Где-то, на Северном Возее

о своём происхождении, но и о происхождении всего человечества в целом!
   Иваныч сделал несколько глубоких затяжек и резко потушил сигарету в баночке из-под кофе, служившей у нас на должности пепельницы:
   — Чёрт с тобой, рассказывай, как она выглядит. Но очень-очень подробно.
   — Так, — воодушевился я, — у неё обалденные голубые глаза! Просто чудо какое-то!
   — Про глаза мы в курсе. Давай дальше.
   А дальше всё оборвалось. Я вдруг понял, что ничего, абсолютно ничего не помню о той, кем так внезапно и страстно заболел! Не помню ничего, кроме этих волшебных глаз!
   — Прости, Иваныч, я идиот, — промямлил я и, махнув рукой, едва не заплакал от беспомощности, навалившейся на меня так же энергично, как бесцеремонная толстая баба на тщедушного мужичонку.
   Да, вероятно, видок мой был идеально трагичен, потому что никто не только не засмеялся, но даже не улыбнулся, а в нагловатых глазках Евгена тускло блеснула влага.
   Но Иваныч неожиданно встрепенулся и хлопнул рукой по столу:
   — Да всё отлично, Серёжа! Я, кажется, уже придумал объявление, которое развешу по всему Усинску: всем хозяйкам белых «девяток», имеющих обалденные голубые глаза, срочно прибыть на регистрацию на Северный Возей. Там вас ожидает ваша судьба!
 
8
 
   — Ну, вот и твердь земная! — радостно вздохнул Евген и тут же провалился в болотину почти по пояс.
   — И это ты называешь твердью? — бросил я, с интересом наблюдая, как парень барахтается между шевелящихся кочек.
   — Это дырочка в тверди, — уточнил Евген, погружаясь всё глубже.
   — Ага. Это, вероятно, то самое место, которое так тебя всегда манит.
   — Что ещё за место?
   — Влагалище. Но, правда, земное. И, всё же, как тебе в нём?
   Евген подумал секунду и выдавил:
   — А как и в обычном влагалище: мокро, склизко и тепло. Хотя нет, тепло резко убывает. Пацаны, а я ведь так и утону в этой пи… писке! Засосёт она меня и хрен обратно выплюнет! Тащите меня отсюда!
   — Да, совсем мужик дошёл, — Женька неторопливо снял очки и принялся их тщательно протирать. — Только-только дорвался до склизкого и мокрого и нате — вынимайте! А ведь как ты мечтал об этом прекрасном месте!
   — А я и сейчас мечтаю. И даже очень зверски.
   — Так в чём же дело? Вот оно. Наслаждайся!
   — Да нет, спасибо, размерчик не мой! Я лучше ещё немножко потерплю, а вдруг да обломится где-нибудь что-нибудь подходящее.
   — Подходящее подо что? — не смог не встрять я.
   — Под твой язык! — лихо отбрил меня Евген и громко заверещал: — Да тащите меня скорее, а то я так и утопну, не вкусив напоследок настоящего тепла и ласки!
   Мы с Женькой поднатужились и легко выдернули Евгена из чрева болота. И вот он, любитель и ценитель прекрасных женских мест, стоит перед нами, дрожащий от холода и мокрый ниже подмышек. На Евгене всего один сапог. Другой остался там, во влагалище.
   — И что мне теперь делать? — вопросил парень, пытаясь стоять на одной ноге, словно так ему могло стать теплее.
   — Нырять, — предложил Женька.
   — Или не нырять, — предложил я.
   — Мне?! — изумился Евген. — Я же только что оттуда! Я мокрый и замёрз весь!
   — Значит, ты предлагаешь всем нам промокнуть? — блеснул логикой ума Женька.
   — И к тому же, сапог нужен только тебе, мы с Женькой не претендуем, — добавил я ложку логики своей.
   — Да нет, я не хочу, чтобы вы промокли. И сапоги у вас есть. Но не могу я туда нырять! — И, подумав, Евген добавил: — А как вы вообще это представляете?
   Я посмотрел на него, как на младенца:
   — Ты что, не нырял никогда?
   — В болото? Никогда!
   — Тогда это тем более должно быть тебе интересно!
   — Серж, ты что, псих?
   Я пожал плечами:
   — Вот уж чего не знаю, того не знаю.
   — Да нет, Евген, Серёга не псих, — выпустил в гадкий воздух струю ароматного дыма Женька, — он тебе предлагает нормальный экстрим.
   — Точно, — поддержал я, — это экстрим, чисто для конкретных пацанов!
Евген, услышав эти слова из так знакомого ему арго, даже перестал дрожать:
   — А ведь точно. Это такой крутой экстрим, которым никто ещё не занимался! Вот потом своим корешам расскажу — они отпадут от зависти! Всё, я сейчас нырну, а вы меня держите за ноги.
   — А стоит ли? — выдавил я из себя сомнения.
   — Что стоит ли? — не понял «экстремал». — Нырять?
   — Нет. Держать тебя стоит ли? Ведь если не держать, то это будет супер экстрим!
   — Да, но тогда я вряд ли о нём кому-нибудь расскажу! — горько улыбнулся Евген, доказав, что и он умеет размышлять не только алогично!
 
