хором: «Аллилуйя!» Кое-кто из праздных зевак заспешил к маленькому архимандриту под благословение.
– Вот он! Вот он, достойнейший пример благочестия достойнейшей державы! – восторженно прокомментировал это брат Хезекайя. – Богоносный пророк наших дней, праведный Эбселом с острова Арранмор рассказывал мне о лично виденных им славных днях правления Великого Государя Григория Второго, когда утихли споры о том, как дóлжно и как правильно прославлять Господа; когда и убеленные сединами Церкви, и Церкви совсем юные были равными в глазах его. Это было, к сожалению, недолгое, но прекрасное время, братья и сестры мои! Ибо на Великом Князе Григории Втором воистину исполнились слова пророка Исайи: «Корова будет пастись с медведицей, их детеныши будут вместе лежать, и лев, как вол, будет есть сено. Младенец будет играть над норой змеи, малое дитя положит руку на гнездо гадюки. И не будут ни вредить, ни губить на всей святой Моей горе, ведь земля будет наполнена познанием Господа, как воды наполняют море» – Исайя, глава одиннадцатая, стихи с седьмого по девятый.
– Аллилуйя! – авторитетно засвидетельствовали справа от помоста.
Отец Власий насупился и, сведя глаза к кончику носа, занялся со вниманием своею бородою. Велко осторожно подергал его за краешек облачения, спросил
