своими в его тех расстегнутых брюках трогала. Под нательной кальсонной одеждой. В тугих шелковых белых плавках. Этот его дико возбужденный половой мужской орган не опадал с того момента, как они еще лобызались и щупали друг друга в том белоснежном летящем по ночному скоростному автомобильному шоссе и всем дорогам к этому тридцатиэтажному отелю длинного шикарного лимузина. Все время торчащий точно несгибаемый стальной стержень. Приводя и без того в дрызг пьяного своего хозяина в неистовое сексуальное беспокойное состояние. Его детородный торчок жаждал любви и женской вагины, как и сам Оливер Макафферти. Зато, она, Джудит Флоэрти уже не хотела и не жаждала его и самой с ним любви. Он, был, просто теперь, ей противен. И лишь, играла свою положенную этой ночью роль. То, что была обязана сейчас совершить в итоге и успеть это сделать до наступления нового утра. Джудит не мешала своей рьяно выполняющей свои обязательства подруге, что подступив вплотную к обессиленному хмельными крепкими напитками пьяному гангстеру Оливеру Макафферти, стала своими женскими руками раздевать того. Распинав в стороны ноги, она вцепилась в его белоснежный городского наркобандита дорогой костюм, стала снимать его с тела Оливера Макафферти.
Джудит была потрясена, как та все делала. Нисколько, не опасаясь и без сомнения с полной уверенностью в своих женских сорокалетней еврейки руках. С таким рвением и желанием, что та просто диву давалась.
- Ты, его решила раздеть совсем? - она спросила Гамаль, все еще не веря в то,что та решила сделать.
- Догола. Он же сам сейчас уже не может. Любовничек. Ведь так, Джудит? - та ей ответила в конце с вопросительной интонацией, отбросив прямо назад за себя и на расстеленные восточные красивые ковры к самым косым шатровым стенным пологам Оливера костюм и и следом стащив с него белые такие же брюки. Предварительно, сняв лакированные гангстера туфли и с ними даже со ступней его носки.
Оливер даже, не сопротивлялся. Он, сейчас вряд ли что-то понимал, что с ним делают. Джудит лишь крепко прижимала его к своему телу своими руками, глядя потрясенно на то как Гамаль творит свою положенную этой ночью работу.
- Поможем ему стать тем, кем он должен быть этой темной ночкой. Этот насильник и поганец должен подохнуть, как позорная загнанная собака - произнесла Гамаль Шаадим, сверкая хищно и дико своими глазами на Джудит Флоэрти - Также как тот библейский на той картине Олоферн. И, запомни, не сразу, а в диких страданиях и мучениях. Здесь для этого все и готово. Я желаю сама все своими глазами увидеть и вживую. Доставь, мне неизгладимое наслаждение и удовольствие.
Оливер, что-то сейчас промычал, вскинув вверх свою мужа городского бандита и преступника пьяную вялую, растрепанную с черными кучерявыми длинными волосами голову. И, видимо, пытаясь, рассмотреть еле шевелящимися своими синими в отекших от перепоя веках глазами перед собой Гамаль Шаадим, что была сейчас уже не в вечернем праздничном наряде, а в старинной одежде. В иудейском платье. Красной симле. В туго затянутом на ее гибкой талии широком поясе, в сандалиях и белом на голове, накрученном платке, под который были убраны служанки Элимы волосы. А на полах в восточных коврах уже лежала совершенно другая, снятая с Оливера Макафферти одежда. В красивой вышивке самих тканей и кожи, старинная и принадлежащая воину ассирийцу. Шатер был уставлен теперь оружием и висели на специальном не высоком приспособлении воинские кольчужные доспехи. А наверху над ними, сверкающий металлом остроконечный такой же старинный ассирийский шлем. Над самой постелью с витиеватыми тонкими опорами балдахина, на, левой из них. На вбитом гвоздике в сам столб красовался большой круглый воинский черный щит. И там, висел в черных ножнах кривой лезвием с красивой филигранной рукоятью ассирийский меч. На поясном кожаном ремешке.
Джудит Флоэрти была сейчас в таком потрясении и недоумении, что не могла даже открыть своего девичьего рта. У нее даже свело на миловидном смуглом в кофейном отливе чернобровом личике скулы.
Все вокруг нее менялось в мгновенье ока. Как и она сама. Забывая свое истинное даже имя. И превращаясь в другую совершенно женщину.
Сейчас, тоже одетая, в черное в вышитых красивых узорах платье Симлу древней библейской иудейки вдовы, опоясанная по гибкой девичьей талии широким поясом. В золоченых сандалиях, богатой горожанки осажденного на высокой горе с крепостными высокими стенами города. Что был виден сейчас ее ошеломленными девичьими глазами, там за самим приоткрытым от входных пологов шатром.
Там горели ярко воинские до самой горы костры и бродили в темноте ночи вооруженные воины.
Не было, ни тридцатиэтажного городского отеля. Ни его большой полустеклянной крыши, ни рам, ни окон. Да и, вообще, не было даже мегаполиса и города Нью-Йорка. Лишь в небе горели, мигая все те же звезды и яркая желтая, как и прежде луна. Слышно было громкое ржание лошадей, и оглушительно звонко стрекотали в ночной траве и цветах ночные сверчки и кузнечики. Сам воинский большой шатер стоял на самой выжженной жарким летним солнцем земле.
