Убить время

свидетельствовал прейскурант цен, но корсетов на месте не было. Дался Олечке этот корсет, в самом деле!.. Он прошел в подсобку, уставленную коробками, затем за стеклянную перегородку, на полках тускло отсвечивали колбы и бутыли. Пошарил в шкафчиках, заглянул под прилавок, где штабелем были сложены костыли... О ноги терлась кошка. В окне маячил Ренат, плющил нос о стекло – рожа получалась зверская. В конечном счете старикан был прав – место для шуток было выбрано неудачно. Потому что вечер закончился в милиции: под ногами заверещала кошка, он дернулся, махнул рукой, на кафельный пол упала здоровенная бутыль с резиновой пробкой. Рената в окне как ветром сдуло. Завоняло чем-то тухлым. Мальчик вдохнул раз-другой и как будто уснул. Без пяти минут десять его застигли подметающим с пола осколки и собственную блевотину.
      Почему-то это обстоятельство стало отягчающим: заметал следы преступления, вроде того. Мальчик держался, как партизан, и друга не выдал. Но Ренат все равно был доставлен в милицию и вполне правдоподобно врал про лекарство для больной тетушки. Дело в газеты не попало, но получило огласку по месту учебы, где прошло собрание под лозунгом: «Они позорят честь нашей школы». Папа отметил влияние улицы, имелся в виду Ренат. С мамой было плохо. «Что, что понесло тебя в эту несчастную аптеку?!» – стонала мама с мокрым полотенцем на лбу. Мальчик расплакался, признался и был прощен. Дело в итоге уладилось, похитителей женских корсетов поставили  н а  у ч ё т, папа сходил в аптеку и заплатил за разбитую бутыль. Ренат, нещадно поротый отцом, самолично написал контрольную на «тройку» и перешел в следующий класс. Мальчик снова поражал учителей своей памятью. Вот только Олечка... А что, собственно, Олечка? Ничего с ней не случилось. Просто мама ходила в барак к Олиной маме. А может, и не ходила, шума, крика, слез не наблюдалось. Олечка здоровалась, как прежде, разве что не смотрела в глаза и не требовала долга в три шоколадные конфеты. А вскоре вообще съехала со двора. Прикатил на грузовике дядя Володя, маленький, чернявый народный дружинник; не вынимая папиросы изо рта, погрузил немудрящий скарб. Олина мама в открытом цветастом платье громко смеялась, Оля сидела в кузове на матрасах, держала на коленях большое круглое зеркало и не глядела по сторонам. Мальчик прятался за углом, но видел все отчетливо в бинокль. Лишь когда осела пыль, и грузовик скрылся за воротами, его нашел Ренат, вложил в руку записку и быстро ушел. На листке в клеточку химическим карандашом было крупно и округло выведено:  П р е д а т е л ь  л ю б в и.     
      На этот раз без ошибок.

      Никогда больше не видел Олечку, сгинул, отнюдь не в пионерских, лагерях друг Ренат; стерли с лица Земли старый двор, на его месте сейчас платная автостоянка, ушел к другой папа, умерла мама; были женщины, дни острого, взахлеб, счастья, была жена, был женатый сын, были зубы, мост на левых нижних резцах, нелюбимая работа – всякое было, чего уж там, в одной стране живем! – но вот что: та детская глупенькая история с корсетом, этим пережитком прошлого, покрытая плесенью веков, пылью и сажей отгрохотавших пятилеток и перхотью от седых волос, вспоминалась вплоть до запахов - духов, кошек, жареной рыбы, сортира и аптеки... Иногда, обычно ночью, мучило странное: вернуться и спросить. И был ли знак, предупреждение, исходившие из детства, там, у незамутненного истока; мета, наколка химическим карандашом, которую ни смыть, ни стереть плевком, не вытравить кислотой, а только искупить?..

