скотину, а когда содержать свиней стало накладно (в перестройку), то и крысы от Зубковых ушли. Скучно им стало, видимо.
Иногда наша Марысь рожала. А для котят она могла из ванны, полной улова, и трёх килограммовую рыбину вытащить, да утянуть её на чердак. Но попробуйте-ка в деревне раздать подросших котят! Стоишь с ними на базаре, переминаясь с ноги на ногу и жалобно скулишь:
— Ну возьмите котёнка, ну возьмите котёнка!
А если не постоять! Эти взрослые уж точно знают куда девать мелкую живность. У нас принято было увозить их в лес. Поэтому мы, сердобольные дети, умирали на нашем маленьком рынке, но стояли до последнего.
Эх, Марыська прожила в нашей семье в любви и в здравии пятнадцать лет, а потом стала болеть, дряхлеть и ушла в лес умирать. Сама ушла. Вся семья плакала. Больше Зубки кошек не заводили. Больно терять любимых. Больно.
Выйду я на улочку, слеплю снеговичок маленький, малюсенький для моей Марусеньки. Пойдёт Маруська погулять, снеговик свой проверять: тронет его лапкой, а на неё охапкой снег, снег...
— Не трогай, киска, снеговик! Он холодный, не привык к твоим горячим лапкам. У него шапка из моего носочка. Вот так, милая кошка!
Конструкторы и клей
Много лет для своих детских нужд я использовала деревянный конструктор: башенки там всякие, домики... ну и всё. Потом мне купили железный, там были тонкие продолговатые, прямоугольные и квадратные пластины с дырочками, а также скобы, гаечный ключ, самые настоящие болты с гайками и колёса. Ну машину я сделала, а дальше то что? А далее мне подарили многофункциональный пластмассовый конструктор. Деталей в нём было много, и они все такие толстенькие с пухленькими гайками и болтами. О! Из него можно сделать трактор, машину, подъемный кран и даже многоэтажный дом. Но руки то у меня загребущие, глаза завидущие! Вот возьмите и выложите родители для любимой доченьки навороченную пластиковую модель самолета или корабля, которую надо клеить супер клеем.
Не знаю какими такими путями, но отец Иван припёр домой вертолёт «Ми-2». Ох, как долго я его клеила. А клей был не ахти: хоть сам прозрачный, но руки от него белые, липкие. Короче, доклеила я вертолёт до пропеллера и бросила. Некрасивый он у меня получился: весь заляпанный отпечатками пальцев, испачканный супер клеем. И я решила оставить это мальчишеское хобби. Пошла шить куклам платья. Долго шила, пока не надоело:
— Достали эти куклы! Молчат, как дуры. То ли дело моя кошка.
Ну и я полностью переключилась на дружбу с Маруськой, ведь та мурлычет, когда её гладят и очень любит играться. Кусает, правда, больно. У меня все руки искусанные и покарябанные, зато ни в дурацком клее.
— Сначала б клей изобрели нормальный, а потом детей конструкторами пичкали!
— Клей то изобретут, только девочка уже вырастет, — обиженно ковырялся отец с моим «Ми-2», пытаясь его отмыть и доклеить.
— Донь, иди борщ научу готовить! — послышался из кухни голос мамы.
— Рано мне ещё, — отмахнулась я. — Пойдём, Маруська, погуляем.
— Да ты ж шубу и шапку ей ещё не сшила. На дворе зима, — удивились родители.
— А мех?
Мать кинула мне кусок кроличьего меха и я села шить.
— Портнихой будет, — с гордостью вздохнула Валентина Николаевна.
— Нет, конструктором, мы с ней скоро ого-го какие модели клеить будем! — размечтался о чём-то своём Иван Вавилович, и его глаза загорелись диким блеском. — Надо б мне самому из дощечек детали вырезать, а клей... Ай, ПВА лучше всех!
Кем я должна стать
Сижу, делаю уроки. Иван Вавилович подошел, присмотрелся, погладил меня по голове:
— Ну и кем мечтает стать наш великий математик, когда вырастет?
Перевожу взгляд на отца:
— У меня три варианта событий: писателем — раз, океанологом — два, пасечником — три.
Отец прыснул:
— Ты в этот список забыла внести космонавта и продавщицу.
— Почему забыла? — сурово спросила я. — Они были в моём списке, но в далёком детстве.
