Где-то, на Северном Возее

сочувствую! И ещё спасибо, что у его «Урала» такие мёртвые тормоза!
   Я гнал назад, гнал к тому месту, где я встретил величайшее чудо, сказку, где я встретил СОВЕРШЕНСТВО! Стрелка спидометра встала по стойке смирно или, быть может, замерла от ужаса на цифре «110», но нога всё давила и давила педаль акселератора!
   Конечно же не было там ни девушки, ни «девятки». Не было там никого и ничего. Был только я — самый большой идиот и придурок во Вселенной!!!
 
5
 
   Меня радостно приветствовали Сапоги. Нет-нет, у меня ещё крыша не совсем отчалила от горя, чтобы я одушевлял обувь. Речь идёт всего лишь о братьях Сапоговых, работающих, вернее, отбывающих каторжные работы у Фёдорыча.
   Всего братьев было трое: двое правильных, а один не очень. В общем, если сравнивать с обувью, то дело обстояло так: Мишка — это сапог правый, то есть абсолютно правильный, спокойный, рассудительный и завязавший с чрезмерностями; Колян — сапог левый, то бишь периодически развязывавший и рассуждающий не спокойно; ну и Сашка — сапог непонятного направления и размера, не отличающийся ни упорством и мастерством в работе, ни прилежностью в поглощении огненной воды. Короче, это были три сапога — полторы пары.
   В бригаде Фёдорыча были только правильные Сапоги. Сашка же работал у Палыча, из чего я сделал правильный вывод, что и его бригада тоже здесь. Ещё в бригаде Палыча присутствовал Пилял — это был представитель горного народа на крайнем севере. Вообще-то он был карачаевец и жил не совсем высоко в горах (у подножия), но зато нарзан протекал почти что у его постели, так же, как у наших постелей иногда протекают ручейки канализации.
   И Пилял не замедлил с появлением:
   — О, Серожа! — подошёл он ко мне и принялся по горскому обычаю обниматься.
   Тут же нарисовался и Палыч:
   — Ты чего-то поздно, Серёга, сломался, что ли?
   — Да, сломался, — с тоской в голосе произнёс я, — сломался и, наверное, уже никогда не починюсь!
   — Так что, баня отменяется?
   — Нет, баня не отменяется, отменяется счастье!
   Пробормотав эти слова, я тут же прочитал возможные мысли ребят, с недоумением уставившихся на меня. Мысли были интересны и оригинальны, но, в большинстве своём, сводились к медицине. Мне стало неловко за свою слабость и, тряхнув головой, я сказал бодрым голосом, пытаясь прогнать хандру:
   — Ничего не отменяется! Всё отлично, пацаны! Где там наш доблестный Фёдорыч? Поехали!
   — А его нет. Он пошёл в душ, — плеснул мне в лицо бальзамом Палыч.
   — Куда?
   — В душ. Тут, на дэнеэске, у него знакомые. Он сказал, что с нами не поедет, а сходит к ним в душ.
   Боже мой, но мне стало так стыдно, что одно это маленькое известие почти прогнало моё непоправимое горе!
   Мы выехали на шоссе и через минуту были у перекрёстка, от которого шла дорога на дожимную насосную станцию, куда пошёл мыться наш дорогой Фёдорыч. И мы все бросили сочувственные взгляды, обращённые знакомым Фёдорыча, которым выпала честь принимать его. Но взглядам этим не суждено было долететь до адресатов, они вернулись к нам быстрее самых быстрых бумерангов самых искусных аборигенов: на перекрёстке маячила невысокая фигура, увенчанная весёлой физиономией, обрамлённой всклокоченной рыжей бородкой. Я обречённо нажал тормозную педаль.
   — Здорово, Серёга! Рад тебя видеть! — выдохнул Фёдорыч. — Какое счастье, что я не опоздал!
 