- Придержите его, моя госпожа – произнесла служанка Элима, скорбящей по мужу Манасию вдове и горожанки осажденной Ветилуи Иудифи. Отшвырнув в сторону и далеко снятые с задранных вверх мужских ног мужа и ненавистного врага любовника Олоферна нательные из белого шелка штаны шосы. Оставив того лишь в одной рубахе и узких старинных плавках танга. Сама, вдруг спохватившись, практически бегом подлетела к входным пологам и шатровому порогу круглого высокого воинского шатра, стоящего посреди большого ассирийского лагеря, среди таких же шатров в древней Эридонской долине. Меж высоких скалистых выжженных жарким солнцем гор. Она, осторожно, как бы выглянув из него, торопясь и быстро задернув своими руками входные пологи, снова была на своем месте у любовной в белых шелках и кружевах постели сидящего, и еле живого от хмельного перепоя военачальника и полководца свирепого мужа ассирийца Олоферна.
- Вот теперь, порядок - произнесла служанка Элима, подбегая обратно к постели ненавистного врага мужа.
Шатер был полностью надежно закрыт и все, что тут творилось уже не было видно никому снаружи.
Теперь, они были втроем и в полном уединении в этом шатре и этой темной холодной ночью.
А как все начиналось. Она, как Иудифь все помнит. Странным образом. И все четко до самого последнего момента и эпизода.
Пьяная резвая гулянка. Победоносные выкрики приближенных к Олоферну воинов ассирийцев. И его этого ненавистного мужа полководца хвастовство. О падении скором и захвате Ветилуи.
Как он тискал ее всю перед своими гостями и целовал. А она ему мило подыгрывала ради вот этой последней роковой решающей ночи любви.
Элима металась перед гостями и поила их вином как и его ненавистного своего и ее врага.
Но вот, все гости уже давно ушли по своим ночным жилищам. Он их сам выгнал прочь, ибо хотел сейчас любви и безудержных сексуальных половых ласк. Олоферн даже выгнал свою любимую наложницу Нису. Ей нашлась этой ночью хорошая достойная замена.
Теперь доступ сюда был всем запрещен строго настрого до самого рассвета и утра. И никто не побеспокоит их троих в этом большом круглокупольном шатре.
Пологи на входе были плотно закрыты, и тут становилось душно и жарко. Горели черные восковые свечи в подсвечниках и пылали ярко старинные масляные лампады. А едкий белесый клубящийся дым, подымался под сам круглый шатровый купол.
Он, любовник и военачальник Олоферн, зашевелился, и, похоже, стал просыпаться и выходить из пьяного оцепенения и забытья.
- Иудифь – он произнес ей, еле двигая ртом и языком, съедая слова – Где же ты, любовь моя?
Это были слова не Оливера Макафферти, а самого Олоферна.
Она наклонилась над ним и произнесла сама, удивляясь себе самой и не совсем даже знакомым женским ей нежным и ласковым обманщицы и безжалостной мужеубийцы голосом - Я здесь, мой любимый. Я с тобой и останусь с тобой навсегда.
- Я хочу тебя, Иудифь - он пролепетал ей негромко, еле шевеля пьяными своими исцелованными прекрасной иудейской пленницей вдовой Ветилуйской девой губами - Хочу, сил нет, любимая терпеть уже.
Он был пьяным, но сейчас странным образом еще, что-то соображал. Его обессиленные колдовским вином ведьмы старухи Саломеи конечности, практически уже не двигались.
- Это верное средство - она вспомнила слова старой, почти столетней из города старухи - Особый настой. Отнимает одно, но усиливает многократно другое. Оно поможет вам победить любого мужа врага. Ибо сведет того просто с ума, как твоя девичья безупречная красота, моя госпожа, способная, либо вознаградить, либо погубить любого мужчину.
- Сама увидишь, как будет торчать у твоего врага промеж его голых ног, то, о чем ты не мечтала увидеть даже у своего мужа Манасия -произнесла ей, забирая в золоченом кувшине винное колдовское зелье из рук ветхой, почти столетней знахарки старухи ее верная служанка Элима - Я знаю, эту ведьму. Саломея знает свое губительное дело –добавляет к сказанному она.
Она, снова услышала его пьяный, переплетающийся в липком сильном хмельном дурмане голос.
- Иудифь, любимая - он произнес и задергался на расстеленном своем в кружевах и шелках ложе, ища ее своими, еле видящими в отекших пьяных веках синими малоподвижными глазами - Где же ты? Не вижу тебя.
Оливер Макафферти сейчас был с черной густой бородой и такими же черными усами. Он был как на той картине Лукаса Кранаха Старшего свирепый военачальник ассирийцев Олоферн. Черная густая снизу мужского темнокожего лица волосяная поросль полностью поглотила красивую его глубокую ямочку на подбородке.
Она сильней обхватила его своим руками за шею и прижала к себе и к своей трепещущей от ненависти и