Иван снова прыснул:
— Это когда ты пешком под стол ходила?
Отворачиваюсь.
— Нет, дочь, ну ты мне объясни, свой выбор, ведь писатель, пасечник и этот твой, как его... океанолог, они ж и рядом не стояли!
— Это как?
Батя чешет репу и долго объясняет насколько эти профессии различны, чтобы мечтать о них одновременно. Я понимаю ход мысли взрослого человека и раздосадованно объясняю:
— Пасечником я сама хочу быть, ну нравится мне это дело — мёд есть. Только на Сахалине пасек нету. Вот я и заведу. Но! Твоя жена без конца талдычит о том, чтобы я стала человеком с высшим образованием. Поэтому придётся стать океанологом.
— А почему именно им?
— Ну я сперва хотела стать зоологом, а потом подумала: без рыбы я жить не смогу, а её на острове всё меньше и меньше. Надо ж её кому-то спасть от браконьеров!
— Хм, ну тогда в рыбнадзоры надо идти.
— Нет, надо стать именно человеком, поэтому только в науку! Рыборазводные заводы есть там всякие... Надо ж знать кого с кем скрещивать. Понимаешь?
— Не очень. А писателем почему!
Я вяло махнула рукой:
— Мне дяденька сказал, что я писателем стану. Но тётя Нина с твоей женой обнаружили у меня полное отсутствие таланта.
— Какой дяденька?
— Ай, невидимый такой, огромный, больше нашего огорода.
— Призрак что ли?
— Ну ты, папка, смешной! Призраки, они дурные и тело хоть какое-никакое, но имеют. А этот был совсем без тела. То есть совсем! Понимаешь?
— Нет, не понимаю, но я это, пойду. Дела у меня: жену свою и тётю Нину поругаю. Ишь, придумали: у моего ребёнка таланта нет. Таланта. Нет! Нет!! Таланта!!! — отец восклицал всё сильнее, на ходу выдергивая из брюк ремень.
Только в детстве было чудо —
мыльный, маленький пузырь.
— Ты такой смешной откуда?
«Я от солнышка, держи!»
Я держу, ему смешно.
Лопается. Смерть его
почему-то так печальна.
Начинаю дуть сначала.
Мыльный, маленький пузырь,
ты не лопайся, держись!
Сядет круглый на листок,
рассмотрю его... Не то!
— Ты не солнышка дружок,
а от радуги кусок!
Он хохочет и взрывается.
Солнце с неба улыбается:
— Сама не лопни от гордыни,
стихов как понапишешь, Инна!
Конфеты, мёд и геморрой
Батя как придёт с шахты, отоспится и бегом на огород, к свиньям, в столярку... Опять же, дров нарубить, воды, опилок наносить, навоз перелопатить и так далее. Соответственно и ел много. А как нажрется, то из маленькой кружки пьет чай с конфетами. Сколько конфет ни положи — все умнёт! Однажды посчитав после него фантики, мать всплеснула руками:
— Двадцать два, да зад же слипнется!
А ему весело, Иван зовёт меня:
— Инн, иди посмотри, слиплась у меня задница или нет?
Я фыркнула:
— Там и смотреть нечего, ты сам говорил, что твой геморрой никакими конфетами не залепишь!
Отец расстроился:
— А ежели мёдом попробовать?
Я ехидно развела руками:
— А где мы столько мёда наберемся? Нет на Сахалине пчеловодов! Говорила я вам, что хочу пасечником стать. Нет же, вам институты подавай! Дулю теперь тебе, а не мёд! Вот и ходи со своим геморроем, мучайся.
Тятька крякнул и зыркнул на жену:
— Валь, может и правда, пущай девка в пчеловоды идёт.
Валентина ойкнула и схватилась за сердце:
— Ничё, Вань, с геморроем жить можно. Затянется как-нибудь сам. Вареньица тебе принести?
Шахматный турнир
Прибегаю со школы запыханная, кидаю портфель на диван:
— Пап, я завтра еду в Александровск-Сахалинский на шахматный турнир, покажи как фигуры ходят, а то я что-то подзабыла!
— Здравствуйте, приехали! Моя дочь почётный член ордена «Белой ладьи»?
— Ну да, то есть нет. В общем, нас всего четыре человека едут — это те, кто умеют играть!