6
 
   — Ну и ничего особенного в этом вашем Фёдорыче я не заметил, — разочарованно выдавил Евген, когда я, отвезя добела отмытых изыскателей в их балки, вернулся назад.
   — Интересно, — пожал Женька плечами, засовывая в рот очередную дымящуюся «соску», — а что ты хотел заметить?
   — Не знаю, но вы тут наговорили столько ужасного!
   — Неправда, — стряхнул Женька пепел с сигареты мимо баночки-пепельницы. — Никаких ужасов мы тебе не вещали.
   — Да-да, об ужасах не было и намёка, — поддержал я бригадира, — а вот юморного в жизни Фёдорыча происходило немало!
   — Да? — оживился Евген. — Так расскажите!
   Женька потушил окурок и достал новую «соску»:
   — Что ж, послушай.
 
Выноска первая,
доказывающая, что Фёдорыч — человек-легенда!
 
   Ну нету никакого зла и ужасов в нашем Фёдорыче! Совсем наоборот. С ним интересно общаться: он много знает, умеет достаточно занимательно рассказывать. Он может прекрасно организовать быт — особенно для себя. Он может заставить работать, опять же для себя, даже тех, кто к этой работе не имеет ни малейшего отношения, и они будут работать так, как будто этот труд — дело всей их жизни!
   Однажды бригада Фёдорыча производила съёмку линии электропередач. Дело было зимой, но температура — ноль, поэтому снег жизнерадостно прилипает к лыжам, и они весят не меньше танковых гусениц! И вдруг Фёдорыч находит пункт геодезического обоснования и решает к нему привязать ход, хотя это и необязательно. Но если он решил — амба! Только вот проблема: как докопаться до центра пункта, который находится не только под метровым слоем снега, а ещё и ниже уровня земли? И здесь, на счастье Фёдорыча, но на свою беду, с ближайшей просеки выруливают два трелёвщика, возвращающиеся с дальних делянок после тяжелейшего трудового дня. Фёдорыч мгновенно загорается радостью. Он лихо и уверенно тормозит один из тракторов, залезает на гусеницу, и все слышат его высокий крик, заглушающий рокот мотора:
   — Значит так, мужик, слушай меня! Сейчас ты нам расчистишь тут площадочку метров десять на десять, больше не нужно, но смотри, когда будешь снимать нижний слой снега, не сверни центр знака, а то плохо будет!
   Бедный тракторист, ничего не понимая, но чётко осознав, что Фёдорыч — это какой-то крутой начальник, непонятным образом попавший в таёжные дебри, беспрекословно начинает выполнять всё требуемое. Трелёвочник натужно ворчит, разгребая грязные мокрые валы снега, и ловко уворачивается от вездесущего рыжего командира, упорно залезающего под самый отвал, чтобы как можно точнее показать, что и как именно нужно сделать. Второй же тракторист, оказавшийся более сметливым, включает девяносто девятую скорость и, наплевав на наезженную колею, валит прочь, увязая в целине по крышу кабины.
   Через полчаса, измучив до предела сговорчивого механизатора, расчистившего площадку в полгектара до самой травы, Фёдорыч всё же отпускает бедолагу, даже не сказав ему «спасибо». Но тот, вероятно, и сам ещё бы приплатил, лишь бы смотать от этого строгого и неугомонного начальника!
   А Фёдорыч, довольный, смотрит в свои бумаги, потом на откопанный с таким трудом центр и выдаёт:
   — Ладно, хрен с ним, не будем привязываться, ещё мало отошли от исходных. Через пару километров другая пара пунктов будет.
 
