Доктор оглянулся на напарника, профессора Росса Хиггинса, на лице которого как всегда в подобный случаях, уже имелась обычная кисло-презрительная мина. Спросил:
– Ну, как вам шоу, коллега?
– Не назвал бы это – шоу. – профессор дёрнул плечом, – Ничего зрелищного и интересного. Да и сами согласитесь: на что тут было глядеть? Полчаса погони, ромэн держит дистанцию, не напрягаясь, человеку бегать по песку куда тяжелей. За всё это время ни на одном из них ни царапины. Затем – как логическое завершение, человек выдохся, и плюнул на это дело. Ромэн, должен признать это, неплохо купил его, своим падением от, якобы, переутомления. А всё последующее – можно смотреть только в замедленном повторе. Бросок, разворот и удар когтями ноги заняли не более полутора секунд. Ну а затем – снова преследование, на этот раз уж совсем вялое и бессмысленное: мы же знаем, что наш «ветеран» не позволит врагу догнать, или обмануть себя. И даже добивать гладиатора ради пропитания не станет – его неплохо кормят и в клетке.
Нет, мы конечно, просмотрим записи ещё и ещё. Изучим. Возможно, кое-что подмонтируем, но…
Но вряд ли зрители будут в восторге от такого зрелища. Скучно. Нудно. В ключевом моменте – скоротечно. Нет, коллега. Нам нужна вот именно – зрелищная, долгая и упорная, кровопролитная битва. Примерно равных противников. Чтоб кровь – ручьями, и кишки – из брюха. Ну, разумеется, и проклятья, и отрубленные конечности…
Словом, как у древне-римских греков!
Доктор Сэвидж невольно поморщился: дурацкая привычка коллеги констатировать и без того понятные вещи, и по десять раз повторять дежурные выкладки из Директивы, разработанной «умными» аналитиками и топ-менеджерами, раздражала его. Собственно, все два последних месяца, что они вынуждены сотрудничать, профессор повторял почти слово в слово одно и то же при каждом неудачном исходе очередного теста.
Вот только Сэвидж не знал пока, происходит ли это от косности ума, или профессор просто хочет за дежурными фразами что-то скрыть. Например, злость и неудовлетворенность. Тоску и раздражение.
От того, что фирма-наниматель просто подло обманула их всех, пообещав «творческую и невероятно интересную и важную», и даже – «засекреченную», работу. А фактически – просто превратила их всех в, в… садистов. Вивисекторов. Надзирателей большого и страшного современнейшего Концлагеря.
В мерзавцев, стравливающих, как древних гладиаторов-смертников, несчастных биороботов, на потребу пресыщенной, избалованной и кровожадной публике. Состоятельным, пресытившимся обычными развлечениями, и теперь жаждущими экшена «погорячей», тварям. Желающим «отдохнуть, и развлечься зрелищем экстремального реалити-шоу».
Бездельникам, которые могут и любят смотреть на чужие мучения.
Агонию. Смерть.
Которая, разумеется, должна свершаться как можно разнообразней. И достоверней.
И – главное! – эти извращенцы готовы и могут за это заплатить.
То есть сейчас вся их команда работает на потребу телезрителям кабельного, закодированного и закрытого, канала. Элитного. Одного из десятка, принадлежащего его нанимателям.
Проклятье. Не этого он хотел, выходя из стен престижного Йеля. Но…
Не было тогда других вакансий, кроме той, что предложила сволочная Корпорация.
Специалист по генной инженерии в наше время имеет не столь уж большой выбор для приложения своих талантов и способностей! Разве что скрупулёзно и педантично разрабатывать восемьсот пятьдесят шестой вариант необычайно скороспелой, и не боящейся вредителей, холодов, и, главное – радиации, кукурузы. Или сои.
Вот и пришлось первых два года «ассистировать», а фактически просто прислуживать наглому самодуру – доктору Элмеру Брокару, пока у того не закончился Контракт, и он не отчалил, сделав им всем на прощание ручкой, пожинать плоды нехилых накоплений, появившихся на его личном счету в Банке Содружества. А Сэвидж возглавил лабораторию по разработке существ на базе медведя. И поскольку он имел глупость проявить свои таланты и амбиции, спустя всего год его и поставили сюда, главным Контролёром. Работёнка куда более простая, (фактически в их функции входит лишь оценка эффективности чужих разработок, и контроль качества производимых видеозаписей) но тяжёлая с так называемой нравственно-этической стороны: приходится ежедневно наблюдать от трёх до полдюжины смертей. Псевдогладиаторов-людей. Или этих существ – это уж в зависимости от того, кому фортуна сегодня улыбнётся…
И при этом ещё вырабатывать «рекомендации» лабораториям. Их, этих самых псевдосуществ, разработавшим: как улучшить, то бишь – сделать более зрелищными, «показатели» их «продукции».
