Мартен, видя, что остальные мутанты кивают, но высказаться никто не торопится, поднялся:
– Я рад, что этот вопрос встал сейчас. Потому что во время полёта у нас будет чертовски много, если мне позволят так сказать, свободного времени. На раздумья. На воспоминанья. И никто не может гарантировать, что то, что всплывёт из подсознания человека-донора у каждого из нас, будет… Полезным. И позволит нам оставаться достаточно толерантными друг к другу. В целом я поддерживаю мысль, сформулированную Эдуардом достаточно просто и конкретно: один вид – одна планета.
Но! В этом случае никто не сможет предсказать, сколько времени займут поиски пригодных планет. Поэтому.
Выращивание самок для каждого из нас будет производиться лишь после того, как будет найдена пригодная для нормальной жизни планета. Чтоб сэкономить кислород и пищу, предназначенную для такой женской особи. Так что о прелестях «походного» секса – забудьте. Секс, семья, и всё, что положено – только после высадки. Да, кстати – вот уж раз заговорили… Кто-нибудь хочет жить так, как сейчас живут… Люди? То есть – «рожать» без женщин, размножаясь с помощью только автоклавов?
Гул недовольных голосов сказал бы Мартену то, что он хотел узнать, даже если б человек-леопард, Лестер, не высказался конкретно:
– Вот уж нет! Хватит с нас этой дури! Я считаю, что нужно всё делать так, как предопределила матушка-природа. Положено женщинам рожать и воспитывать – вот пусть и рожают. И воспитывают. Никаких больше Интернатов и детских домов!
– Кто согласен с Лестером? Поднимите руки. Доктор, пожалуйста запишите: все согласны на традиционную семью.
Вот и славно. Стало быть – у каждой пригодной планеты будет один Адам. И одна Ева. И запасы оборудования, материалов и припасов мы честно поделим между всеми такими… Колонистами.
Теперь ты, Парисс. Согласен ли ты присоединиться к нам при условии, что первая планета – твоя?
Парисс старался ни на кого не глядеть:
– Прости, Мартен. Простите, друзья-соратники. Нет.
– Понятно. Что ж. – Мартен постарался скрыть разочарование, – Это – твоё решение. Обращаюсь к летящим: кто за данное предложение, прошу поднять руки.
На этот раз подняли все.
Доктор Сэвидж, ведший протокол, покивал. И устало улыбнулся.
Станция на экранах заднего обзора больше не выглядела как сплющенный диск. И даже как сверкающая точка. Теперь она казалась крошечной точечкой, ничем не отличавшейся от мириадов таких же крошечных, чуть поблёскивающих, точечек среди безбрежной черноты. Мартен повернулся к доктору Лессеру:
– Сколько времени займёт удаление на такое расстояние, чтоб нас не?..
– Мать, – Лессер обращался к корабельному компьютеру, который они тоже переключили полностью на голосовое управление, – Сколько времени нужно, чтоб «Ковчег» удалился достаточно для этого?
– Двадцать три часа восемнадцать минут. При условии, что ускорение останется прежним.
А приятный у Матери голос. Куда приятней, чем даже у Погрузчиков. А ещё бы: там – молодая и милая, тут – взрослая и солидная женщина. В Матери сразу чувствуется основательность и чувство собственного достоинства, хотя, по заверениям специалистов-компьютерщиков, никакой индивидуальности, кроме запрограммированной, в бортовые автопилоты не вкладывают. Но Мать, которой оказалось тридцать девять лет – то есть, она прослужила, фактически не выключаясь, весь срок эксплуатации малого транспортника! – понравилась Мартену сразу. И пусть её вежливость и благожелательность и запрограммированы, от них всё равно – как-то теплее.
Разгоняться форсировано они не стали – решили, что будут экономить большой, но всё-таки – ограниченный запас топлива. Оно ещё понадобится шлюпке, на которой будут спускать на подходящие планеты новоявленных Адама и Еву. Да и меж звёзд явно предстоит путешествовать не один год… Так что Лессер решил оставить всё как есть:
– Мартен. Если вы не против, пусть полёт так и проходит. Всё равно раньше, чем через пять-шесть дней эсминцы с десантом до Станции не доберутся.
Мартен коротко кивнул:
– Хорошо. Пусть так и будет. Спасибо, Мать.
– Это моя работа.
