Загадка Симфосия. День четвертый

      Глава 1
      В которой Андрей Ростиславич вспоминает былую распрю с язычниками
       
      В неподвластных разуму стремнинах сновидений ускользнула ночь. Разбуженный бодрственником, горланящим, подобно петуху, побудку в обители, я отправился к полунощнице. По дороге в церковь меня нагнал Андрей Ростиславич. Боярин, как лицо светское, мог не обременять себя ночными бдениями. У нас в киновиях служкам и челяди позволено дрыхнуть до Хвалитн, а уж гостям и до первого часа не зазорно. Но боярин положил за правило соблюдать тот же распорядок, что и иноки. И это правильно! Чтобы разобраться в особенностях монастырской жизни, подобает полностью проникнуться ею.
      День грядущий еще и не помышлял оставлять чрево ночное, когда, покинув церковь, согретую братским дыханием, вышли мы со службы на паперть. И сразу заявил о себе колкий морозец, выдворяя из-под наших одежд залежи тепла. Вопреки желанию завалиться в постель, боярин потащил меня в поход по подворью. Видно, забыл, что плоть молодая ревностна ко сну, в отличие от пожилой, которая, предвкушая вечный покой, тяготеет к бодрствованию. Должно, для согрева он сопроводил прогулку рассуждением о секретах православных библиотек. Мысль его путалась, но смысл сказанного все же дошел до меня.
      Издревле принято скрывать от паствы добываемые по крохам сведения о подлунном мире. Якобы и без того все изложено в священном писании. Не к чему суетиться, отыскивать иной, новый смысл вещей. Любомудрие порицается. Закономерности природных явлений, пути организации человеческих сообществ, как правило, облекаются в ореол мистических тайн. Считается, что их не дано постичь разуму, а суетное философское ковыряние лишь порождает нетвердость веры и праздность ума. Святые отцы не приветствуют поиск новых возможностей, постижение заложенных в нас сил, а значит, и улучшение самой жизни. Однако крамольные знания о мире накапливаются, множатся. Вместилищем познаний человека являются книги. Оттого рукописи, приподнявшие завесу над неясными уму явлениями, упорно прячутся, таятся. Они удел посвященных, которые, за редким исключением, могильщики знаний. Вот для чего создаются тайные кладовые, вот почему не всякая книга выдается страждущему читателю.
      Доведись услышать сии откровения человеку прямолинейному, но косному и недалекому, он заподозрил бы боярина в несомненной ереси. Да и я в более подходящей обстановке не преминул бы поспорить с Андреем Ростиславичем, но холод и ветер вынудили меня оставить его измышления безответными. Пустяшный телесный озноб оказался существенней попыток боярина истолковать противоборство света и тьмы.
      Сегодня я сознаю собственную оплошность. Утешает лишь одно: у каждого из нас на веку немало упущенного попусту. Но ежели сожалеть да гадать, что и как бы вышло, то еще больше растеряешь из отпущенного Господом.
      Видя мою сонную одурь, Андрей Ростиславич снизошел к вещам прозаическим — наметил план сегодняшних дел. И первым пунктом в нем оказалась встреча с пойманным вчера бродягой-волхвом. Боярин, уловив искру моего интереса, стал распалять ее. Взялся рассказывать о давних событиях, коих был участником. К слову сказать, его повесть почему-то согрела мою озябшую плоть.
      Лет пятнадцать назад, еще до возвышения Всеволода Юрьевича, начал исполнять боярин Андрей должность княжеского мечника. Случилось это при Михаиле(1), единокровном брате Всеволода, но уж никак не при коварном Ярополке Ростиславиче. В те времена в поволжских городках и селищах буйным цветом расцвела языческая зараза. Волхвы подняли головы. Пользуясь попустительством старост и огромностью расстояний до стольных градов, они совратили в старую веру почти половину населения края. Следует заметить, что ту, лесную и болотистую сторону издревле населяли племена дикие и неразвитые, чьи темные верования и язычеством-то обозвать грешно. Ибо поклонялись они не токмо земным кумирам, а мертвецам и лесным низшим духам, обретающим во пнях, камнях и прочей низости. Пришлое славянское племя во многом переняло те отсталые суеверия, сращивая их непотребным образом с почитание русских богов. И чем глубже в дебри от людных посадов, тем более люди тяготели к первобытной чертовщине. Закосневая в дикости, делались как бы уже и не русскими. Те дремучие верования, рожденные первобытной наивностью, еще в дохристианские времена вызывали пренебрежение со стороны просвещенных жителей южных и западных княжеств. Когда же Благая Весть стремительно распространилась по Руси, миссионеры Христовы именно на севере понесли наибольшие труды. Но так до конца и не вывели лесную дремучесть и суеверия.
      Наоборот, то невежество круто перемешалась с православной верой, явив миру странную помесь христианства, язычества и откровенной тьмы. В таком умопомрачение пребывала половина людей ростово-суздальской земли. Считаясь христианами, исправно посещая Божьи храмы, они наряду с этим искали вспоможения языческих богов и лесных духов. Повесив в красном углу образа угодников, в хлеву ставили глиняные статуэтки скотьего бога Велеса. Отправляясь в лес по грибы, ублажали Лешего и кикимор. Рыбу ловили, лишь испросясь благоволения Водяного. Подкармливали хлебцем и молочком речных нимф-русалок. И вот то неустойчивое состояние ума, доселе сдерживаемое покорной незлобивостью, внезапно прорвалось наружу. Язычество полезло изо всех щелей, поощряемое если не потворством, то уж наверняка преступной халатностью властей.