Профессор Хиггинс между тем, убедившись, что возражений со стороны коллеги не последует, а Страж уже загнал ромэна в дверь Лабиринта, спросил, глянув исподлобья:
– Ну что, коллега? Выпускаем следующего?
По тому, что голос Хиггинса казался нарочито небрежным, Сэвидж понял, что и у того всё-таки имеются сомнения на счёт их «работы». Однако поговорить на эту тему с коллегой, или ещё с кем-либо из учёных-контрактников, отбывающих (По-другому и не скажешь – но это только для тех, кто не может, или не хочет засунуть свою совесть в …адницу!) здесь свой пятилетний «эксколюзивный» контракт, невозможно. Вернее, конечно, это возможно – если кто ищет на эту самую …адницу приключений и неприятностей.
Потому что Служба Внутренней Безопасности, (СВБ) денно и нощно просматривающая и прослушивающая все помещения и разговоры персонала научных, технических, и прочих подразделений Станции, с большим удовольствием констатирует нарушение пунктов пять-дробь один, два и три Договора: о неразглашении, запрете на обсуждение допустимости подобного рода опытов, оценке соответствия их работы нравственным нормам Общества, и т.д. и т.п. И предъявит обвинение в «попытке провокационными разговорами дестабилизировать моральную атмосферу Станции». И в письменном и устном виде сообщит, что он оштрафован на половину месячного оклада. (А если нечто подобное повторится – то и на половину годового заработка!)
Поэтому говорить придётся только о работе.
Сэвидж, потупившись и прокашлявшись, постарался и своему голосу придать нейтрально-деловой тон:
– Выпускаем.
Мартен воспринял появление Загонщика с одной стороны – с облегчением. Как констатацию того факта, что битва закончена. Во-всяком случае, таковой её явно считают устроители всего этого свинства. Но с другой стороны он чувствовал разочарование и опасение. Что следующий противник уж точно окажется ещё сильней и опасней. И будет куда лучше вооружён.
Однако все свои сомнения и опасения он пока засунул куда подальше: нужно быть особо внимательным. И смотреть, смотреть во все стороны: сейчас его поведут по Лабиринту. В его персональную клетку-камеру.
Почему его всегда конвоировали именно с помощью бессловесной и медлительной машины, Мартен пока не знал. Но мог догадаться: мерзавцы, что развлекаются, наблюдая за его битвами, кровоточащими ранами, мучениями, и усилиями выжить, явно получают удовольствие от зрелища сражений.
А главное – не хотят, чтоб он видел их гнусные рожи ни при каком раскладе!
В том, что та штуковина на широких мягких гусеницах, что гонит его всегда сквозь лабиринт переходов, лестниц и коридоров – неживая, он убедился ещё в самый первый раз, после первой же схватки. Тогда он попробовал метнуть в неё широкий плоский меч, оказавшееся при поверженном им коротышке – только-только достававшим Мартену до плеча.
Остриё, жалобно звенькнув, отскочило от бронированной поверхности переда штуковины, не причинив корпусу видимого ущерба – а ведь он вложил в бросок всю свою немаленькую силу! Лезвие от удара переломилось, не оставив на гладкой крашенной панели даже щербин. На действия Загонщика его бросок никак не повлиял: неторопливо и обстоятельно он продолжил, ни на секунду не затормозившись, надвигаться на Мартена. А когда тот попытался просто обойти странную штуковину, как раз и напоролся на оглушающий, хоть и не смертельный, удар током.
То есть, это теперь Мартен понимал, что это – удар током, а тогда он заорал, отскочил подальше, и даже упал на спину, держась за поражённую руку – та повисла беспомощной плетью, напрочь отказавшись слушаться Мартена.
Однако пришлось очень быстро начать снова шевелиться, а не лежать, предаваясь ощущениям. И поскорей убраться от неумолимо, хоть и медленно надвигающегося неуязвимого врага, подальше: вначале ползком, а когда смог подняться на ноги – так и бегом, потому что Мартен понял, что Загонщик не остановится, даже если он будет биться в судорогах от новых ударов. Предупреждавших о себе вначале сильным покалыванием во всём теле, а затем и бьющими и корёжащими тело похлеще любого меча, дикими конвульсиями!
[left]То, что его бьют невидимым, но очень страшным и опасным оружием, он понял уже гораздо позже, после того, как его, оглушённого и полуживого, доконвоировали до его камеры, заперли дверь, и оставили зализывать раны и предаваться размышлениям и сожалениям. И если от сожалений толку особого не было, размышления давали Мартену достаточно много. Так, когда он прикончил следующего противника, бывшего уже почти с него ростом, и даже, вроде, потяжелей самого Мартена, он попробовал просто обойти Загонщика, держась теперь как можно дальше от