— О, моя дочь умеет играть? Гроссмейстер, значит.
Я решительно кладу шахматную доску на стол и расставляю фигуры. Деваться некуда, Иван Вавилович, кряхтя, садится, и мы до вечера осваиваем ходы-выходы, шахи-маты, нокауты.
Ну что я вам хочу сказать, ехала я на тот турнир гордая, уже почётным легионером «Пешки-белогвардейки». А в соперники мне достались такие же опытные ребята: заняла я среди них почётное четвёртое место. И награду домой везла трепетно: блокнот и набор цветных ручек. Половину приза (цветные ручки) батяня захапал себе (матери письма из дома на летнюю кухню писать), и пояснил это тем, что он целый день на обучение дочери угробил:
— Должен же я хоть что-то за это получить!
— Должен, Ванечка, должен! — блестела я счастливыми глазками, раскладывая шахматы перед его конопатым лицом. — Расставляй фигуры, через две недели едем на второй тур.
Давай, ты будешь моей мамой
Мне одиннадцать лет. Валяюсь с мамкой на диване. Она, пытаясь меня усыпить (так как смертельно хочет спать), рассказывает все рабоче-ясельные сказки по очереди «Теремок», «Колобок» и «Курочка ряба». Ничего другого (по своему профессиональному профилю) она не знает, не умеет и не хочет знать.
— Ты, мать, застряла в каком-то детстве навечно! — бурчу я.
А Валентина Николаевна, видимо уже давно и глубоко уставшая от мужа, семьи, своего профессионального профиля — детских яслей, а также домашних огородно-культурных проблем, вдруг оборачивается ко мне и говорит:
— А давай поменяемся, ты будешь моей мамой, а я твоей дочей.
Я быстро сообразила, чем это пахнет. А именно: культурно-огородными проблемами, ясельно-сопельными делами, постоянной руганью с мужем и бесконечными сплетнями с подружками. И самое главное: сплетни с подружками неизменно сопровождались посиделками, а посиделки — спиртным.
— Мам, я столько не выпью, — жалобно проскулила я.
Валя не поняла зигзагообразного хода мысли юной дщери, и немного поразмыслив, обиделась, отвернулась и захрапела.
Но идея поменяться с дочерью местами так прочно засела в голове Зубковой-старшей, что та ещё ни раз, и ни два просила меня стать ее мамой; а она сама, типа того, превратится маленькую конопатую девочку. Зачем ей это было нужно — уже и не спросишь.
Ведь бумажный кораблик мечты
утопили вовсе не мы,
он растоптан чужой ногой,
такой неподъемной, большой.
Так и детство — не всем дается,
у кого-то оно упрется
в железобетонную сваю,
а повалишь ль её — не знаешь.
Вот и ищешь потом по свету
свою большую конфету,
которую съели волки
без всякого, всякого толку.
Лес и зайка
Лес — это мой мир. Он во Мгачах самый лучший — опушечный. А на опушках голубика, черника, клоповка, у побережья морской шиповник размером в сливу. Ягоду тащим вёдрами. В бору грибы. Мы собираем и едим маслята, белые, шампиньоны, подосиновики, подберезовики, грузди, а все остальные — мусор. Лису, зайца или рябчика, глухаря, куропатку встретить — обычное дело. А вот медведь каждый год кого-нибудь да задирает насмерть. Скотину, так ту тоже. В лесу я гуляла всё время, очень часто одна. Но с медведем не сталкивалась. И взрослые почему-то без страха детей в лес отпускали. Другой народ, чудной, бесшабашный.
Но сегодня я в лесу с отцом:
— Пап, а заяц — человек?
— Да что ты, дочь! Вот медведь тот да, оборотень.
— Пап, оглянись, смотри, заяц на двух лапах стоит, на нас смотрит. И ростом он повыше меня.
— Ах ты ж, ну да, этот человек. Кинь ему хлебца. Это тот косой, который тебе гостинцы передавал, помнишь?
Кидаю зайцу хлеб:
— Убежал.
— Не плачь, вернётся, как уйдём, так и вернётся, съест хлебушко, обязательно съест, он грамотный!
— Книжки читать любит?
— А то!
— Лу ладно, я ему сказку напишу.
Уже дома я сделала книжку-малышку для зайчика, сшила её нитками, что-то там написала, раскрасила:
— На,
