пристальными взорами конвоиров.
— Кудашев, это довольно продолжительная история, из тех, что в СССР, знают хорошо, если полдюжины человек. Возможно, будет лучше вернуться в дом — сказал Дубровин.
Юрий окинул тревожным взглядом двор, наполнившийся суетой, и вспомнил слова Киндлера, что большевики просто тянут время, ожидая подхода основных сил. Времени на долгие разговоры, точно не было.
— Полковник, помните, что произошло, когда сегодня мы коснулись друг друга? — спросил Кудашев, — вы незаурядный человек, поэтому поверьте мне, сейчас мы это повторим, а вы думайте о том, что хотели мне рассказать!
Старик недоверчиво посмотрел на своего собеседника, потом оглянулся по сторонам и боязливо протянул руку.
Нет, сейчас их не раскидало по сторонам, но время будто остановило свой бег, замерли гонимые не сильным ветром редкие белые облака. Зависла без движения в полутора метрах от земли порхавшая недалеко от них, пестрая бабочка. Исчезли все окружающие звуки, голова словно наполнилась ватой, а уши заложило так, что заныли барабанные перепонки. Через мгновение, а может быть через час, время восстановило свой бег, а руки мужчин разъединились. Следившие за ними солдаты удивленно переглянулись, когда старик в незнакомой военной форме и парень, которого они прилетели спасать, пожали друг другу руки, и ничего не заметили.
— Лето сорок пятого, Кенигсберг — тихо произнес Кудашев, борясь с дурнотой и головокружением.
Полковник кивнул и выдохнул:
— Кака-а-ая сила…. Эх, если все повернулось по-другому, взял бы тебя в свой отряд!
— А как же: «твой приговор — на твоих петлицах с рунами и с мертвой головой на лбу»? — поинтересовался обершарфюрер, не скрывая сарказма.
Полковник ничего не ответил, повернулся и, по-стариковски ссутулившись, пошел к сараю.
Кудашев не в силах сдвинуться с места провожал его пристальным взглядом. Он узнал много, много больше, чем о Кенигсберге, предстояло все спокойно осмыслить, но уже сейчас, от обилия информации кружилась голова.
Глава 56. Прощание
Взбешенный Кожевников, не находя себе места, мерял шагами их темницу. Небольшой сарай не давал много места для движения, и это бесило. Нужно что-то делать, нужно что-то делать, билась в голове мысль. Наконец, он остановился.
— Все! Сидеть тут без дела, больше невозможно! Сделаем так… — начал командовать он.
— Но, полковник Дубровин… — перебил его Рощин.
— Что Дубровин?! Где Дубровин!? Мы понятия не имеем, где он и что с ним! И не смей меня перебивать, майор! — прорычал генерал.
— Мельгузов, ты же единственный из нас с оружием? — обратился он к пограничнику. Тот молча кивнул, расстегнул кобуру, вытащим ПМ и затем вновь сунул в кобуру.
— Значит так! Сейчас стучим в дверь, нам открывают, мы втаскиваем фашиста внутрь и вырубаем. В это время ты, Борис, сразу выскакиваешь во двор и открываешь огонь из пистолета, прежде всего по пулеметчику. Ты, майор, во двор вслед за ним и подаешь сигнал своим людям, чтобы они атаковали охрану….
— Лезгинку… — проговорил Рощин, глядя куда-то в сторону и криво улыбаясь.
— Что?! — переспросил генерал.
— Я выскакиваю во двор и начинаю плясать лезгинку! Отлично этим привлеку внимание СС, пока погранец будет палить из Макарова. Полковник, до телеги с пулеметом, примерно тридцать пять метров, нам будет видна, скорее всего, только голова пулеметчика, ну может еще плечи. Попадешь?
— Не уверен. — машинально ответил Мельгузов.
— А я уверен, что промажешь! — сказал майор и обратился уже к Кожевникову, голос его источал язвительность с показным, медовым подобострастием, — как считаете, товарищ генерал-майор, что случится раньше, товарищ полковник все же вышибет мозги фашисту у пулемета или тот раньше успеет передернуть затвор и нажать на курок?
