Загадка Симфосия. День третий

остатки последних сил. И опять, очнувшись от сна, лежу, сдавленный в тенетах. И так несколько раз.
      Родничком в голове забилась мысль: «Нужно пробудиться по-настоящему, иначе конец!»
      Сотворив неимоверное усилие, я рву узы сна и прозреваю в яви. С минуту нахожусь в полном отупении. Пытаюсь осознать, что со мной происходило — во сне или наяву я так мучился. Но вот, окончательно отринув сонную хмарь, я смекаю, что получил некое предвестие, уведомление о подстерегающей опасности. И по наитию понимаю, что она исходит от травщика и игумена Парфения.
      Я не строил догадок о земном обличье той опасности. Лишь явственно ощутил, уяснил совершенно трезво: «Мои робкие подозрения и твердая убежденность ключаря в преступном промысле Парфения слились в одну неумолимую версию. Она объясняет все преступления в обители». Мне стало все так ясно и понятно, что даже не хотелось лишний раз натруждать голову, сопоставлять доводы и аргументы, перебирать «за» и «против».
      А в мозгу уже засвербело новое соображение, исполненное недоверия и крамолы. Я гнал его от себя, но, спущенное с порожек, оно настойчиво влезало в окна. Наконец осознав, что эта настырная мысль не столь абсурдна и имеет право на жизнь, я попытался как-то увязать ее с Ефремовой версией. В довершение злодейской цепочки, состоящей из травщика Савелия, игумена Парфения, князя Владимира, упрямо напрашивалось новое звено — боярин Андрей Ростиславич.
      Почему так?..
      Да потому, что они на стороне Суздаля — и в силу чего обязаны почитать Барбароссу. Они противостоят Киеву с Овручем, они недруги Венгрии и Византии. Все загадочные смерти, произошедшие в обители в три года, объединены единой целью: устранялись неприятели суздальской линии князя Владимира. Есть, правда, маленькая натяжка — Захария и Афанасий. Уж они-то чем мешали Парфению? Но стоило принять на вооружение доводы Ефрема, как все сомнения само собой рассасывались, происшедшие события исподволь расставлялись по уготованным местам.
      Узловое звено, определившее коловращение кровавых происшествий, — князь Владимир Ярославич. Без его высокой персоны деяния остальных подозреваемых начисто теряют смысл. Парфению никогда не удастся возвыситься... Травщику попросту не на кого опереться... Миссия боярина Андрея, о чем он так не любит распространяться, останется невыполненной... Князь Владимир связывает всех воедино. С самого начала, с Ярослава Осмомысла свершенные убийства князю на руку, они позволили ему занять подобающее по происхождению место.
      И еще одна особенность означенной выше цепочки... Савелий, Парфений, Владимир, Андрей — все в одной связке. Они крепко повязаны друг с другом. Савелий при желании может отравить игумена. Парфений в силу амбиций сумел бы сместить князя, раскрыв неблаговидные прошлые дела. Владимир Ярославич из одного самодурства смог бы сорвать миссию боярина. Но в то же время, в обратном порядке, они обеспечивают взаимную безопасность. Напомню, что Андрей Ростиславич представляет Великого князя и Императора. Они никогда не сдадут друг друга, им то совсем не выгодно.
      Так зачем тогда Андрею Ростиславичу расследовать преступление, организованное Парфением, а значит, и самим князем? Что-то тут не вяжется...
      А возможно, боярин и не думает искать убийцу по-настоящему. Его расследование лишь видимость, нужная для обмана окружающих. А меж тем Ростиславич проворачивает другие, более существенные дела. Вот почему он так странно ведет себя, слишком многое от меня утаивает. Впрочем, должно понимать разницу, боярин важная персона, а кто я. Ему ли откровенничать с потаскущим чернецом? Получается, он просто держит меня за болвана. Да и кто я ему, так мелочь пузатая, калика перехожая...
      До одури противоречивые мысли обуяли меня. Я чувствовал многочисленные изъяны выпестованных догадок. Плохо, что мне совсем неизвестны детали, подробности отношений названных лиц. Я выстраиваю куцые, оборванные, лишенные жизни связи, а на самом деле они не так просты, да и не так однозначны. Мне крайне сложно судить о происходящем, домысливая могущие произойти события.
      Но постепенно подступает прозрение. Зря я возвожу поклеп на боярина! Почто взъелся на него? И зачем себя мучаю? Не иначе паскудный Савелий чары напустил — опять же сон дурацкий. Нет, так нельзя, пора проснуться по-настоящему.
      Я опускаю ноги с лежанки.
      Внезапно растворилась дверь, и в келью, внося свежесть ядреного морозца, ввалился в гости Андрей Ростиславич. Он прямо с порога, не успев сбросить задубевшие рукавицы и шубу, взялся рассказывать о своей поездке.
      Как оказалось, князю Владимиру Ярославичу потребовалось обследовать высоты, прилегающие к обители, дабы разместить сигнальные вежи. Вышки те, идущие от границы, призваны оповещать стольный град о грозящей напасти. Огонь, разведенный на высоких площадках, вовремя оповестит власти Галича и градских посадов о нашествии неприятеля, о посольствах да много еще о чем — меняй лишь цвет пламени да его силу. Такой способ передачи сообщений известен с древнейших времен. И у нас на Руси давно и широко используется. Старый Ярослав начал было устраивать сигнальные башни, но смерть помешала его планам. Его сын Владимир вернулся к замыслам отца. Он понимал неизбежность столкновений с мадьярскими баронами, с ляшскими панами и их ставленниками волынцами. В дальнейшем князь чаял обезопаситься от половцев, наущаемых Царьградом. Не сбрасывал со счетов и восточные рубежи. Киев и Овруч извечно пускают слюнки на галицкую соль. Приблизительно так объяснил цель поездки боярин Андрей, а уж истинные помыслы господ мне знать не полагалось.
