боятся и следует.
Оленевод с опаской покосился на меня, развернул оленя и пошёл обратно. В походы я больше не ходила. Устала.
Ты плыви, мой плот, плыви
Поход на Виахту. Берег у северного сахалинского поселка Виахту пустынный. Дети нивхи где-то там — с оленями копошатся. Или рисуют. А наш класс сгрудился у воды — купаемся. Одинокий плот зовуще манит к себе. Мальчишки не устояли:
— Айда кататься по очереди!
Ну и плавают. Чёрт дёрнул и меня. Уселась, оттолкнулась, плыву. Всё дальше и дальше от берега. Доплыла до вне зоны видимости. И только тут деточку охватила паника. Вёсел то у меня нет. Гребу своей палкой, гребу... Уж до темных океанских вод догребла. Настроение хорошее: сижу, с жизнью прощаюсь. Припомнила все обиды, которые мне мгачинские люди причинили (учителя в особинку) и пришла к выводу, что умереть не жалко, а вовсе даже желательно. Потом отца с матерью вспомнила: рыдать ведь будут. И решила позвать на помощь. Кричу! А про меня оказывается забыли, орут в ответ:
— Дура, греби!
А чем грести? Палка и та из рук выскочила. Мальчишки плыли ко мне, наверное, вечность.
— Спасибо, что не бросили, — буркнула я, пока как королева сидела на плоту, а они его толкали, бултыхаясь по горло в воде
Мальчики очень странно на девочку посмотрели:
— Ты чего, Зубчиха, мы ж могли и не доплыть! Надо было с плота прыгать и вразмашку к берегу.
Я потупилась:
— Ну не смогла я чужое имущество бросить на произвол судьбы!
С этих пор пацаны в моём классе шушукались:
— Бабы и вправду дуры!
Всё было уже неважно,
потому что кораблик бумажный
запускается молча.
Песня вдали не смолкла.
Пропавшие дети рыдали.
Их с корабля как бы звали,
но звали совсем недолго.
Так и ушёл по Волге
тот теплоход бумажный.
А кто-то самый отважный
пойдет в дом, оторвёт бумаги
сложит корабль и отваги
ему будет не занимать:
«Плыви, тебя не догнать!»
Вот так мы и жили:
кораблики молча плыли,
сверкала в небе луна
пропащая такая сама.
И всё уже было неважно,
был бы рот у матери напомажен,
а в руках у отца лопата.
Жизнь как жизнь, но горбата.
И весёлые игры у Инки —
родительские вечеринки.
А ты, мой кораблик, плыви,
у тебя ведь всё впереди,
в отличие от меня.
Всю жизнь промолчала я.
Лыжный спорт и бережёного бог бережёт
На лыжи мгачинцы вставали очень рано — в первый год своей жизни. Снегоступы для малышей делали их папаши: обрезали свои взрослые полозья, место распила зачищали наждачной бумагой и прикручивали купленные в скобяном магазине крепления для валенок. Палки тоже отпиливали, а на маленький нижний обрубок насаживали пластмассовую ручку, выкрученную с верхнего обрубка. И вперёд! Так росли все. Я тоже. Каждый год моей жизни лыжи становились всё длиннее и уже. А когда в лыжной секции появились первые беговые пластиковые, я в нее записалась. Это было в пятом классе в 1981 году. Спортивный инвентарь детям выдавали бесплатно, а если лыжи ломались, то их заменяли новыми. Наш тренер был очень смешным и маленьким старикашкой — корявым и картавым. Но несмотря на это, он докатал меня до второго взрослого разряда. А бросила я беговые лыжи, когда от нагрузок начало шалить сердечко (после окончания школы). Хотя здорово было тренироваться в зимнем, хвойном лесу. Незабываемые впечатления!
А ещё у нас возвели горную трассу, там даже подъёмник запустили. И где-то в девятом классе я пошла осваивать вершины и тяжёлые горнолыжные ботинки. И здесь всё снаряжение юные спортсмены получали бесплатно. Но вскоре выяснилось, что я боюсь высоты. И раза два упав очень больно, я бросила это дело.
— Жизнь дороже! — сказала я молодому и очень красивому тренеру.
— Вернёшься к своему лысому карлику? — насупился он.
