– Да, вы, разумеется, правы, Мартен. Однако!
Это потребует от них огромных вложений. Новых. Вот я и надеюсь, что наш Проект за это время достаточно себя… Исчерпал. Что новизна, а, следовательно, и популярность и рейтинги его, упали. И Руководство как корпорации так и канала может просто посчитать, что вложение новых денег в нечто подобное же – просто не окупится!
– Хм-м… Эта мысль тоже понятна. И она-то как раз выглядит поубедительней.
Ладно, доктор. Отговаривать, собственно, не собираюсь.
Ваша жизнь – вам и решать.
Я согласен разрешить вам остаться. И взорвать. Заодно, как говорится, и следы заметём. Ну а с тобой, Парисс, я хотел бы поговорить. Наедине.
Это собрание пока давайте считать закрытым.
– Мне не нравится, как я выгляжу, мне жутко неудобно пользоваться четырьмя ногами вместо двух. И, как мне представляется, мне окажется жутко неудобно заниматься сексом.
– Тоже мне аргументы! – Мартен возмущённо фыркнул.
Но человек-богомол оказался непреклонен:
– Нет. Не аргументы, наверное. Но я уже всё для себя решил. Я не полечу.
– Неужели желание подраться перевешивает желание выжить?
– Ну… – человек-богомол помялся, – наверное, да. Я же не совсем дурак: понимаю, что хоть носитель памяти мне попался и боевой и умелый, это – не его выбор. А мой.
Да и не получится у нас жить совместно. Что на корабле, что на планете. Мартен, уж ты-то должен это понимать: мы слишком разные. Вон: уж на что люди – вроде, одинаковы. А всегда находили из-за чего повздорить: этот – белый, этот – чёрный. Этот – христианин, этот – исповедует радикальный Ислам. Этот – умный, этот – … ну, скажем так – даже не понимает, что ему Бог недодал мозга. Но подозревает, и не без оснований, что окружающие его нагло используют. Или просто издеваются над ним.
Обидно, да. Чем не повод пристукнуть того, кто умнее, но – слабее?
Пока мы с тобой вдвоём, я честно тебе скажу: не слишком я верю в то, что вам удастся договориться. И прийти к какому-нибудь консенсусу, как это называет док Лессер. Так что рано или поздно тебе придётся решать, какого из мутантов пристрелить, чтоб не тянул одеяло на себя, и не пытался всем навязать своё главенство. Или обособиться.
Ну, или придётся, что совсем уж невероятно, искать для каждой пары нас, то есть – «тварей», отдельный Дом. То есть – индивидуальную планету. Под один вид, одну расу.
Потому что даже поселись вы на островах какой-то одной, рано или поздно вы размножитесь настолько, что станет тесно. И доберётесь до соседей. И междоусобица начнётся. И не надо кривить рот – ты отлично понимаешь, что я прав. Поскольку твоя память восстановилась получше моей.
Мартен покивал. Человек-богомол говорит дело. Сомневаться не приходится – рано или поздно это начнётся.
Качание прав, требование независимости, разборки в стиле «кто кого лучше».
Слишком уж они разные. И слишком по-разному представляют себе свои цели и своё будущее. Поэтому то, что пока они вынуждены держаться вместе, сплачиваемые общими целями и желанием выжить – ничего не значит.
Когда окажутся на корабле, в изоляции и относительной безопасности – проблемы совместимости и толерантности возникнут неизбежно.
Но с другой стороны, желание остаться на Станции, и подраться вволю перед смертью, пришло в голову пока лишь одному человеку-богомолу.
Придётся так и так снова созывать общее собрание.
И рассказать об этом. И многом другом…
– Мы можем вылететь уже через девять-десять часов. Погрузка почти закончена, перекачка топлива в резервные цистерны из резервуаров Станции закончится через… э-э… шесть часов. Кое-какие мелочи мы, разумеется, ещё не успели погрузить, но погрузим. После обеда и вот этого собрания. Доктор, вы успеваете? – Сэвидж, усаженный Мартеном за отдельный столик, теперь на всякий случай записывал всё сказанное выступающими, чтоб гарантированно сохранить принятые решения, и зафиксировать, кто какой позиции придерживался. Это представлялось Мартену важным. На будущее.
– Да, Мартен. Продолжайте.
– Хорошо. Тогда я вынужден сообщить вам, уважаемые соратники, что наш друг, человек-богомол, Парисс, не летит с нами. Он тоже, как и доктор, – вежливый кивок в сторону Сэвиджа, – выразил желание остаться на Станции, чтоб, как он сказал, «дать гадам последний бой, и помочь доку взорвать всю эту с…ную тюрьму для несчастных подопытных, к чертям собачьим»!
Гул возмущения мгновенно стих, стоило Мартену поднять руку.