      Наконец-то сообразил, на что похожи мои записки в эксклюзивном жанре  пиктограммы. На китайские иероглифы! С одной стороны, рисунок – полный примитив, что колючая проволока, с другой – сокрытый от посторонних смысл. Код тайного общества эпохи династии Тан. Синтаксис чужедальней страны, сжатый в пружину, готовый раскрыться  посвященному во всю длину своего посыла миру.
    Тут без переводчика не обойтись.
      -  Халасо... Они не видел этого мусину... Вся Русия одно лисо... Они не видел... Халасо...
    Человечек снова  запел – высоко, по-птичьи. Осекся и затравленно огляделся вокруг.
    Единственный свидетель, который видел, как человек с золотой цепью поднял с асфальта железную палку и два раза ударил ею меня, как на грех, оказался китайцем. Мистика какая-то. Китайцы работали неподалеку, возводили бетонное ограждение, и обронили кусок арматуры. За нею и вернулся свидетель (россиянин не вернулся бы, даю суточную пайку!). И вот теперь он отказывался от первоначальных показаний. 

                                                                    2.

      Кошелек лежал на асфальте, пузатенький, радостный такой – как подарок. Не заметить его было нельзя. Я огляделся и, помедлив, нагнулся – кошелек ожил и, точно лягушка, прыгнул на метр. Все еще не соображая, что происходит, я снова протянул руку – кошелек опять отпрыгнул в сторону. Из кустов раздался квакающий смех. Я покраснел: попался на удочку, как пацан! Подняв воротник, поспешил прочь.
        - Ма-адой чеаэк, а, ма-адой чеаэк! – раздался позади гнусавый голос. – Это не вы обронили ка-ашалек?
    Я прибавил ходу. За спиной забухали тяжелые шаги.
    - Ладно, не кипишись, дурачок! – меня назвали по имени, на плечо легла увесистая ладонь. На ней синела полустертая наколка: «Оля». И еще сердечко.
    Батон!.. Круглое лицо старого барбоса, посеченное шрамами, излучало детскую радость по поводу ловкого розыгрыша. Таких приемчиков Ренат, будучи сопленосым заводилой нашего двора, знал немало. Например, подложить кирпич в картонную коробку на видном месте или намазать лавку гуталином в парке культуры и отдыха, или разбросать коровьи лепешки на центральной улице города – улице Ленина. За  лепешками Ренат специально ездил на Левый берег. Самое обидное, что розыгрыш с кошельком считался верняком и я не раз в паре с Ренатом его проделывал. Впрочем, не все Ренатовы забавы были столь безобидными. Долгие годы, особенно когда было тошно, у меня перед глазами стояла объятая пламенем кошка, которую этот самый Ренат облил керосином. Батоном  вечно голодный Ренат стал позже, в классе седьмом – после того, как украл в хлебном магазине батон белого хлеба. Рената скрутили и, пока не прибыла милиция, юный правонарушитель успел укусить за палец грузчика, обозвать продавщицу «падлой» и сгрызть полбатона. Короче, нелады с законом начались у Рената с незапамятных времен. В шестнадцать лет Ренат убил человека, отчима,  за то, что тот ударил мать. Это был его первый срок. Потом были другие. Хладнокровный, расчетливый в деле и драке, попадался Батон в основном из-за женщин. Деньги и женщины – две страсти сжигали Рената, в жилах которого текли татарская и чуток бурятской крови. Этот крутой забайкальский замес понуждал Батона время от времени менять первое на второе.
    Как-то это в нем уживалось – откровенная злоба и спонтанная жалость к тем, кто слабее его. Однажды его жестоко избила на автовокзале шпана за то, что заступился за бездомного старика. А выписавшись из больницы, первым делом отправил на больничные койки всех своих обидчиков  и в тот же день, к вечеру, снял на улице норковую шубу с женщины.
    - Здорово, Гендос! – орал он в трубку после очередного исчезновения из города, чаще ночью. – Не спишь, гнида писательская? Все бумагу мараешь? – и заливался квакающим смехом.
    И когда при встрече мы выпили, Батон разогнал вьющуюся вокруг него криминогенную шпану и, буравя налитыми то ли кровью, то ли вермутом, глазками, задал свой коронный вопрос: «Послушай, а вот как люди книги пишут, а?» Мучил он его, что ли, нескончаемыми днями отсидки?
    Батон честно признавался, что от корки до корки прочитал в жизни лишь одну книгу –  УК РСФСР. Непонятно, что привлекало вора-рецидивиста к моей скромной персоне, наши жизненные орбиты давно и круто разошлись – пересекались тыщу лет назад, в детстве. Причем, Ренат, в отличии от меня, помнил мельчайшие подробности нашего сопливого дворового бытия: как разбили мячом окно старосты двора – персонального пенсионера, как воровали кедровые орехи на базаре, как прятались на чердаке от дружинников, сколько ударов мячом выбивал одной ногой каждый из пацанов, их клички, клички местных дворняг; как за каким-то чертом залезли в аптеку, прочую чепуху... Наше общение держалось на тонкой ниточке детства, но оборвать ее у меня не хватало сил. Ренат застыл, что муха в янтаре, в том далеком времени и, как знать, возможно, эта память не давала ему превратиться в законченного бандита. И когда он окликал меня раз в три-пять лет – на улице, по телефону – я послушно шел ему навстречу. 
    Но нынче не хотелось. Я знал, за что на этот раз мотал срок Батон – город у нас маленький.