Доктор Сэвидж подготовился капитально: установил детекторы металлоискателей по всему периметру Станции, (Ну, не без помощи Парисса, естественно!) оборудовал рубку новыми мониторами, и даже вынес наружу, на поверхность, несколько особо чувствительных детекторов массы, и видеокамер с отменным разрешением. Теперь весь космос отлично просматривался и прощупывался – враг не подкрадётся незамеченным!
Реактор доктор тоже доработал: теперь чтоб попасть внутрь, и ручной лебёдкой принудительно вывести все чёртовы управляющие стержни из зоны с замедлителем и теплообменником, достаточно было просто откинуть кожух. И влезть внутрь.
Ушло на подготовку трое суток. Парисс всё это время буквально не отходил от него, помогая во всём, и даже кое-что предложил и сам. Сэвидж согласился, что флэшки и те блоки, где содержались сведения о работе, проделанной на Станции, лучше уничтожить в Конвертере, а бортовой компьютер Станции – отключить. Оставив лишь ту его часть, что отвечала за жизнеобеспечение: подачу свежего воздуха, отвод углекислого газа, поддержание температуры, полив цветов и растений в теплице. Да, доктор Сэвидж и Парисс ночевали теперь в теплице. Сэвидж хотел как бы попрощаться с природой, которую они сдуру подистребили на родной планете, но кропотливо воссоздали на искусственном месте обитания, а Париссу просто нравился запах цветущих магнолий.
На четвёртый день, понимая, что флот с десантом должен быть на подлёте, они перетащили лежаки с матрацами в рубку.
На пятый – дождались.
– Атакуем сразу с шести сторон! Тогда они не смогут адекватно сопротивляться!
Эта фразочка полковника занозой сидела в мозгу лейтенанта Паттерсона, пока резак вскрыл корпус у самого днища огромного бублика Станции. Но вот на его портативном наручном анализаторе загорелся зелёный огонёк, и соединительный рукав мягко выдохнул: внутри всё ещё имелась вполне привычная и годная для дыхания атмосфера!
– Внимание, взвод! Приготовиться! – а то они прям вот сами не знают, что им нужно приготовиться, и только и ждут его дежурной фразы! – Первая двойка! Вперёд!
Рядовой Пауль Глюк и капрал Энди Ходжинс вдвинулись в метровый вырезанный круг в борту. Поводили вправо-влево детекторами движения и тепла. Прощупали окружавшее их пространство грузового трюма сонаром.
– Чисто, лейтенант!
– Отлично. Взвод. Выдвигаемся.
Внутри трюма даже горело освещение: значит, по-крайней мере с реактором и подачей энергии в сеть Станции всё в порядке. Но выключить прожекторы он не приказал: мало ли! А вдруг хитро…опый противник в самый критический момент захочет вырубить этот самый свет, ослепив их?!
Однако хитро…опый противник придумал кое-что другое. Сверху, из отверстия шахты вентиляции, в центр их маленькой группы, вдруг спрыгнуло… Страшилище!
Монстр из ночных кошмаров! Порождение Хурракана! Чудовище!
Как именно выглядит, и чем вооружено страшилище, лейтенант толком и рассмотреть-то не успел: монстр палил со всех стволов, и от того, что все они были с глушителем, особенно страшно было наблюдать, как тела его подчинённых, словно взрывались кровавыми брызгами – как лопается, падая на асфальт, наполненный водой воздушный шарик!.. И не помогали почему-то ни бронежилеты, ни стальные нагрудные пластины!
Прежде, чем лейтенант успел сказать хотя бы слово, со всеми двадцатью шестью его подчинёнными было покончено, тварь отбросила винтовки с опустевшими магазинами, и добила тех, кто ещё чудом оставался на ногах, просто: саблевидными передними конечностями поотрубало, словно настоящими катанами, головы!
То, что лейтенантскую голову чудище приберегло «на закуску», лейтенанта вовсе не обрадовало… Уже летя к полу, его голова успела подумать: «не надо было «штурмовать» – надо было просто взрывать к …ерам собачьим эту Станцию! Вот какими делами они тут занимались – похоже, выводили монстров для рукопаш…»
Того, что монстр сказал в переговорное устройство на предплечье, лейтенант уже не услышал:
– Думаю, доктор, они там, на эсминце, отлично всё видели. Камеры были на всех этих кретинах. Сейчас-то наверняка запустят усыпляющий. Или нервно-паралитический…
Так что – давайте.
[left]Огненный цветок взрыва не производил на таком расстоянии должного впечатления – даже при максимальном увеличении, которое давали чувствительнейшие наружные камеры, всё было похоже на вспышку спички в тёмном зале: никакой