Генерал задохнулся от злости и возмущения, да так, что не смог сразу ответить на эту дерзость.
— Замолчите, блядь, оба! — прошипел Мельгузов раздраженно, сам не ожидавший от себя этого, все же генералу такое говорит, — вы, конечно, охуенные тактики, а фашисты как всегда дураки! Но эти дураки вернули мне портупею с кобурой, но отчего-то позабыли отдать патроны к пистолету! Хотите, я вам его отдам? Можете им в немцев кинуть. И даже есть какой-то шанс, попасть тому Гансу у пулемета пистолетом в лоб. Всего-то чуть больше тридцати метров.
Кожевников бешено оскалив зубы, окинув товарищей по несчастью ненавидящим взором, рухнул на копну сена, застонав и обхватив руками голову.
В это время открылась с протяжным скрипом дверь. На пороге стоял в лучах солнечного света полковник Дубровин.
— Выходите, мы свободны! — сказал он, сощурившимся от яркого света узникам.
****
Давным-давно, лет пятнадцать назад или больше, Колька Лопатин с закадычным дружком Сережкой Гороховым сколотили недалеко от заимки на опушке, правее пасеки, шалаш-халобуду. В ту пору осиротевший Сергей почти круглый год жил у Лопатиных, потому что спившемуся деду на внука было абсолютно насрать. Мальчишки, разве что зимой, когда снегу насыпало по пояс, а морозы стояли такие, что деревья в лесу сухо потрескивали, в своем укромном месте не появлялись. Но стоило по весне появиться на полянах проплешинам, среди которых показывались подснежники, ребята подновляли провалившуюся от обильной снеговой шапки крышу, и вновь пропадали там. Играли в разбойников, но чаще всего в войну, изображая из себя героев партизан. Там они клялись друг другу в братской верности и, прочитав в какой-то книге о кровном побратимстве, полоснув друг друга ножом по руке, смешали кровь, превратив обычную игру в что-то большее. Если приезжала с родителями, а чаще бабкой, на заимку Ленка, то они с Машей бегали к мальчишкам, донимая их своими девчачьими затеями, набиваясь, в товарищи по играм. Ребята злились, гнали девчушек взашей…. По началу. А потом привыкли. Когда они чуть подросли, подруга Колькиной сестры как-то неожиданно начала превращаться в красивую девушку. Ее детский звонкий голосок начал обретать бархатистые нотки, от которых у мальчишек трепетало сердце. И стала она им желанным товарищем.
Лена Горохова, немного пришедшая в себя, благодаря Машке и дяде Васе, первым делом обошла пару раз постройки на заимке и весь двор, шарахаясь от заполонивших все людей с оружием. Сергея нигде не было. Немцы провожали молодую женщину заинтересованными взглядами, от которых ей хотелось пуститься бежать что есть сил, куда, значения не имело. Ровно так же реагировали и пленники, с той разницей, что время от времени отпускали в ее адрес такие замечания, что лицо вспыхивало огнем и хотелось провалиться сквозь землю. И только когда глаза, в который раз за эти дни начало застилать пеленой слез, она сообразила, где искать мужа.
Место детских игр давно сдалось под напором неумолимого времени и природы. Сосны, прихотливо выросшие почти ровным четырехугольником, по-прежнему были на месте, но не осталось и следа от переплетенных ивняком стен, а крытая дранкой пологая крыша провалилась в центре и с левого краю. Она почти касалась земли, покрытой густо сосновыми иглами. Сергей сидел, безвольно откинувшись на одну из крайних сосен. Он прикрыл глаза и поджал одну из ног в колене. Автомат, что дал ему на лесной дороге немец, лежал на коленях, и милиционер, в такт своим мыслям, не открывая глаз, поглаживал холодный металл правой рукой. Со стороны заимки, которую отсюда было видно, время от времени слышались незнакомые гортанные голоса. Но все заглушал лес, шумевший своим обычным шумом, как шумел лет пятьсот назад, и будет шуметь, когда его, Сергея Горохова уже не будет в живых. Как спокойно тут…среди шума ветра высоко в кронах, среди шорохов в кустах лесного малинника, в жужжании пчел, несущих на пасеку к дяде Васе собранный нектар, в трескотне сорок где-то справа.