 
 
 
9
 
   Женька затосковал. Я это понял, едва проснулся.
   Он лежал, скучно уставившись в потолок, и выпускал мощные клубы дыма, которые тяжёлыми волнами перекатывались в нашей небольшой комнатушке. Но не столько Женькина скучная физиономия стала признаком его тоски, сколько время пробуждения. А времени было всего семь, и то, что наш босс, как называл его Евген, продрал глазки в такую рань, красноречиво говорило о его ненормальности.
   Вообще-то пробуждение нашей бригады происходило примерно так. Вначале просыпался я, поскольку и ложился раньше всех. Первое время я пытался поднять своих собригадников и поделиться с ними прекрасным летним утром и горячим северным солнышком, но, получив от них пару раз краткую характеристику своей незаурядной личности и несколько довольно точных адресов необходимого следования (правда, без указания того, что там предстояло сделать), мне пришлось прекратить эти поползновения. Но всё-таки я поднимал ребят. Я долго и нудно ходил из угла в угол, неназойливо брякал чайной ложечкой и негромко хрустел сухарями. А ещё мне очень нравился скрип моей кровати. Но он почему-то ужасно не нравился остальным! И вот, после пары часов моей маеты, наконец-то наступало пробуждение. Вначале из внутренностей спальника доносилось хриплое ворчание Женьки:
   — Вот ведь, гад, самому не спится, так и другим покемарить не даст!
   — Да спи, пожалуйста, кто тебе мешает! — изображал я полное радушие.
   — Спи?! — выскакивала из спальника физиономия, со всех сторон густо облепленная рыжей спутавшейся растительностью. — Да если бы я был даже мёртвым, то и тогда хрена с два уснул бы! Это вон Евгену всё по фигу, он бы и в эпицентре ядерного взрыва заснул!
   — Ну это и понятно.
   — Что понятно?
   — А то, что у Евгена совесть чиста. Только с чистой совестью можно спать так сладко.
   — А у меня, значит, совесть подпачканная?
   — Это уж тебе лучше знать. Я же могу сказать только о себе: моя совесть просто залеплена грязью — ни единого чистого пятнышка!
   — И где ж это ты так вымазался?
   — Да есть ещё прекрасные места на этом свете.
   А Евген и в самом деле мирно почивает, абсолютно не слыша нашей довольно громкой пикировки и вызывая этим в нас, а, особенно, в Женьке зависть непонятного цвета. И Женька, оставив меня, принимается за Евгена:
   — А ну, хватит дрыхнуть, раздолбай! Подъём! Ишь, разоспался, чистюля!
   Евген открывает заспанные глазки и бормочет:
   — Да, я люблю помыться и этим отличаюсь от тебя.
   — Что-о?! — орёт Женька и выскакивает из спальника, как мурена из своей норки. — Ещё ты мне тут будешь фитюльки вкручивать!
   Зря он это говорит. Откуда же Евгену знать такое заковыристое словечко. Он делает из своих глаз правильные шестигранники и спрашивает шёпотом:
   — А что это такое?
   Но Женька и сам точно не может объяснить смысл данного выражения и, чтобы не рухнуть фейсом в гумус, только отмахивается:
   — Книжки читать нужно. И не только детективы!
   — А я не только детективы читаю, я, между прочим, даже Толстого прочитал!
   — Всего?! — не могу я сдержаться от удивлённого восклицания.
   — Не всего, а так, кое-что.
   — И что же именно?
   — «Войну и мир». Первые три… как же они называются?
   — Книги? — подсказал я, наполняясь уважением к человеку, совершившему такой подвиг.
   — Нет, не книги.
   — Главы? — уважение моё сменяется иронией.
   — Да нет, не главы.
   — Тогда что же? — Женька в удивлении, он даже забывает поджечь свою неизменную «соску».
   — Да три страницы я прочитал, ёлки-палки! — выдыхает Евген, делая хитрую рожу, и непонятно, наивен ли он до беспредела или издевается над нами вполне осознанно.
 