      В чем же проявилась духовная крамола? Сбиваясь по ночам в толпы, ведомые невесть откуда взявшимися чародеями-волхвами, селяне служили стародавние требы прежним Ваалам, испрашивая у идолов всяческого благополучия. А затем, погасив свет, сообща предавались свальному греху, находя в том очищение плоти и оздоровление истомившейся души. При этом не делали различия между кровными родственниками, детьми и стариками. Кого застанут рядом — с тем и ложатся. В подобном скотстве иные веси пребывали не один год. Наконец дошло до князя, и было решено положить беззаконию предел.
      Много мечников и попов выехало чинить суд творимому непотребству. Потом обнаружилось, что даже некоторые из местного причта по темноте своей пристали к тем ристаниям, обуреваемые, помимо невежества и похоти, страхом перед своей паствой.
      Боярин сказывал:
      — Помнится, допрашивал я сельского дьячка, кстати, из недавно поставленных, не имевшего собственной крыши над головой, — вот и определили его на постой к тамошнему тиуну. Семья была зажиточная, справная, к тому же имела красавиц дочерей на выданье. По молодости клирика одна из них шибко приглянулась ему. Да только приметил он, что раз в месяц, в полнолунье, хозяин со всем семейством отправляется на лесную заимку, а с ним идут и прочие поселяне. Полюбопытствовав об их деле, он вскоре получил приглашение на сборище. Принял его... И, будучи совсем юнцом, без остатка втянулся в пагубный порок. И не помышлял он более о женитьбе, ибо был постоянно уестествляем и своею кралею, и сестрами ее, и самой материю их, да и другими справными в том поприще женками и девицами. И пропала бы душа христианская, не подоспей мы с розыском. Многих тогда повязал я. Большую часть их, нещадно выпоров, подвергли жесточайшей епитимье. Зачинщиков, кастрировав, разослали по монастырским узилищам. Дьячка и главного злодея волхва казнили, тела сожгли, прах же развеяли по ветру.
      Я не преминул заметить боярину, что, будучи в чужедальних странах, особенно в Италии, немало слышал схожих баек. Истории о совращении неопытных клириков поклонниками Сатаны во множестве разошлись по весям христианской Европы. Священнослужители, разжигаемые юношеским огнем, исправно посещали тайные радения и даже порывали со Святой Церковью, становясь апостолами в тех сектах.
      Сошлись мы тогда с Андреем Ростиславичем во мнении, что похоть телесная ведет к душевной похотливости. А уж та развращенность — гибель еси. Я поинтересовался, мол, а что за волхв там правил, и получил весьма подробный ответ:
      — Звали лесного жреца Святозар. Воистину впечатлял один вид его — являл он облик, присущий былинным кудесникам и пророкам ветхозаветным. Ростом высок и телом худ. Несмотря на многие лета (как выяснили, за восьмой десяток), спиною ничуть не согбен, прытью подвижен, силой наделен немерянной. По самые чресла отрастил он седую бородищу, да и по телу зарос жесткой клочковатой шерстью, словно лешак какой. Почитатели его, до смерти им запуганные, сказывали, что волхв может оборачиваться зверем лесным, к тому же знает языки птиц и животных, оттого гридням никогда не изловить ведуна-оборотня.
      Однако дикари напрасно надеялись. Ребята в команде подобрались бывалые, по лесам и долам шукать привыкшие, так что денька через три поймали они деда проказника. На допросах Святозарище вел себя вызывающе, скликивал на головы гридней всякую нечисть и напасти. Но гридни были не из пугливых, стоило дойти до дыбы и клещей раскаленных, поник тот вещун, полила из глаз обильная слеза. Терпел он боль поначалу стойко, однако предельные годы все же подвели. Как стали косточки ломать, сдался старый хрыч на милость — все поведал, что ни спроси.
      Выяснилось тогда, что много их, злобных нетопырей, по лесам скрывалось. Еще с Бориса Святого(2) ушли они в чащобы таежные и пестовали там чародейскую справу. В глубокой тайне от мирской и духовной власти плодили они выучеников своих. Да и с простецами христианскими налаживали прочные связи. Обманом, уговорами, лечением бесовским спольщали людишек на служение идолам. Себе же создавали ореол богочеловеков и обетованных властителей мира. Заманивали в гиблые тенета души неокрепшие, рассчитывая озлобить люд супротив князя и святой церкви.
      Простой народ скудоумен, доверчив на всякие фокусы — во тьме пребывая, свету не ведает. Вот и тянулись люди за волхвами, прячась украдкой, шепотом обсуждали их адскую силу. Боялись чародейства и в тоже время страшились кары Господней. Всяко остерегаясь, все же прибегали к чертовщине, шли сатане на поклонение. И ликовали, преуспев от его даров, супостаты поганые.
      Поручено нам было, ко всему прочему, выявить преступные связи язычников за пределами княжества. И в том Бог помог! Оказывается, сносились чаровники лесные со жрецами земли вятской, с мерью и голядью. Но это еще куда не шло. Хуже дело! Встречались волхвы с посланцами булгарскими, снабжали магометан сведениями о дружине княжеской, о числе воев и обороне крепостной. Что есть измена тягчайшая! Ибо восстали они не только на Христа, но и на родную отчину свою.
      А какую уйму народа зазря помутили изверги, склоняя к непокорству и бунтам. Тут и по разбойному делу коса прошлась. Нашли у них казну немалую. Пополнялась сокровищница не сколько скудными приношениями поклонников, столько прибытком от ночного промысла разбойничьих шаек. Тати те в тесном приятельстве с волхвами издревле промышляли по нашим весям. А иные ведуны так совсем ополоумели, прятали в землянках пограбленное. Вот в какую пучину завел их промысел безбожный... Наставляли ушкуйников на грабеж,