Я грустно кивнула и отвела глаза:
— Ну с тобой же Бекетова остаётся.
— Эх, говнюшка ты.
Молодой и красивый тренер отвернулся от бессовестной недоспортсменки и изящно спустился с горы.
— Был бы холостой, может и осталась. С лица воду не пить. А у меня кости в теле молодые, им еще жить и жить, ходить и ходить по планете! — буркнула я и осторожно скатилась.
— Береженого бог бережет! — сказала мне дома мама и поцеловала в лобик.
Обувь-зимка
Тётка Вера научила меня вязать крючком. Самое простенькое: шапочку да тапочки. Шапочка получилась не ахти, а вот тапки очень даже ничего! Навязала я тапок на всю семью и друзьям семьи. Кстати, это занятие не быстрое: нужно к каждому тапку пришить тряпичную подошву — так теплее и износоустойчивость повыше. Но вскоре оказалось, что такие тапки — дерьмотапки в сравнении с теми, что мы всегда носили. А носили мы тапочки нивхов. Шили их нивхи в северных селениях, в маленьких швейных мастерских и реализовывали в магазины острова. О, какие это были тапки! Натуральный мех, натуральная кожа. Сносу им нет, самое то ходить по нашим ледяным полам. Почти валенки. А ещё и с красивым рисунком на мыске.
Ах да, валенки! Зимой сельчане ходили только в валенках или бурках. Валенки продавались серые, белые и черные — без рисунка. Рисунок вышивали сами, кто на что горазд. Помню как я трудилась над звездочками и снежинками (год на год не похож): то мелкой россыпью, то крупной. Причём валенки в галошах — дурной тон, только для лялек и дедов. Настоящая восьмиклассница будет козырять по школе стоптанными подошвами, но без этой ужасной резины. А ещё лучше, если она настолько рукодельница, что на голяшке вышьет пионерский галстук — в память о прошедшей пионерии; или флаги дружественных нам стран, например американский или кубинский — без разницы.
А бурки… те что русские, чёрные, войлок от самой ступни до верха — отстой, «бабушкина радость» и «дедок-ходок». А вот материковские меховые унты: якутские или сибирские — это круто, но для пацанов или охотников! А нашим девочкам нравятся наши сахалинские, нивхские или эвенские унты — красивые, узорчатые. Хрусь, хрусь по снегу в вечно-модных…
А в нашем клубе сёдня танцы
Случилось страшное: в 1958 году перепутали проекты двух Домов Культуры. И в итоге, в городе Александровск-Сахалинском построили маленький приземистый сарай культуры, а в посёлке Мгачи — самый настоящий храм с колоннами, и уходящей прямо в небо крышей! Но сейчас, с высоты своих лет, я думаю, сии легенды были беспочвенными. Ну не могло жирное и богатое шахтоуправление выбрать для себя план поскромнее. Итак, во мгачинском ДК было три этажа. Первый этаж: билетная касса, две большие раздевалки, зал для занятий диско танцами, буфет и библиотека. Второй этаж: спортивный зал, зрительный зал со сценой, различные кружки. Третий этаж: малый зал и кинобудка. В спортивном зале тут же начали проходить уроки физкультуры, так как в школе не было спортзала. В клубе крутили фильмы со страшной давкой на кассе, местная самодеятельность и приезжие артисты организовывали концерты. А ещё местная администрация запустила грандиозный проект «Танцы-шманцы-обжиманцы». Эстрадно-инструментальная группа сопровождала это дело, получая взамен достойные деньги в виде зарплаты и чаевых, ведь каждому трудовому человеку хотелось, чтобы музыканты сыграли его любимую песню. Ансамбль у нас крутой, всё-всё у пацанов есть: барабаны, электрические гитары, синтезаторы, и даже любой духовой инструмент, если надо, то выплывет из небытия и заплачет, играючи. В Александровск-Сахалинске в 70-е годы такого ансамбля не было. Уже в 80-е годы на танцы стали бегать и мои ровесники, класса эдак с пятого. Мы тихонечко сидели на стульях или танцевали в своём кругу. Таких кругов было много: от сопляков до стариков, благо, танцплощадка огромна! С каждым годом мы вели себя всё наглее и наглее. И вот поколение последних комсомольцев заняло середину зала и лихие мальчишки отплясывают брейк-данс и имитируют движения роботов. А музыканты всё те же, только обрюзгшие к своим тридцати годам, и разжиревшие на прокате порнухи в соседней студии. Своими масляными глазками они подмигивают молоденьким девушкам, ненормально дергают руками и ногами, и вяло пиликают ультрамодную музыку. Эти дядьки пресыщены всем: сексом, красивыми жёнами, любовницами, куревом и водкой. Любая, даже самая дефицитная виниловая пластинка в их руках теряет свою магию. Рок, металл, джаз, блюз — всего лишь тонны мусора.
