Глава первая. Возрождение героя
Я ни сном, ни духом не ведал, что автор решил меня, как своего героя, точнее, героя своего последнего романа, усыпить вечным сном, короче говоря, вывести из сюжета произведения, убрать с его сцены. Видите ли, я постоянно его бужу, не даю заснуть сном праведника, «святого автора». Ну, что мне теперь делать? Подскажите, находчивый читатель!
С другой стороны, как на это посмотреть. Может быть, и в самом деле никак не препятствовать автору и дать ему убить себя? Не зря же я достиг такого состояния сознания, когда мне все равно, что со мной будет в этом мире романа. Ляд с ним. Он то с ним, с автором. А я остался с чем? С телом без органов? Я один, как перст Я. Все же у меня есть то, что автор не может отнять у меня. Конечно, то не перст, не член его тела. Это автор мой член, член меня, как Я. Вот он Я, как на ладони, перед вами, любезный читатель. Вы можете посмотреть в меня, как в зеркало, и увидеть себя. Да, да. Нет, я не ваше отражение, я зеркало, в котором каждый сознательный товарищ видит себя. Конечно, - понимаю вас – не каждый раз приятно смотреть на себя. Но что делать, - от себя не уйдешь. Я и есть ваша судьба. Я в смысле Я. Герой – это Я! А вы думали, что вы – это я? Ошибаетесь. Слава богу, что ошибаться не есть любоваться. Скажите это художнику Рафаэлю.
Взять моего автора. Он прожил дольше на десять лет, чем его ментальный друг. И совсем не собирается уходить на вечный покой. Какой он все же настырный. Так почему отправляет меня туда? Правда, он думает, что если не выйдет остаться, то не беда. И там есть общество, в котором можно получить признание. Он часто повторяет про себя «Что я сделал такого, что останется и не исчезнет вместе со мной»? Я, было, подумал, что он оставит меня, но он собрался отправить меня вместо себя в никуда.
Там, в ином мире, нет отдельных мест и времен. Обитатели тех мест ни в чем не виноваты. Они полностью голые. Добрыми и злыми они становятся в нашем мире, который является проявителем того, что скрывается в нем же в виде негатива. Бог людей совсем другой, чем настоящий бог. Ни ветхозаветный, ни новозаветный не есть тот бог, который существует в ином мире. В этом мире есть тот бог, по отношению к которому человек чувствует себя рабом. Он внушаете ему ужас, который человек умеряет сказкой (мифом) о добром, милостивом боге. Я понимаю своего автора, который, когда у него что-то не получается, чувствует себя жалким и несчастным рабом, нуждающимся в господине, который о нем позаботится, если, правда, соизволит и не будет его судить, рядить и казнить, как палач.
Неужели засыпался, и мой автор догадался, что я думаю не как он? И все же может быть есть некоторый смысл в потери сознания? Допустим, я потерял сознание. Но, может быть, кто-нибудь его нашел, например, тот же мой автор? Почему бы нет. Мне не жалко. Но обретет ли он сознание в результате того, что я потерял его? Вряд ли.
Скорее всего, он навсегда его потеряет, но не в смысле полной потери сознания или даже самосознания, а в смысле того, что находится по ту сторону сознания, включая самосознание, и не-сознания (подсознания или бессознательного). "И что там находится"? - не замедлит спросить любопытный читатель. Мне тоже интересно знать.
Правда, недавно, в конце первой части текста, я уже осознал это. Но я ли это сделал? Или кто-то за меня это сделал? Кто это может быть? Не тот ли, кто стоит за мной, как я стою за автором? Нет, это не ты, нетерпеливый читатель. Возможно, это создатель моего создателя. Вернее, это не столько сугубый творец, сколько духовная субстанция, трансцендентная всякой инертной имманенции, вроде костной, буквальной материи текста. Одно дело энергия душевного разговора или беседы души с самой собой (внутренней речи сознания) и совсем другое дело эргон текста, в котором проговаривается гул языка, голос бессознательного.
Недавно я был невольным свидетелем, точнее говоря, тайным соглядатаем разговора моего автора со своим коллегой. Как я понял из разговора (кстати, доверенный мой читатель, не весь массив сознания автора мне доступен и особенно тайной для меня остается его подсознательная часть, о чем на досуге обязательно нужно подумать, чтобы быть готовым к возможным опасным для меня неожиданностям), товарищ автора по писанному ремеслу считался им скорее не другом, а соперником по одному занятию, то есть, недругом, врагом, что не помешало ему пожаловаться тому, что в недавней поездке в провинцию на поезде он простудился из-за вентиляции, которая мешала ему лежать на верхней полке купе не только изрядным шумом, но и ледяным холодом: погоды стоят теперь холодные, со снегом, хотя месяц - май.
- Знаешь, я еще потому не люблю поезда, в которых, точно в мясной лавке, стоит от работы сурового кондиционера такой жуткий холод, как прямо в морозильной камере. Того и гляди, околеешь, как собака зимой.
- И не говори. Но у собаки шерсть.
- Ну, шерсть. И что? Все равно холодно. Как вспомню эту проклятую аспирантуру, так вздрогну. В те годы стали вовсю использовать научные отделы эти кошмарные кондиционеры. Итак от начальства вечно веяло неприязненным холодком в сторону непрошенных просителей, так нет же, еще и эти обдуватели. Я всегда говорил, что атмосфера в этих присутственных местах не располагает к присутствию, - того и гляди исчезнешь.
Не надо никакой пограничной ситуации, чтобы почувствовать угрозу для собственной экзистенции. Присутственное место и есть место всемства, где царит бездуховность das Man. Холод в таком месте является показателем, маркером, индикатором, а то и экзистенциальном всемства как топоса, "общего места" всеобщего отчуждения.