      Об одном я лишь догадывался. Князь Владимир Ярославич и боярин Андрей Ростиславич нуждались в долгой уединенной беседе. Слишком много ушей в монастырских стенах. А в чистом поле никто не помешает полюбовному решению назревших дел, искреннему разговору да дельному совету. Не скрою, мне было любопытно знать, о чем они совещались? Грешен, но, думаю, со временем боярин посвятит меня в секреты, так как веревочка, связавшая нас, затягивалась все туже и туже.
      В завершение рассказа, не вдаваясь в особые подробности, Андрей Ростиславич поведал, как мечник Филипп изловил в перелеске бродячего человека. По осанистости бродяга явно не простого звания, скорее всего, происходил из недобитых, затаившихся волхвов. Здоровый бугай, обросший, как леший, он всю дорогу супротивничал конвою. Но кто устоит против силы? Теперь следовало выяснить, зачем староверу хорониться под стенами обители? Скиталец определенно заинтересовал боярина. Впрочем, дело наживное, мечниковы ребятушки отыщут способ разговорить лесовика.
      Настал мой черед удивлять Андрея Ростиславича.
      Я начал по порядку, с заброшенного сарая, скопища языческих идолов. Боярин, как просвещенный человек, пожелал оглядеть поверженных кумиров. Особливо привлекала его мраморная статуя обнаженной богини. Он разумел, что я напал на творение эллинского ваятеля, редкостная вещь воодушевила его.
      Многим известно, как Владимир Святой, не смотря на попреки дружины, с неимоверными трудностями к вящему украшению стольного града, переправил из Корсуня в Киев, помимо статуй святых отцов, огромную бронзовую квадригу(1). Тяготился к художеству и сколкам прошлых эпох и его сын Ярослав по прозвищу Мудрый. Хромой князь имел превосходное и редкое по тем временам собрание древностей. Чтили заморских мастеров и Мономах, и Юрий Владимирович, и Андрей Юрьевич. От предков Рюриковичей любовь к искусству перенял и нынешний Всеволод.
      Боярин Андрей рачительно заметил, что недурно одарить Великого князя древнегреческой статуей. «Не место ей плесневеть в монастырской каменоломне, её удел — дворцовые палаты. Пусть знают иноземцы, что и мы не лыком шиты!» — так размечтался Андрей Ростиславич.
      Отчет же о язычнике, укрываемом травщиком, привел Андрея Ростиславича в настоящее потрясение. Без сомнения, пленник Филиппа и есть тот самый ночлежник. Поприще его мерзко и злокозненно. Подземелье его потаенная нора, днем же он промышляет татьбой.
      И без того странный лекарь не внушал Андрею Ростиславичу доверия, причиной тому была и его покорная угодливость, и опасливая отстраненность, да и все его ускользающие повадки. Вникнув в доводы, которые я почерпнул у ключаря Ефрема, боярин незамедлительно перевел Савелия в разряд особо подозрительных личностей.
      Ну а как поступить с двусмысленной фигурой игумена Парфения? Я целиком, без собственного комментария, передал боярину доводы Ефрема. Андрей Ростиславич сильно озадачился на этот счет, для него многое явилось открытием, но не настолько, чтобы переменить ранее сложившиеся воззрения.
      Боярин, занятый вверенной Фридрихом миссией, нашел время и изрядно порылся в монастырском дерьме. Он успел переговорить с людьми мне неизвестными, но довольно искушенными, и не безрезультатно...
      Первым под прицел Андрея Ростиславича попал библиотекарь Захария. Собеседники боярина подтвердили, что книжник весьма самолюбивый человек. К тому же поначалу настоятель ему весьма покровительствовал. Кирилл увидел в нем деятельного помощника, обладающего редкими способностями. Но и игумену в дальнейшем практичность Захарии и его ладно отлаженные связи по всему Галицкому уделу стали уже явно не в жилу.
      Как я понял, речь зашла о противостоянии прежнего игумена и его библиотекаря. Как известно, Кирилл воспринимал игуменское поприще как нудную обузу, тяготился своими обязанностями. Его более прельщала кропотливая работа церковного кодификатора, он испытывал подлинное блаженство, рыская в сводах законов и уложений. Они были его поэзией. Но, вкусив преимущества власти, видя, как всякий ломает пред тобой шапку, Кирилл не променял бы сан игумена на удел рядового инока. И он прав. Возможности ученых притязаний отца настоятеля несоизмеримы с долей простого чернеца. В итоге твой труд выходит более продуктивным и весомым. И еще одна значимая деталь, сочинения отца архимандрита воспринимаются совершенно иначе, чем вирши никому неизвестного инока.
      Конечно, я многое упрощаю. Но, по сути, каждый здравомыслящий человек, алчущий успеха в своей деятельности, следовал бы этим мотивам. Знал ли настоятель о честолюбивых устремления Захарии? Наверняка догадывался — и, во всяком случае, Кирилл не уступил бы без боя игуменский посох.
      Захарию — того по-своему тяготили обязанности хранителя книжного собрания. Однако библиотека — верная ступенька к вожделенному посоху игумена. Оставалось ждать... Как долго?.. При благоприятном стечении обстоятельств, учитывая возраст Кирилла, лет двадцать, что, разумеется, выше всякой меры терпения.
      Но, как оказалось, это не основная преграда. Настоятелем упорно стремился стать старец Парфений. При Олеге и венграх его «суздальское прошлое» отметало такую возможность, он не мог явиться соперником молодому Захарии. Но с вокняжением Владимира все резко изменилось. Звезда Парфения воссияла, планида Захарии закатилась. Не будь старца с его неуемной жаждой власти, Захария