Мила торопилась домой. Она всегда торопилась домой после работы, будто боялась не успеть, не застать Ярослава; будто он мог бесследно, подобно призраку, раствориться в воздухе. Она была уверена, что он никогда толком её не любил, просто покорился судьбе. Они познакомились, когда ему было всего шестнадцать; он учился в девятом классе консерваторской десятилетки, она — в консерватории, на четыре года старше, уверенная и самолюбивая, талантливая, равнодушная ко всему... Они занимались у одного педагога; Мила как-то случайно застала Ярослава в классе после урока, произошёл ничего не значащий разговор. Она его тогда не заметила. Влюбилась через пару лет, услышав его игру на отчётном концерте (он исполнял свою пьесу); очень болезненно влюбилась, отчего-то подумав, что вряд ли будет нужна этому ангелоподобному юноше в круглых очках с золотистыми колечками вдоль лица и смиренным взглядом. Писала ему иногда короткие сообщения на общие темы, о музыке, искусстве, отправляла без подписи свои стихи; он отвечал ей так же коротко и мило, и ей было совершенно понятно, что она его не интересует.
Мила старалась встречаться с другими; по ночам пыталась заставить болезненную страсть замолчать хотя бы ненадолго, представляя блики и отсветы в светлых волосах, отсутствующую улыбку, родинку на скуле. В общем, ничего не помогало, ни плач, ни хохот, ни тонкие пальцы, ни бархатные голоса, и оставалось только смириться и ждать небесной милости.
Ярослав не поступил в аспирантуру; Мила узнала, что он ищет квартиру, потому что не может больше оставаться в общежитии. Она предложила ему временно пожить у неё во второй (свободной) комнате, а через год сказала, что любит его и просит вступить с ней в брак. Это было глупо, абсурдно, нелепо, но она не могла жить, как раньше; чувство к нему выедало её изнутри, и ей казалось, что скоро оно заполнит её до конца — и от неё самой ничего не останется. Он помолчал, потом пролепетал: «Я тебя тоже». Через месяц они поженились. Мила не верила, что он её тоже, просто считала, что он очень одинок, у него нет близких людей, вот он и прилепился к ней. Что в ней было такого особенного, за что Ярослав мог её любить?
Она до последнего ждала от судьбы подвоха; и в день росписи, на которой не было никого, кроме них самих, и потом, словно кольцо могло соскользнуть с его пальца куда-нибудь в ливневую решётку, а сам он мог исчезнуть без объяснений. Кажется, она немного успокоилась, когда через пару месяцев он впервые переступил порог её комнаты — и она наконец увидела, как он спит на боку, забавно приоткрыв свой маленький рот. Впоследствии он нечасто приходил к ней, всегда спрашивал, можно ли, был робкий и немного неловкий, и она считала это признаком отсутствия у него особой любви к ней.
У них не было детей, хотя Мила хотела, чтобы кто-то любил её в полной мере, просто так, чтобы они с Ярославом сблизились в ком-то и для кого-то, чтобы Ярослав любил его так же сильно, как она любила его самого, но не случилось. Она как-то сказала об этом Ярославу, он ответил: «Может быть, это из-за меня?», и у него было такое печально-виноватое выражение лица, что она больше никогда не касалась этой темы.
Он был прекрасным супругом. Делил с ней быт, готовил, ничего не навязывал, не повышал голоса во время споров. Бывало, просил только оставить его в одиночестве по вечерам, когда писал музыку, и она уходила, тихонько поцеловав его в затылок. Мила работала концертмейстером, давала уроки, несколько раз в год публиковала стихи в двух-трёх журналах (в юности один критик назвал её новым значительным голосом литературы), но добровольно оставалась в тени даже у себя дома, оставляя весь свет одному Ярославу. Он восхищался её стихами, но она считала гениальным его; когда изредка его произведения исполнялись, она была счастлива так, будто они принадлежали ей. Они жили уединённо, мало с кем общались; её знакомые потерялись ещё когда Ярослав был от неё далёк, а они пытались отучить её от болезненной страсти.