Обострившиеся, словно оголенный нерв, чувства позволили услышать шаги уже давно, но открывать глаза не хотелось. Всего двое из ныне живущих знали про их тайное место. Машке сейчас не до него, да и шаги жены перепутать с чужими, было немыслимо.
Лена, увидев сидящего у сосны мужа, испугано прибавила шаг и, проделав последние шагов пять почти бегом, упала рядом на колени. Всхлипнув, обвила его шею руками.
— Прости, родная, — прошептал он, не открывая глаз, — прости, что бросил тебя там со всеми ими…. Понимаешь.… Понимаешь, я боялся, что не выдержу и натворю что-то страшное.
Женщина молча скользнула вниз и легла рядом, положив голову ему на бедра и тут же вздрогнула, коснувшись щекой холодного металла. Стало неуютно, как только она вдохнула его запах, запах стали, смазки и пороха, запах смерти. Сергей, ласково гладил жену по волосам и щеке, все так же не открывая глаз.
— Прости, любимая, что не можем мы сейчас разделить долгожданную нашу радость, что перевернулся наш привычный мир верх тормашками…
— Что же теперь будет, а Сережа? — так же чуть слышно спросила Лена.
Горохов ответил не сразу, продолжая перебирать ее волосы, раскинувшиеся по ногам:
— Не знаю… Но точно, все не будет прежним. Вот, представь, представь… мы с тобой, сидим в нашем клубе, полно народу… смотрим фильм. О войне. На экране, на нашего, советского солдата, нападают два фашиста. Завязывается борьба не на жизнь, а на смерть. И вот уже побеждает русский немца, но в это время, другой русский, приходит на помощь. Но не нашему бойцу, а фашистам… Как бы ты на такое кино реагировала?
— Да я бы… — уверенно, звонко начала было Лена, но тут же осеклась, поняла, о чем говорит Сергей и приподнялась, опираясь на руку, со страхом глядя мужу в лицо.
— Вот, то-то и оно, не простят нам этого. И что будет, я не знаю, но не простят. — Горохов повернул голову к жене и открыл глаза.
Лена пересела, как и он, рядом, спиной к дереву и обхватила колени руками, спрятав в них лицо.
— Вот сидел тут и думал, — продолжал говорить муж, — и так нехорошо выходит, и так плохо. К прежней жизни возврата не будет. И вот что надумал… Ты только не удивляйся. То, что я скажу, может показаться диким, страшным, еще вчера немыслимым.
Лена подняла лицо с покрасневшими заплаканными глазами и пристально посмотрела на мужа.
— А если мы уйдем отсюда? Уйдем с Кудашевым. С Машкой, с дядей Васей, туда… к нему! — он так же не сводил глаз с лица жены, — у меня, сироты, никого тут нет. У тебя, как бабка померла, если и есть в Белянихе родня, то седьмая вода на киселе. Нас двое во всем мире, любимая моя, вернее трое уже. Ты, я и наш малыш.
— Что к немцам?! — изумилась она.
— Ну почему сразу к немцам, радость моя, там и Россия есть, я так понимаю и Смоленск есть и наше Чернево скорее всего. Представь, какого будет встретить твою бабу Анфису, живую, да еще моложе дяди Васи.
Лена прижалась к нему и прошептала:
— Не малыш, а малыши. Двойня у нас будет, сыновья. Коля так сказал!
****
— Так значит все… уходишь?! — голос Маши дрожал, а глаза полны были слезам — ты… я… я все понимаю, Юра! Я видела, что тебя тут ждет, я… ни в коей мере не осуждаю. Но я… я умру без тебя!
Андреич стоял во дворе, за спиной дочери, и как она, не сводил взгляда с Кудашева. Он давно уже представлял себе, что эта сцена будет тяжелой, но все же сейчас сердце просто рвалось на части, сопереживая боли в голосе самого и единственного родного человека — дочери. С самого начала, как только
