Осколки витража

дядя Лука, троюродный брат Августы, одинокий музыкант с глазами северного неба, а Кай давно не играл на арфе; обещал ведь, надо позаниматься к его приезду. Ему показалось, что он сейчас уснёт, прямо здесь, в просторной светлой кухне, под звук любимых голосов; они даже лучше музыки.
«Не спи, — тихо сказала Герда, — мы пойдём через час гулять на набережную. Что может быть прекраснее?»
Всё, хотел ответить Кай, ты, Август с Августой, предзакатный солнечный свет, последний на сегодня привет солнца в окне, яблоко, арфа, море на картине, ангелы поют, и иногда можно услышать их пение во сне. Он открыл глаза и увидел, что кухня наполовину опустела; Герда насмешливо-нежно смотрела на него, подбрасывая рукой яблоко — нет, не яблоко, его сердце...

09.10.2024

~ Горький мёд ~

Дядя Лука, троюродный брат Августы, одинокий музыкант с глазами северного неба должен был приехать в воскресенье; Кай всю неделю занимался на арфе, вспоминал ощущение прикосновения пальцев к струнам, лёгкого и бережного, будто Герда касалась его волос; повторил вальс из «Коппелии», любимого балета Луки, партию арфы из па-де-де Чайковского, Август сыграет тему на фортепиано; пальцы слушались не очень, Кай не играл полгода, но в пятницу у него наконец получилось сыграть так, как он хотел.
Лука был следствием очень поздней, а потому немного печальной любви одиноких растерянных людей; Даниэля, органиста небольшой церкви, не желающего знать ничего, кроме Бога, музыки и сонетов эпохи Возрождения – и Амалии, прихожанки этой церкви, гениальной художницы, не желающей писать ничего, кроме неба и златокудрых ангелов. Они как-то разговорились после воскресной службы, поженились через месяц; оба слабо понимали, что делать с этим фактом, несколько лет прожили так, будто ничего не изменилось. Амалия продавала своих ангелов, самых красивых оставляла себе и Даниэлю, он писал церковную музыку, играл на службах; потом они привыкли друг к другу и ненадолго вспомнили, что значит нуждаться в тепле другого; столько лет провели в одиночестве, что это давно казалось им чем-то странным, из иного измерения. Амалия была высокая, не хрупкая, хотя и казалась таковой и часто мучилась простудами; до последнего почти ничего не было заметно, а потом появился Лука.
Они оба смотрели на него в ужасе; маленькое грустное существо с большими глазами, небесный посланник; как не разбить его, не сломать, а главное, как не позволить другим сделать это? Они любили его, как ангела, сошедшего с небес, долгожданного друга (у обоих к тому времени толком не осталось друзей), родное сердце, но всё это омрачалось мыслью о его будущем одиночестве, о жизни, которой не надоест истязать и причинять страдания. Лука рос похожим на героев картин Амалии, как будто она придумала его, а потом овеществила; никогда не кричал, ничего не просил, не бегал и не капризничал; в пять лет нашёл у Даниэля томик стихов Георгия Иванова и декламировал наизусть «Друг друга отражают зеркала» так, словно только что сочинил это сам, легко и непринуждённо; словно всегда знал, что такое поэзия, и красота, и ангелы на маминых картинах; бледный тонколицый мальчик с кудряшками вдоль лица. Он любил сидеть рядом, когда Амалия работала; уткнувшись в книгу, совсем не мешая, иногда поглядывая на холст. В его взгляде было какое-то тайное знание, неземная печаль, и Амалия даже немного боялась этого. С другой стороны, кто ещё мог возникнуть от их любви, как не такая же одинокая душа-в-себе?
Они жили уединённо, иногда виделись с родственниками; внешний мир, как тяжёлые воды, разливался где-то у подножия их дома, не смея подняться выше.
— Тебе не кажется, что мы совсем забаловали Луку? — спросил как-то Даниэль Амалию. — Он опять обложился томами стихов, вместо того чтобы делать уроки.
— Ему двенадцать, а он сравнивает поэтику классицизма и Серебряного века. Он гений, Дани, он одарён сильнее нас. Слава Богу, что это так. Было бы ужасно, если бы мы не могли говорить с ним на одном языке, если бы он только гонял мяч по двору и не мог выучить наизусть ни одного стиха... Наверное, плохо так говорить. И кому баловать его, как не нам? Кто будет так же любить его, благодаря за присутствие, не стремясь обладать, сделать своей собственностью или рабом? Кто будет смотреть на него с таким же изумлённым восхищением? Кто ещё скажет ему, ты гений, Лука, ты ангел, никогда не предавай свою суть?
Она отвернулась и заплакала. Даниэль обнял её.
— Я был так счастлив, когда нашёл тебя, но это случилось так поздно; к тому времени я даже забыл, что значит надеяться. И теперь я боюсь, что он никого не найдёт, а нас ему будет недостаточно... Это ведь будет и наша вина...
Сам Лука часто чувствовал себя отделённым, похожий и непохожий на них; ему казалось, что в особом священнодействии, которое заключалось в чувствах родителей друг к другу, есть место только им самим. Он вырос, поступил в академию, уехал на отдельную квартиру, обещал приехать через месяц; после выпуска он стал жить так, месяц отдельно, месяц с ними...
— Он так давно не был у нас, — сказала Герда. — Я очень рада, что он наконец приедет.
— Мне кажется, ты его слишком ждёшь, — ревниво заметил Кай.
— Перестань, — отмахнулась Герда. — Он такой интересный, музыкант, пишет картины — и всегда хвалит мои... Конечно, я люблю его. А какие у него красивые родители! Он кажется их младшим братом, сразу обоих. Всё-таки хорошо владеть вечной юностью...
Они вышли в сад встречать его. Ветер трепал его длинные волосы; он был таким же, каким Герда помнила его с детства; горький мёд, прелюдия Шопена ми минор, тонкое кольцо с бирюзовым камешком, нежное сфумато; светлая улыбка на губах, но в глазах печаль и смирение.
— Я привёз всем подарки, — сказал он. — Даже картину от Амалии, огромную! — Он засмеялся. — Идите сюда, будем обниматься.
«Амалия нашла Даниэля, Август нашёл Августу, у Герды есть Кай... И все эти люди любят меня и рады мне. Почему тогда временами я чувствую ужасную тоску, будто мне не хватает чего-то? Почему, не будучи одиноким, я так одинок? Неужели это и есть суть моей души, отрешённость и неприкаянность...»
Он вошёл в дом вслед за остальными и стал доставать подарки.

30.10.2024