   А ещё Фёдорыч обладает самым богатым набором практических вещей, необходимых в суровых полевых условиях!
   Однажды случилось, что бригада его закончила работу и посреди открытой тундры ожидала вертолёт, который должен был её вывезти на базу. Был конец мая. Снег, набрякший влагой, лыж уже не держал, и ноги постоянно проваливались в вязкую мокрую гущу выше колен. И вот послышался долгожданный рокот «вертушки». Машина приблизилась и, как это положено, принялась совершать несколько кругов над местом посадки, дабы определить направление ветра и уточнить обстановку. Но Фёдорыч проявил себя истинным знатоком вертолётного дела:
   — Так, орлы, хватайте вещи, и бежим вон туда, там будет посадка. Вон, лётчик нам показывает место! «Орлы» хватают вещи, инструменты и пытаются со всем этим скарбом бежать по снежной каше. Метров через двести, измотанные на ноль, они видят, что вертолёт разворачивается и уходит назад.
   — Стоп! — командует Фёдорыч. — Назад!
   И марафонский спринт возобновляется в другую сторону.
   Когда в четвёртый раз Фёдорыч дал старт, ни один из рабочих не дёрнулся, да и самому бригадиру, как видимо, уже не хотелось не только бегать, но даже стоять.
   А вертолётчики в это время ломали головы, что же означают сии движения внизу, происходящие так целенаправленно и упорно?
   В общем, вертолёт приземлился так, как и нужно — там, где находились люди, правда, люди эти были мокры до нитки, злы до безумия и обессилены до желеобразного состояния, и только один из них упрямо мотал головой, как будто пытаясь кому-то доказать его неправоту.
 
   Да, много слухов и легенд ходит о Фёдорыче и много их соответствует правде. А разве так бывает, чтобы легенды складывались о недостойных людях? НИ-КОГ-ДА!
 
7
 
   Едва Иваныч прошёл в дверь, я подскочил к нему:
   — Иваныч, ты должен сделать одно дело!
   Тот посмотрел на меня без малейшего удивления:
   — Должен — сделаю.
   — Нет, конечно, ты не должен, — осознав всю бестактность своего заявления, притормозил я.
   — Не должен — не сделаю, — пожал плечами Иваныч и уселся к компьютеру.
   Через минуту наша сестрёнка отправилась в чрево электросхем процессора, а на экране монитора возник дебильный пейзажик.
   — Иваныч! — взмолился я. — Ну послушай меня!
   — Слушаю, — повернул он ко мне своё лицо, но взгляд от экрана не оторвал.
   — Ты можешь мне найти одну машину?
   — Да хоть десять, — не моргнув ответил Иваныч. — Какая тебя устроит: джип, инвалидная коляска или нефтевоз?
   — Мне нужна белая «девятка»!
   — И по какой цене?
   — В каком смысле? — съехал я с темы.
   — Ну, по какой цене она тебя устроит?
   — Да при чём тут цена? Не нужна мне никакая машина!
   — Я не понимаю тебя, Серёжа.
   — Чего тут непонятного? — я начал понемножку заводиться. — Не нужна мне никакая машина! Мне нужен хозяин её. Вернее, хозяйка. Это же так просто!
   — Ну так бы сразу и сказал, — вздохнул Иваныч и вытащил из кармана куртки блокнот и ручку. — Говори номер машины и имя хозяйки.
   — Эх, Иваныч, ты и шутник! — заулыбался я. — Если бы я это всё знал, зачем бы стал тебя напрягать?!
   — Здесь, Иваныч, такая штука, — вступил в наш странный диалог Женька, — Серёга тут доездился за разными Фёдорычами до того, что в кого-то втюрился, и нету теперь нам с Евгеном покоя ни днём, ни ночью!
   — Это точно, — ехидно поддакнул Евген, — особенно ночью — стонет и скрипит зубами, как вампир на диете!
   Иваныч убрал блокнот и ручку на место и посмотрел на меня, как на ребёнка, находящегося в последней стадии дебилизма:
   — А ты хоть представляешь, сколько в Усинске белых «девяток»?
   — Нет, я даже не представляю, сколько в Усинске красных «восьмёрок»! Но, Иваныч, ты же найдёшь её?!
   — Как?
   — По глазам! У неё обалденные голубые глаза!
   — У кого, у «девятки»?
   Теперь уже я посмотрел на него, как на ребёнка, находящегося… (ну и так далее):
   — У девушки.
   Иваныч несколько раз сжал и разжал пальцы правой руки и повернулся к Женьке:
   — Дай сигаретку!
   Я округлил глаза:
   — Ты же не куришь!
   — Тут и запьёшь, и закуришь. Серёга, ну откуда ты такой взялся?!
   Я, искренне недоумевая, только пожал плечами, потому что в этот момент я абсолютно не помнил не только