Она любила его так давно; теперь трудно было представить, что когда-то она не знала о его существовании. По воскресеньям они ходили в маленькую лютеранскую церковь, которую любил Ярослав, а после она читала ему вслух какую-нибудь книгу, изредка поднимая на него взгляд и удивляясь, что он всё-таки её.
Их браку было двадцать лет, и только один раз, пять лет назад, в их отношениях случился какой-то надлом — и произошла крупная ссора; Мила упрекала его в недостаточной любви, Ярослав её — в несправедливости этих слов. Они не разговаривали две недели, и он, отчего-то решив, что это конец, пребывая в тихом неизбывном отчаянии, уступил двадцатидвухлетней девице, которой давал уроки композиции и которая обожала его до дрожи в коленях; яркая, темноволосая, она была совершенно не в его вкусе, и без влечения с его стороны всё произошло довольно нелепо. Он признался Миле в случившемся через несколько дней, плакал и не мог поднять на неё взгляда, а она сказала только: «Сегодня я приготовлю ужин, Славочка». Она не была ошарашена, не винила его; главное, что он в порядке, что он с ней, что он останется здесь; оступился, с кем не бывает, не стоило с ним ругаться; и так чудо, что он женился на ней. Когда он заснул, она гладила его по волосам и вспоминала отчётный концерт, где он играл свою пьесу...
Теперь всё почти рухнуло в одно мгновение. Почему она объявилась именно сейчас, эта вульгарная девица, с какой стати пришла на концерт Ярослава, как посмела? Двадцать лет Мила оберегала его, как могла, хранила его покой, заботилась о том, чтобы ничто не мешало ему жить, творить, писать музыку, забывала себя, лишь бы ему было хорошо, а теперь кто-то решил, что может в одну секунду отнять у неё смысл жизни? Ей не дано было узнать их ребёнка, а какая-то случайная безмозглая... приходит к ним в гости с маленьким сыном? Да, может быть, похож, но это ничего не значит. Мила позвонила старой знакомой.
«Я умру без него, — просто сказала она. — Умру, если не смогу больше видеть, как он спит, смеётся и смотрит на небо. И если у него будет настолько важная жизнь без меня...»
Она вошла в квартиру, сбросила пальто, вымыла руки. Ярослав сидел за фортепиано и что-то наигрывал; она узнала пьесу, над которой он работал в последние дни.
— Привет, Славочка. — Он повернулся к ней, и она поцеловала его в губы. — Работаешь?
— Немного. Никак не могу продвинуться дальше того такта, который написал вчера, — он улыбнулся. — Есть будешь?
— Да, я только хотела сказать... — Она протянула ему лист бумаги. — Я попросила сделать тест. Это не твой ребёнок.
— Я знаю, — он обнял Милу. — Я сказал ей сегодня, что сделаю тест, и она призналась. Не понимаю, на что она рассчитывала... Нельзя было уступать ей тогда, зная, что всегда любил только свою жену.
— Всегда? — зачем-то переспросила Мила.
— Как увидел в первый раз в кабинете профессора... Ты была такая взрослая, красивая, недосягаемая. Я и не думал, что тебе может понравиться странный замкнутый мальчик, не умеющий выражать свои чувства.
Она снова поцеловала его, вдруг подумав, сколько всего пропустила. Сколько не заметила нежных взглядов, случайных милых слов и жестов, мелких деталей просто потому, что считала это невозможным? Она не чувствовала больше злости и ненависти по отношению к той, другой, только недоумение и жалость; ведь она так же любила его, до сих пор, и придумала этот нелепый обман, лишь бы... И всё равно ничего у неё не получилось.
— Ты так смотришь... — Он снова улыбнулся. — Как будто я могу деться куда-то. Пойдём ужинать, всё остынет.