– Понимаю. Но мы – не люди. И каждый имеет право на собственное мнение. И решение. Поэтому я и созвал вас, чтоб вы выслушали Парисса. Парисс, прошу.
Парисс вышел чуть вперёд, развернулся к соратникам. Обвёл всех задумчивым взглядом. Из-за того, что глаза его всегда больше напоминали яблоки, располагавшиеся по бокам узкого черепа, многие взгляд этот выдержать не могли – головы опускали. Парисс покивал, словно про себя говорил «вот именно». Наконец заговорил:
– Я понимаю, что в глазах даже многих из вас – то есть, нас! – я выгляжу уродливым монстром. Карикатурной пародией на разумное существо. Страшилкой из комиксов. А ещё я понимаю, что никакой вашей вины в том, что вы, пусть и подсознательно, так про меня думаете – нет. Это всё стереотипы. Того мышления, что прорезалось сейчас в большинстве ваших голов от того, человеческого, носителя. Того бойца, с которого была снята ваша матрица навыков.
Мне жаль. Но я понимаю, что вряд ли это ваше (А вернее – не ваше!) предубеждение поддаётся осознанному переделыванию. И я буду и вам и сам себе казаться изгоем даже среди нас – искусственно созданных страшилищ. Уродов. Но если большинство из вас имеет хотя бы привычный внешний вид – две руки, две ноги! – то я и этого лишён. С моими-то четырьмя лапками и парой недоделанных ручек, и двумя клешнями.
Сам я успел ко многим из вас привязаться. И не подумайте, что мне это решение далось легко. Потому что мой внешний облик, как объяснил доктор Лессер, изменить уже невозможно. Так зачем же я буду мозолить вам глаза на корабле, да и потом – при колонизации какой-нибудь планеты? Нет уж. Будем считать меня динозавром, которого эволюция просто убрала с лица земли когда-то в далёком прошлом, чтоб расчистить путь таким тогда примитивным и крошечным, млекопитающим. Если пример неудачен – прошу меня извинить. Что вспомнил – то и привожу.
Словом, не хочу я никуда лететь. Я лучше останусь здесь, и надеру напоследок их чёртовы гомосапиенсные задницы! Пусть-ка узнают, на что способен вооружённый мутант! – Парисс продемонстрировал две универсальные винтовки, которые умудрился разместить в чехлах на длинных голенях передних ног, и два пистолета – в кобурах на задних. Гранатомёт Парисс закрепил на спине. – Жаль только, снять этот бой будет некому.
Человек-тигр, увидев, что Парисс замолчал, поднял руку. Мартен сказал:
– Да, Эдуард. Прошу.
– Не буду ходить вокруг да около, и вешать вам лапшу о том, что я к Париссу отношусь спокойно. Нет, он прав – я чисто инстинктивно боюсь его. И в первые дни вообще старался спиной не поворачиваться – уж извини, Парисс! – Парисс только кивнул, – Даже зная, и отлично мозгами понимая, что он – один из нас. И что мы друг другу не враги и даже не соперники. Но проблема не в Париссе.
Она – куда глубже. Она – в нас. Во всех нас.
Мы все хотим жить. И хотим сделать так, чтоб после нас осталось наше продолжение – наши дети. Для этого мы и погрузили чёртовы автоклавы – чтоб там, во время свободного поиска, когда будет свободное время, доктор помог нам с выращиванием самок наших видов. Однако!
Даже сейчас многие из нас отлично понимают, что рано или поздно наши будущие дети размножатся настолько, что возникнут трения и конфликты. За территорию. За природные ресурсы. За власть на планете.
Начнётся война. Много войн. Последняя наверняка кончится тем же, чем кончилась схватка между кроманьонцами и неандертальцами. Один из видов, (или, как в нашем случае – девять из десяти слабейших) будут истреблёны под корень.
Поэтому я предлагаю сразу сделать так: искать пригодные для жизни планеты. На каждой такой высаживать только один вид нас. Нет, я не думаю, конечно, что между потомками этого вида в будущем не возникнет конфликтов, и даже войн – такие вещи вполне обычная стадия развития любой цивилизации. Но! Эта цивилизация должна принадлежать одному, главенствующему над остальной природой, виду разумных существ!
И исходя из этой моей мысли я всё-таки предложил бы Париссу лететь с нами. И первая подходящая планета была бы – его!
Эдуард сел, человек-гиена, Абрахам, встал:
[left]– Можно, Мартен? – Мартен кивком показал, что можно, – Так вот. Значит, по поводу того, что сказал Эдуард, я полностью согласен. И поддерживаю. Мы – даже мы! – слишком разные. И пусть в схватке за свои жизни у нас отлично получалось работать сообща против общего врага – людской пехоты! – во время мирной, так сказать, жизни, наше