   Но сегодня Женька затосковал, и пробуждение получилось естественным и скучным.
   Я молча вылез из спальника и, внимая зову организма, почопал на улицу. Очумевшие комары, всю ночь занятые тщетными поисками провизии, заметили меня не сразу, и целых десять секунд я стоял спокойно и неподвижно. Но когда несколько десятков полуметровых жал одновременно воткнулись в различные части моего тела, волей-неволей пришлось начинать танец, который со стороны наверняка был похож на самый скверный брейк-данс или на лихо исполненную пляску святого Витта.
   Я влетел в комнату, во всё горло благословляя милую природу и расчёсывая всеми пальцами зудящие места укусов.
   — Как там? — выпустил Женька облако табачного дыма, сопоставимое по размерам и едкости со всеми дымовыми выбросами Северной Магнитки.
   — Здорово! — потянулся я. — Кажется, гроза будет.
   — Гроза? — подскочил радостно Женька. — Так это то, что нам нужно!
   — А как же мы будем в грозу работать? — изумился Евген. — Нас ведь может убить!
   — Не бойся, Евген, убить тебя никто не сможет. Кроме меня. А сегодня у нас будет выходной. Серёга, заводи братишку, мы едем на Харьягу!
   — На Харьягу?! Да ни за какие деньги!
   — Ну что ж, как хочешь. Нет, так нет. Просто я подумал, а вдруг мы там найдём белую «девятку»? Ведь она, сдаётся мне, оттуда ехала.
10
 
   Мы возвращались с Харьяги на предельной скорости, пытаясь вырваться из горячих объятий грозового фронта. Со всех сторон лохматые огненные плети стегали нагую тундру, а громовые раскаты заглушали не только рёв двигателя, но даже шелест мыслей в голове. Евген, находящийся в салоне братишки, просунул голову к нам в кабину и при каждом взрыве грома вскрикивал так тонко, будто его оскопила шаровая молния.
   Я же не мог насмотреться на это великолепие. Вообще для меня гроза — это самое грандиозное зрелище! А ещё я ощущаю всем своим существом, как подпитываюсь энергией от каждой молнии, и, чем ярче и дольше плавит воздух огненный жгут, тем легче и бодрее становится у меня на душе и в теле. И я уже вовсе позабыл, что не нашёл на Харьяге ни белой «девятки», ни, тем более, её хозяйки, я был весь во власти стихии, я был в ней целиком!
 
   Два часа ночи, а я ещё не сплю. Нет, жаркий факел любви не поджаривает моё сердце, и оно, дымясь и кровоточа, не пытается умчаться к той, чьё сердце, по-видимому, совсем-совсем холодно, по крайней мере, ко мне. Нет, во мне, кажется, уже всё перегорело, и упрямые стрелы логики безжалостно продырявили трепещущую душу, ловко и надёжно приколов её к стенке реальности. Я почти спокоен, но всё-таки в два часа ночи мне не спится. Да нет, всё вру, я бы с радостью заснул, но мне этого сделать НЕ ДАЮТ!
   За тоненькой стеночкой, где находится вторая