«Надо смыться от этой компании подальше», — решила выпускница десятого класса Инна Ивановна и исчезла из поля зрения мохнатых, уставших от жизни дядечек навсегда.
А потом пришли жестокие 90-е, и крутизна музыкантов-коммерсантов рассыпалась, как мыльный пузырь. Их стали напрягать уголовники, и диджеям пришлось уехать из Мгачи навсегда.
Спасите наши души!
Нам тесно тут на суше,
нам тесно, даже скучно.
А лишних слов не нужно,
лишь бы глаза улыбались,
лишь бы губы смеялись.
Но руки брали гитару,
и все вокруг вспоминали
о том, как души тонули,
как мы их наружу тянули,
а после сидели и пели,
да спали в теплой постели.
Ну а кому не спалось,
тому в ночи сочинялось:
то ли стихи, то ли проза.
Капала свечка воском,
а душа всё рвалась куда-то —
спасать во всем виноватых!
Оторви и выбрось
«Оторви и выбрось» — так называли у нас плохих, очень плохих детей. Я же росла девушкой, в принципе, послушной. Но и мне однажды досталось! Эх, зайду к рассказу издалека. Иметь машину во Мгачах — верх крутизны! Мой дядька купил Москвич, когда я была уже в девятом классе. А мне сказали, что он выиграл её в лотерею. И я поверила. До тридцати лет верила, пока мамка правду ни ляпнула. Ну родственнички! Сахалинские партизаны. Во-во!
Но я не об этом. Дядя Володя важно возил тётю Веру в лес за грибами да за ягодами: туда, куда пешком не дойти. Но мой отец на ягодно-грибные дела, ой, какой завидущий! И вот он тоже об чём-то своём размечтавшись, купил мотоцикл Юпитер с коляской.
Купил, значит. Мужики показали ему, как машинка заводится и ушли в дом обмывать покупку. Я не ушла, рановато мне ещё обмывать. Ну села я на Юпитер и села. Ну покрутила ручки и покрутила. Ну завела мотик легонько и завела. Ну поехала тихонько и поехала себе… И далеко так заехала: на Рудник, а потом до берега, а на берегу поворот и домой. Но не тут-то было! Поворот не повернулся, а направил меня на железные трубы, аккуратно сложенные в ряд. Юпитер запнулся о груду железа, а я полетела на трубы. Головой тюк! Копчиком тюк! И лежу. Но я то девочка умная, шлем успела надеть, поэтому голове хоть бы хны, а вот попе больно!!!
Мужики тем временем в окно глядь:
— Украли мотоциклетку!
Выбегают на дорогу, руками машут, все проезжающие мимо телеги останавливают, шоферам вилы к горлу приставляют — опрос населения ведут. И допрашиваемые, все как один, отвечают:
— Видели вашу Инку на новеньком авто, прёт, глаза выпучив, прямо к Татарскому проливу!
Ну, наши земляков с телег поскидывали, и галопом до берега! А там их каскадерша на трубах валяется, помощь медицинскую требует и особо-бережный уход. Мотоцикл рядом стоит весёлый и невредимый. А мать, сидевшая на самом «носу» телеги, заприметила свою болезную издалека, и как заголосит на отца матерно:
— Старая гнида, убил ребёнка, на кой-же хрен тебе эта железяка далась!
Тут я с трудом, но отрываю плечи от земли. Валентина Николаевна видит, что её дитятко живое и голосит уже на меня:
— Ах ты, падла такая! Вырастили на свою голову «оторви и выбрось»! А ну марш в телегу, поганка!
А знаете