      Как-то на Центральном рынке Ренат поймал взгляд скромно одетого мужчины средних лет: бывшие зеки узнают своих каким-то загадочным, звериным чутьем, не то, что с ходу - с лёту.
      Угощал Батон – деньга у него время от времени водилась. Сашу, так представился новый знакомый, Батон вычислил сразу: типичный «мужик», рабочая лошадка зоны, такие попадают в нее случайно. Вот и Александр задавил кого-то на своем грузовике, даже пьяным не был. Пока сидел в лагере – с ним развелась жена. Вышел на волю – ни кола, ни двора. Болтаясь на рынке, познакомился с женщиной. Второй год живут вместе, воспитывает девочек как родных дочек. Одна беда – работы нет, денег тоже, старшей не в чем в школу ходить, а то, что Алла наторгует или он где случайно подработает, хватает едва-едва. Да вон она чужими яблоками командует за прилавком. Батон зацепил взглядом светловолосую женщину со следами недавней красоты и предложил закрепить знакомство. Аллу Батон – любитель белого хлеба и белых женщин – купил тем, что с ходу попросил завесить, сколько ни жалко, яблок  для ее дочек.
    В предместье Дивизионку, где жила Алла, ехали на такси. Батон развалился на переднем сиденье, Алла сидела сзади, держа пакет с яблоками, колбасой и сладостями, Александр судорожно вцепился в две бутылки водки. Батон чувствовал прилив сил – даже таксист внимал ему с почтением. И за столом с добела вытертой клеенкой Ренат, косясь на бюст хозяйки, продолжал заливаться соловьем. Сашке он пообещал работу через своих корешей, детям, мгновенно уничтожившим сладости, – только фантики вспорхнули! – новые гостинцы, Алле, посмеиваясь, новую жизнь и захватывающие перспективы. Батон в принципе мог нравиться женщинам – природную некрасивость и перебитый нос с лихвой компенсировали уверенные движения, жесткий взгляд, хоть и грубоватое, но чувство юмора. При случае Ренат мог небрежно ввернуть в речь запомнившуюся цитату, даже стихи – на зоне он любил общаться с эрудитами. И когда Алла отлучилась во двор нарубить капусты, а ее гражданский муж заметно окосел, Батон пробормотал, что, мол, приспичило. Но приспичило по другому поводу. В сенях Ренат крепко ухватил крутое бедро хозяйки, на что получил отпор, впрочем, не сильный – со смешком.
    Воодушевленный отпором, Батон услал Александра за очередной дозой спиртного. Тактика званого гостя была примитивной: сожителя споить, дабы приступить к штурму главной крепости, которая, кажется, была готова сдаться на