- Так ты учился в аспирантуре на литературоведа? - спросил автора его коллега.
- На кого еще?!
- Повезло тебе - нечего сказать. А я пошел сразу из института в школу.
- Так ты педагог?
- Еще какой. Вот сижу было за проверкой школьных сочинений и сам пишу, - вспомнил коллега автора и с сожалением вздохнул о минувшем.
- Ну, брат. Ты совсем уж расклеился. А я думал, что учитель читает тетрадки и исправляет ошибки нерадивых учеников.
- Знаешь, где мне эти тетрадки? - взревел коллега и резко провел ребром костлявой ладони по своей красноватой шее с выступающим кадыком.
- Знаешь - знаю! Сам не раз засыпал над галиматьей студентов, - применительно отреагировал мой автор.
- То студенты, а это УЧЕНИКИ! Понимать надо, - проворчал коллега и безнадежно махнул рукой в сторону моего автора, пояснив, - Ты белый человек, а я литературный негр.
- Ну, да? - риторически спросил автор, удивленно подняв брови и сморщив физиономию в горький лимон. – Знаешь, не ты, ни я не ангажированы, не вовлечены в работу друг друга и поэтому, не ведая чужого контекста, естественно, воспринимаем это чувствами непосредственно, просто элементарно в качестве явления, за которым стоит, так мы мним, какая-то интересная причина, чей-то, может, и общий, интерес, корыстный мотив. Так, сводя к простому все сложное, нам проще объяснить. Но так объяснить - не значит понять. Понять можно только тому, кто вовлечен в это дело, как в живой процесс, который в твоем становлении становится разумным процессом формирования феноменального смысла. Он понятен только изнутри. Там видно все, что снаружи для других скрыто. Здесь явление является явлением себя в качестве сущности.
Вот ты за проверкой сочинения сам пробуешь сочинять. Таким доморощенным способом ты выходишь из сансарического круга перерождения, из кружения белкой в колесе жизненной суеты или житейской, бытовой маеты. Вот смотрят на тебя твои коллеги, учителя. в идеологическое зеркало и не могут понять, не видят за явлением феномена сочинительства. И все потому, что проверяют, как другие сочиняют, а сами сочинить не могут. Так как же тогда можно проверить сочинение?
Таким образом – образом сочинения самого себя - ты выходишь из круга обусловленности причин и следствий и становишься естественно, существительно свободным в творческом деянии.
- Да, хорошо сказал. Сам выдумал или кто подсказал? – из зависти передернул того коллега.
- Конечно, ты и подсказал, сам того не ведая. Люди, вы творите сами, не ведая что.
Размышляя над словами своего автора, я в очередной раз утверждался в убеждении, что мог понять его, каких бы трудов мне не стоило это. Но почему он не может понять меня, почему он не слышит меня? Или, на самом деле, существует такая большая пропасть, разница между умными существами, которые думают по-своему, по-разному, не по чужому, а по своему методу. Я не все и далеко не всех могу понять. Могу ли я полагаться на то, что вас-то, любезный читатель, я вполне понимаю?
Почему люди полагают жизнь предпочтительнее смерти? Явно смерть для них имеет меньшую ценность. Только ли потому что им, как живым тварям присущ инстинкт самосохранения? Если это так, то я не имею отношения к таким живым тварям, как люди. Но мне их жалко, этих ничтожных животных, которые отличаются от других животных только сознанием того, что они лучше животных, чем очень гордятся. Какие они смешные.
И чем же они лучше прочих животных? Этим самым, - тем, что они лучше. Но если говорить без шуток, то они лучше сознанием лучшего. Они знают, что лучше, а что хуже. Правда, до сих пор спорят до хрипоты друг с другом, что лучше всего. И в этом месте как раз сказывается вся беспочвенность их претензии на понимание, его излишняя субъективность.
Между тем для меня лично, как героя, не менее важна смерть, чем жизнь. Причем речь идет не о том, как умереть в жизни, а как быть мертвым.
Быть мертвым - это значит быть в другом измерении - измерении, где нет разделенности в пространстве и во времени с самим собой. Конечно, это не жизнь в обычном, привычном для человека смысле и виде (идее).
Разумеется, смерть - это не сон, как жизнь другими, уже осознанными средствами. В жизни есть сознание и бессознательное. Что же есть в смерти. Неужели в ней нет ни сознания, ни бессознательного? Или в ней есть то, что находится по ту сторону жизни и смерти?
Я не могу сказать, что был когда-либо чьим бы учеником. Я не ученик и своего автора, не есть его альтернативное ego. Но это совсем не значит, что я не испытал ни малейшего влияния с чужой стороны. Мне понятна речь некоторых мыслителей, но далеко не всех. Это не означает, что они умнее или я глупее. Просто они мыслят иначе, чем это делаю я. Мне нужно так думать, чтобы не разучиться понимать людей. Понять трудно, но можно. У них в сознании так много мусора, что нелегко разобрать, где мысль, а где глупость. Даже больше: я нахожу у них созвучные мне мысли, которые я сам продумал для себя. И вот я иду по пути их мысли и узнаю знакомые места. Там я останавливаюсь и отдыхаю в обители смысла.
Вот читаю какой уже текст так называемых мыслителей и нахожу в них только то, что можно найти, - потуги на мысль. Всё эти "мыслители" кружат вокруг одного и того же, а войти в него не могут, как ни стараются. В результате только тычатся своим пестиком мысли в тычинку слова и дразнятся, а попасть не могут или попадают в не то